«Зеленый дом» Казани: возмутительная перекраска в розовый и криминальные дворы

Десять имен Дома стахановцев

Об эволюции Завода обозных деталей — от полукустарного предприятия по сборке пулеметных тачанок до одного из лидеров отечественного вертолетостроения — я достаточно подробно рассказал в «Казани из окон трамвая». И дабы не повторять сказанное по второму кругу, попробую зайти с другого конца и предоставить слово С.П. Саначину, который когда-то еще очень давно занимался историей как самого предприятия, так и подведомственного ему Дома стахановцев. Вот что рассказал мне Сергей Павлович:

«…Еще в 2001 году, когда я делал путеводитель по советской архитектуре Казани, столкнулся с головоломкой: в разных источниках под разными названиями фигурировал один и тот же дом — этот. Суть в следующем. На заре советской власти в городе, особенно в 6-м рабочем районе (в Адмиралтейской слободе, — прим. авт.), сосредоточилось несколько лесозаводов. Один из них, севший на ул. 10 лет Октября, рядом с бывшей адмиралтейской верфью, получил развитие — занялся деревообработкой. Например, в начале 1930-х годов тут делали паркет для Дома печати Татреспублики. Особенный рывок предприятие получило в 1933 году, когда в него влили переведенный из Шумерли Завод обозных деталей. Здесь изготавливали: телеги, пулеметные тачанки, сани, колеса, оси, ободья, полозья. Такое серьезное предприятие, как и все подобные, занялось и социалкой. И в 1934 году на всю территорию квартала №212, где еще стояли зимний храм и часовня Владимирского собора, был разработан проект, главным персонажем которого стал жилой дом для стахановцев и ИТР Завода обозных деталей. Архитектором назначили В.А. Дубровина.

Но в 1935 году Совет труда и обороны перевел завод на выпуск авиационных лыж для самолетов. А в начале войны в связи с проблемами взлетно-посадочных полос на лыжи были поставлены все типы отечественных самолетов. Бывший обозный завод перешел в ведомство авиационной промышленности.

Может быть, по соображениям секретности его назвали КДОЗ №169 (Казанский деревообрабатывающий завод №169). В том же году началась стройка «Жилого дома древзавода» — под таким именем фигурировал теперь в документах этот объект. И в октябре 1939 года часть его была сдана в эксплуатацию — пока еще с симметричными двучастными крыльями. В эти же годы другие источники называли его и «Жилой дом на улице Кирова», и «Жилой дом на улице Пионерской» (ныне — Чернышевского), и «Третий дом специалистов».

Через месяц после начала войны завод №169 был передан эвакуированному на его территорию Ленинградскому авиазаводу №387. Здесь стал выпускаться в различных модификациях боевой и грузовой деревянно-фанерный биплан Н.Н. Поликарпова. Всего за годы войны предприятием было выпущено до 11 тысяч ночных бомбардировщиков У-2.

После войны началось коренное переустройство завода. В 1946 году ему предписали перейти на производство цельнометаллического, в отличие от фанерных самолетов, комбайна «Сталинец-4». За 1947—1951 годы было выпущено их более 6 000 штук. Изменился и «Зеленый дом». Получив к маю 1947 года третью часть крыла вдоль ул. Кирова, он стал именоваться «Жилой дом завода самоходных комбайнов».

И наконец, в 1951 году завод впервые стал выпускать вертолет Ми-1, а за ним и В-12. Завод стал именоваться КВЗ. А «Зеленый дом» к 1955 году нарастил третью часть крыла вдоль ул. Пионерской и стал называться «Жилой дом Казанского вертолетного завода».

Округа «Зеленого дома»

На моей памяти эту «сталинку» называли «Зеленым домом». Среди горожан бытовала легенда, что якобы сам Сталин в свое время дал команду красить все новые жилые дома подобного рода только в зеленый цвет. Действительно, в архитектуре 1930—1940 годов зеленый цвет был очень распространен, да и все как на подбор дачи И.В. Сталина были выкрашены в зеленый цвет, но приписывать Иосифу Виссарионовичу решение о покраске этого и подобных ему домов было бы по меньшей мере несколько самонадеянным.

Надо сказать, что дом почти во все времена был зеленого цвета — старая краска была очень стойкой: ее производили не из сегодняшней туфты, выгорающей в два сезона, а с использованием натуральных пигментов — она не шелушилась, не выгорала и не темнела. Между прочим, многие думают, что все старые дома в центре города за последнее столетие перекрашивались чуть ли не по десятку раз, но на самом деле это распространенное заблуждение, все ровно наоборот — вплоть до сноса большей части старой застройки города почти все строения Вахитовского района несли на себе ту самую краску, коей они были выкрашены еще до революции! Так и стояли облезлыми — у советской власти были дела поважнее. Сегодня, конечно, все уже давно изменилось.

Так случилось и с Зеленым домом — шестьдесят лет простоял зеленым, а в 2002 году вдруг кому-то приспичило перекрасить его из зеленого в розовый цвет, причем только с фасадной стороны. Ободрали фасады, перекрасили, а со двора как была облупленная, в потеках, зелень, так и осталась.

Несмотря на малую значимость события (ну перекрасили зачем-то дом, да и бог бы с ним), это вызвало настоящий переполох среди жильцов (у них даже ТСЖ называется «Зеленый дом») с обращением в прессу, на телевидение и даже в судебные инстанции. Как водится, особенно возмущалось старшее поколение — привыкли люди к старому, а тут вдруг оказалось, что живут они теперь в «Розовом доме», да еще цвет-то какой мерзкий!

Отстоять «старый окрас» помог, как это ни странно, Ильсур Метшин. В интервью Динаре Валеевой, корреспонденту популярного интернет-издания «Инде», старожил дома, известный казанский адвокат Борис Рыбак рассказал, что его дочь в свое время училась на одном курсе юрфака с сегодняшним мэром, вроде бы они даже дружили, по крайней мере часто собирались компанией в «Зеленом доме».

Слово Борису Рыбаку, которого, как и моего бывшего начальника Б.С. Хайбуллина, как на грех, тоже зовут Борисом Семеновичем: «Моя дочь училась вместе с Ильсуром Метшиным на втором или третьем курсе — потом он ушел в армию. Молодежи было страшно выйти на улицу даже днем, поэтому практически вся группа и часть курса собирались у нас. Можно сказать, они выросли в нашей квартире. Когда мы заселялись, дом был выкрашен в зеленый цвет, но был сильно облуплен. В 2000-е годы его решили покрасить в розовый цвет только с внешней стороны. Когда Ильсур Метшин стал мэром города, он сказал моей жене: «Вот, ваш дом покрасили. Я помню его, для меня это такая святыня». Она ответила: «Лучше бы не красили!». Снаружи был противный розовый цвет, а изнутри как было неухоженно, так и осталось. Вероятно, Ильсур Метшин как-то на это повлиял, но вскоре наш дом тщательно ободрали, перештукатурили и выкрасили в старый зеленый цвет».

Что касается меня, то я помню «Зеленый дом» по двум вещам: во-первых, по магазину Военторга, где мы закупали всякого рода армейские причиндалы, а во-вторых — здесь располагался лучший в городе художественный салон, о котором, вернее, о том, что с ним связано, стоит сказать особо. Все дело в том, что в этом салоне мы с начальником воспитательной службы нашего института Алексеем Горшковым бывали в свое время чуть ли не еженедельно — многочисленные гости нашего полувоенного учебного заведения все как один любили живопись, а где дешевле и проще всего можно было приобрести какой-нибудь пейзажик в подарок очередному гостю из Москвы, как не в салоне на Кирова?!

Помимо сказанного, нас тянуло к этому месту и то, что в девяностые годы через дорогу от художественного салона в бывшем доме благотворителя Владимирского собора и церковного старосты М.Н. Жеребкова располагалась пельменная, довольно-таки грязная, но зато с продажей дешевой водки и пива в розлив. Технология нашего с Горшковым бизнеса была предельно проста: знакомая Алексею Георгиевичу продавщица из салона выписывала ему чек на сумму, немного превышавшую указанную на ценнике (не бойтесь, ревнители законности, мы не слишком этим злоупотребляли), а на вырученную разницу мы с чистой душой закусывали в пельменной.

И вот как-то раз заходим мы в эту «тошниловку», а там на входе стоит и просит милостыню бомж — не бомж, а скажем так, «человек со следами былой интеллигентности на лице», да еще и в очках, словом — типичный персонаж Мокринских трущоб. Пьяненький Горшков спрашивает его, дескать, как он довел себя до жизни такой. А тот бомж, не будь дураком, сразу смекнул, с кем имеет дело (психолог!), и запел что-то про свою прошлую работу в должности начальника цеха Вертолетного завода (последнее, кстати, с учетом места действия вполне могло быть и правдой) и про то, как его уволили в 1992-м, и про голодных жену и детишек, в общем, разжалобил Горшкова окончательно.

«Вот ведь демократы проклятые… Довели страну, — вздыхает Алексей Георгиевич, — эх, скажу я тебе, как другу, настоящее русское слово. Постой, я тебе скажу… Фу, черт возьми, забыл! Давай лучше поцелуемся…».

Горшков, обняв бомжа, крепко поцеловал его и окончательно растрогался. По его лицу покатились слезы. Он выгреб из кошелька всю мелочь, потом подумал, прибавил к мелочи еще пятьсот рублей и сунул деньги нищему. Но и этого Горшкову показалось мало — в соседнем магазине он купил самой дорогой колбасы, сыра и прямо-таки всучил пакет бомжу. Вознамерился было прибавить к пятисотенной еще тысячу рублей, но я отобрал у него деньги. «У тебя свои дети, — говорю, — протрезвеешь — отдам». Но у бомжа и без той тысячи случился тогда прямо-таки день чудес…

Но если «Жеребковка» (так этот дом называли еще и в пятидесятые годы прошлого века) была все-таки относительно пристойной, то в соседний двор, имевший адрес: Кирова, 18 (бывшие Корюкинские номера), даже и на закате девяностых лучше было не соваться — темные, как ночью, коридоры, смрад и копошившиеся во дворе мрачные личности.

Рассказывает жилец «Зеленого дома» Борис Рыбак: «…Говорят, при советской власти были порядок и безопасность — да-да, конечно: просто все знали, куда не нужно ходить, если хочешь быть цел. Когда мы только переехали в «Зеленый дом», улица Кирова была недоступной для посторонних: здесь можно было ходить часов до семнадцати. После этого времени жители других районов Казани не рисковали там появляться. В эту же категорию попадали Дегтярка и Некрасова. Напротив нашего стоял дом за номером 18 с аркой, длинными коридорами и большим количеством комнат. В доме не было ни одного человека с высшим образованием, но с судимостями — все: с одной, двумя, тремя. Целый день жители стояли у арки и задевали прохожих, а тех, кто жил в этом районе, знали и не трогали. Превращению Кирова в более дружелюбную улицу способствовала программа ликвидации трущоб в 1990-е годы…»

По словам выдающегося казанского адвоката А.Е. Когана, в 1960—1970-е годы в бывших Корюкинских номерах (Кирова, 18) орудовала самая настоящая банда, промышлявшая, помимо классического уличного разбоя, гораздо более серьезными делами, в том числе и махинациями с золотым песком.

Почти напротив бывших номеров Марины Корюкиной был еще один похожий дом, своим торцом примыкавший к Кировскому переулку и «Зеленому дому» (Кирова, 19). Это длиннющее двухэтажное строение, авторство которого также приписывают Ф.И. Петонди, во второй половине XIX века принадлежало богатейшему домовладельцу и большому благотворителю, о котором даже знаменитый просветитель Шигабутдин Марджани сказал: «Аллах свидетель, сколько добрых дел совершил этот человек» — татарскому купцу Джиганше Усманову. В Татарской слободе у Д.Б. Усманова были свои полукустарные мыловаренные производства и «китаечная» фабрика (производившая дешевую льняную ткань — «китайку»), помимо этого он являлся владельцем обширной недвижимости во всех концах города.

В 1861 году Джиганша Бикмухаммедович выкупает из совместного с Б.К. Апанаевым владения этот самый дом и превращает его в «дешевые меблирашки», нечто среднее между общежитием и гостиницей — тут останавливались проезжие мелкие торговцы, ремесленники, чиновники самого низшего ранга, «мешочники», крестьяне и прочая небогатая и пестрая публика. В течение долгого времени это заведение успешно конкурировало с Корюкинскими номерами. В 1863 году Д.Б. Усманов пристраивает к своему дому протяженное строение лабазов, хорошо видимое на снимке Георгия Фролова, сделанном на закате советской эпохи.

В отличие от бывших номеров Марины Корюкиной, тут все-таки было почище — как в старые времена, так и в советский период. Между прочим, когда-то очень давно мне довелось несколько раз побывать в этом доме — в одной из многочисленных коммуналок первого этажа тут проживал старый дедов приятель, фамилию которого я запамятовал, а звали его Михаил, в просторечии — «дядя Миша». Слыл он известным на всю округу портным, и у них с дедом были какие-то совместные дела, связанные, очевидно, с их общей профессией. Был дядя Миша инвалидом войны без обеих ног, каковых в семидесятые годы было еще очень много, а сегодня уже и не встретишь. Государство выделило ему инвалидную мотоколяску (точно такую, как в фильме «Операция «Ы» и другие приключения Шурика»), и дядя Миша вечно возился с нею во дворе, чего-то там винтил, подкручивал, так удивительно ловко управляясь со своими культями, как не сумеет и иной здоровый человек.

К сожалению, от этих визитов к дяде Мише у меня мало чего сохранилось в памяти — только грязный двор, висящее на подпертых шестами веревках белье, вездесущая трущобная помоечно-асфальтовая вонь и копошащийся у своей «инвалидки» дядя Миша. Помню, выпивали они с дедом прямо во дворе, а потом бабушка ругала деда, дескать, как посмел он с ребенком потащиться в такую даль, да еще в непотребном виде…

Дядю Мишу уважали — про него говорили, что в 1961 году он сшил свадебный костюм для самого Василия Сталина. В то время я, естественно, не придавал этим разговорам никакого значения, но записав не так давно воспоминания чемпиона СССР по вольной борьбе Асхата Шайхутдинова, самым поразительным образом стыкующиеся с моими собственными образами детства, я отнесся к этой давней легенде совсем по-иному. Кое-какие записи А.Ш. Шайхутдинова я привел в «Казани из окон трамвая» в главе «Пассажир в генеральской шинели».

…Давным-давно нет ни деда, ни дяди Миши. Да и сам старый дом Джиганши Усманова в канун т. н. 1000-летия Казани исчез с карты города, разделив печальную судьбу подавляющего большинства исторических строений Мокрой слободы. Сегодня на его месте офисное здание недавней постройки, некоторыми элементами своего декора напоминающее исчезнувший дом.

Продолжение следует