Мокрая площадь Казани: схемы с пароходным контрафактом и хлеб с тараканами в смердящей «обжорке»

Чем в старину торговали на Мокрой площади

Во второй половине XIX столетия за Мокрой площадью едва не закрепилось еще одно название — «Конная площадь». Во всяком случае, в газетных публикациях того времени то и дело мелькает «Конный торг на 1-й Мокрой улице». Вероятно, торговля лошадьми перекочевала сюда с Сенного базара, где она велась еще с незапамятных времен. Три раза в неделю, в так называемые конные дни, на Мокрой площади бывал лошадиный торг; при этом за право ввода лошади на торжище с торговца взимался сбор в пять копеек. Особенное оживление происходило здесь перед рождественскими праздниками.

В это время крестьяне ближайших деревень привозили на площадь колотых телят, свиней, поросят, дичь. Помимо туш сюда свозили и живность — орущую, блеющую, кукарекающую и хрюкающую — можно только себе представить, какой многоголосный хор аккомпанировал здешней торговле. Нагруженные всевозможными тушами, на площади стояли длинные ряды саней с приподнятыми вверх оглоблями, своими очертаниями издали напоминавшими собою дремучие заросли. Некоторые возы были нагружены только одними телячьими головами, другие — только свиными, а на земле в картинном беспорядке были навалены огромные кучи замороженных тушек поросят, домашней птицы, телячьих и свиных ножек. В середине площади (на задворках современного ЦУМа) торговали только лошадьми. Их тут обыкновенно набиралось не менее сотни, и все они были расставлены по колодам.

Многочисленные барышники то и дело сновали возле своих лошадей, на все лады нахваливая прекрасные их качества — при этом особенно ценились вовсе не скаковые возможности коня, а в первую очередь его характер, сила и выносливость. По сложившейся традиции каждый покупатель первым делом тщательно обследовал у лошади зубы, подымал копыта, ощупывал мышцы, трепал лошадь по шее, а в самом конце осмотра — тянул ее, извините, за хвост. При этом, по обыкновению, покупатель старался всячески охаять и опорочить бедное животное — впрочем, здесь это считалось нормой, и никто на покупателя особенно не обижался — ни лошадь, ни продавец. Долго торговаться здесь также не возбранялось (и даже считалось хорошим тоном), потому подобный торг мог растянуться на многие часы.

В дальнем конце площади, на задворках современного Дворца спорта, исстари торговали всяким железным хламом. Место было малопривлекательным: помимо привычного «мокринского» зловония (к которому читатель, вероятно, уже «принюхался»), оно славилось еще и неумолчным механическим шумом, исходившим от трех кузниц, помещавшихся в одно-двухэтажных убогих ободранных строениях на углу площади и Триумфальной улицы. Тем не менее этот «пятачок» пользовался большой популярностью — проезжий крестьянин мог за небольшую плату починить тут колесо или заменить ось у своей телеги, здесь можно было отремонтировать и более солидный экипаж — скажем, карету или пролетку. И что совсем уж интересно (особенно в контексте предыдущей книги), так это то, что услугами здешних умельцев в особо экстренных случаях пользовались и работники казанской конки — при необходимости можно было оперативно подправить что-то в экипаже непосредственно на маршруте (не забудем, что трасса конки пролегала совсем рядом — по соседней Успенской улице и Адмиралтейской дамбе). Кстати, не исключено, что эти мастерские изначально были предназначены для оперативного обслуживания транспорта, въезжавшего в город — как-никак, «парадные ворота» Казани!

Весьма примечательно, что в некоторых протоколах Второй полицейской части за 1888 год упоминаются «поддельные пароходные детали», купленные приказчиками пароходных компаний на Мокром рынке. Зафиксированы даже фамилии хозяев двух торговых лавок, у которых был куплен контрафакт — это некие Дерябин и Стражников, проживавшие на Задне-Мокрой улице. Так вот, я полагаю (да я совершенно уверен в этом), что речь в данном случае идет как раз об упомянутых ремонтных мастерских. Внимательное прочтение протоколов дает основание полагать, что в Казани в конце XIX — начале ХХ века существовал целый подпольный бизнес, в который были вовлечены приказчики пароходных компаний, недобросовестные предприниматели, рабочие высокой квалификации, и весьма вероятно даже, что и полиция. Подобную практику сегодня назвали бы коррупционной схемой.

Суть этой схемы в общих чертах была предельно простой: некие лихие ребята с Мокрой пробирались на пароходное кладбище в Ближнем Устье, снимали с догнивавших на берегу пароходов запасные части — элементы кривошипно-шатунных механизмов, подшипники, сальники и пользовавшиеся особым спросом медные золотники; потом вся эта рухлядь тем или иным тайным способом доставлялась в Мокрую, где и выгружалась. Затем наставал черед квалифицированных специалистов — доставленный железный хлам нужно было привести в товарный вид: отсортировать, почистить, отмыть от ржавчины, где-то что-то подварить, подклепать, подстучать и подогнать; ну а в самом конце, разумеется, выкрасить «вылизанную до блеска» деталь свежей краской.

Стоили такие «контрафактные изделия», естественно, в разы меньше, нежели аналогичные фирменные запасные части производства механического завода А.Н. Свешникова, продававшиеся в собственном его магазине на Адмиралтейской площади. Эту разницу недобросовестный приказчик смело мог класть в свой левый карман, не забывая при этом и про интересы «узкого круга заинтересованных лиц» — мокринских «авторитетов», содержателей подпольных цехов и, разумеется, полицейских чиновников. Ну а деталь, она что фирменная, что контрафактная — все равно рано или поздно сломается, так о чем же горевать?

Торговцы железом и разного рода «слесари-одиночки без мотора» процветали в Мокрой и в ранний советский период. Тут можно было запаять примус, изготовить дубликат ключа, починить патефон, наточить топор. Многочисленные мелкие мастерские и торговые точки тянулись от улицы Коротченко (1-й Мокрой) вдоль старой Кремлевской (Триумфальной) до корпусов бывшего сельскохозяйственного склада М. Рама. В начале тридцатых годов уличная торговля была урегулирована несколькими постановлениями Казгорсовета. В 1932 году все стихийные рынки на Мокрой площади были ликвидированы, а спустя еще год был окончательно закрыт знаменитый Толчок на уступе Профсоюзной улицы, память о котором осталась на великолепных снимках американца Фрэнка Феттера, сделанных в 1930 году.

«Обжорка»

На другом конце площади у угла Мокрой и Поперечно-Мокрой улиц со старых еще времен действовали обжорные ряды. Несмотря на соседство «обжорки» с железнодорожной станцией, вряд ли кто-то из сошедших с поезда пассажиров (пусть даже и самых изголодавшихся) решился бы купить тут что-то из еды — конечно же, нет — ассортимент здешнего «общепита» предназначался исключительно для привыкших ко всему луженых желудков «мокринских аборигенов», причем, как правило, самых обездоленных, ютившихся в примыкавших к площади нескольких ночлежных домах.

Увы, исторических свидетельств о старой «обжорке» не сохранилось — местные жители, вынужденные денно и нощно бороться за место под солнцем, не писали мемуаров. А потому придется на сей раз применить метод аналогии и на примере, взятом из известной книжки В.А. Гиляровского, попробовать представить себе, как могла выглядеть казанская «обжорка» на заре ХХ века. В одном из эпизодов «Москвы и москвичей» известный московский литератор Глеб Успенский упросил Дядю Гиляя взять его с собой в поход по хитровским трущобам. Свой осмотр они начали как раз с тамошней «обжорки»:

«…Оставив извозчика, мы пешком пошли по грязной площади, окутанной осенним туманом, сквозь который мерцали тусклые окна трактиров и фонарики торговок-обжорок. Мы остановились на минутку около торговок, к которым подбегали полураздетые оборванцы, покупали зловонную пищу, причем непременно ругались из-за копейки или куска прибавки, и съев, убегали в ночлежные дома. Торговки, эти уцелевшие оглодки жизни, засаленные, грязные, сидели на своих горшках, согревая телом горячее кушанье, чтобы оно не простыло, и неистово вопили:

— Л-лап-ш-ша-лапшица! Студень свежий коровий! Оголовье! Свининка-рванинка вар-реная! Эй, кавалер, иди, на грош горла отрежу! — хрипит баба со следами ошибок молодости на конопатом лице.

— Горла, говоришь? А нос у тебя где?

— Нос? На кой мне ляд нос? — И запела на другой голос:

— Печенка-селезенка горячая! Рванинка!

— Ну, давай всего на семитку!

Торговка поднимается с горшка, открывает толстую сальную покрышку, грязными руками вытаскивает «рванинку» и кладет покупателю на ладонь.

— Стюдню на копейку! — приказывает нищий в фуражке с подобием кокарды…

— Вот беда! Вот беда! — шептал Глеб Иванович, жадными глазами следил за происходящим и жался боязливо ко мне».

Ни минуты не сомневаюсь, что и наша «мокринская обжорка» выглядела в начале ХХ века точно так же. Она просуществовала до 1931 года и была закрыта одновременно с ликвидацией на Мокрой площади частной торговли. Кстати, по словам деда, еще заставшего самый краешек нэповского времени, подобных обжорных рядов в Казани конца 20-х — начала 30-х годов было несколько — все они локализировались на рыночных площадях — Мокрой, Мясной, Суконной, Ярмарочной и Сенной. О раннем периоде казанского общепита дед в свое время много и с удовольствием рассказывал, но по большей части в «соответствующем состоянии» и «под соответствующее настроение». Многое из рассказанного им уже подзабылось, но кое-что все же сохранилось в моей памяти — думаю, самое время воспроизвести все то, что еще помню.

Итак, все казанские «обжорки» выглядели примерно одинаково — под ветхими деревянными навесами на столах, обитых грязной клеенкой, стояли глиняные чашки и тарелки вместе с деревянными ложками. Здесь же в бутылках стояла разведенная чуть ли не в десять раз горчица, своей консистенцией больше напоминавшая жидкие помои, а не общеизвестную приправу. Те же самые слова можно было отнести и к так называемому «томатному соусу» — разведенной донельзя томатной пасте. Лишь только поваренная соль в деревянных солонках была практически такой же, как и сегодня — разве только более грубого помола.

В «обжорке» Мокрой слободы столовался, как правило, «люмпенпролетариат» — чернорабочие и грузчики, которые могли здесь пообедать всего за 20—25 копеек (по ценам 1923—1930 годов). Две копейки стоил кусок черного хлеба, от пятнадцати до двадцати копеек — щековина с бульоном, ну и прибавьте сюда еще чай без сахара за три копейки. В общем, в двадцать пять копеек можно было уложиться.

По сложившимся тут неписаным правилам покупатель, подойдя к дымящемуся котлу и глядя на плавающую в нем требуху — куски щековины, печенки или легкого, имел право выбрать, что ему надо, какой именно кусок: «…Щековины и печенки положи на десять копеек, горла на три копейки» — такого рода заказы были самыми распространенными. Торговец вынимал из котла или жаровни облюбованный «лакомый кусочек», клал его на деревянную доску и без помощи вилки, обходясь только грязными руками и не менее грязным ножом, резал его на порционные куски, клал их в чашку и подливал половником «ушного» — так здесь называли любой бульон, будь то мясной или рыбный. Суп и похлебка пользовались среди городской бедноты особой популярностью как наиболее дешевые и одновременно сытные кушанья.

Товар отпускался «на глаз»: на две копейки — поменьше, на три — побольше, а на пять — еще побольше. Некоторые посетители садились за стол и ели тут же, другие же брали еду с собой и уходили либо к себе в коммунальную конуру, либо просто в близлежащий укромный угол. При этом мясной товар, порезанный на куски, обычно завертывался в газетную бумагу. Когда легкое, сычуг или печенка покупались на вынос, то торговец непременно спрашивал у покупателя, «не надо ли погорчить и посолить»? Получив утвердительный ответ, он давал покупателю щепотку соли и подливал разведенной горчицы — из уже упомянутой бутыли, заткнутой пробкой с маленьким отверстием посредине для выхода приправы. В каждой торговой точке обычно работали два человека: один отпускал товар, а другой ему помогал.

При обжорных рядах вечно сновали голодные собаки, подбирая обглоданные кости. Но помимо собак здесь подвизались и голодные дети, которые забирались под столы и собирали объедки — и это последнее зрелище было куда страшнее некормленых собак. А кругом — антисанитария, смрад, гниющие отходы и вездесущие крысы. Парадокс, но место, предназначенное для общественного питания, распространяло настолько страшное зловоние, что солидные горожане, проходя ряды, морщили носы, стараясь не вдыхать воздух глубоко. Жуткие натуралистические подробности состояния казанского общепита в ранние советские годы находят отражение в сохранившихся протоколах, составленных по результатам проверок санитарно-эпидемиологического состояния торговых точек, локализованных в забулачной части города. В них мы находим и «щи, напоминающие помои», и «мясо павших животных», которое отпускалось в некоторых ларьках, и «сотни тараканов-прусаков, ползающих по стенам, столам, полкам и десятками попадающих в кастрюли, котлы с пищей», и «студень, представляющий из себя подозрительную сероватую массу, в которой попадаются и колбасная шелуха, и кусочки рыбы, и мясо неизвестных животных, и тараканы», и много всякой прочей тошнотворной гадости.

В 1931 году мокринская обжорка была ликвидирована, но чище от этого не стало — многочисленные пункты общественного питания (чайные, рабочие столовые, блинные) рассредоточились по округе — в своем большинстве они поместились в прилегающих к площади бывших доходных домах, «Корюкинке», а также в купеческих лабазах, охватывавших по периметру территорию Мокрой площади. То были уже не частные, а государственные и кооперативные предприятия (частные канули в Лету вместе с НЭПом), где за качеством продуктов следили построже, вот только самих продуктов от этого больше не стало — над страной замаячила тень голода. В 1929 году были введены карточки, причем не только на хлеб, но и на мясо, керосин и другие важнейшие продовольственные и промышленные товары. Кроме того, при каждом крупном предприятии открылись служебные столовые, где действовала система пайков.

Большинство предприятий советского общепита, локализованных в окрестностях Мокрой площади, сосредоточились, разумеется, поближе к вокзалу: в первом этаже бывших Соболевских номеров — огромного, сложного в плане здания, выходившего сразу на три Мокрые улицы — Первую (Коротченко), Вторую (Саид-Галеева) и Поперечную (переулок Рустема Яхина). Эти торговые точки просуществовали здесь много десятилетий и были закрыты относительно недавно — когда перед Универсиадой-2013 дом признали аварийным.

Продолжение следует