Мокрая площадь Казани: меднолитейные заводы и последний приют — «клоака» Булак

Исторические хроники мокринских медно-чугунолитейных производств

Если от сегодняшней «Доброй столовой» вы подниметесь переулком Рустема Яхина в сторону Московской улицы, то в том месте, где переулок делает плавный поворот, вашему взору откроется симпатичное двухэтажное здание, в котором сегодня помещается Управление службы судебных приставов. Дом этот перед юбилеем города приведен в порядок, и сегодня его запросто можно спутать с новоделом, а между тем это, пожалуй, единственное оставшееся в Мокрой слободе историческое строение, хранящее память о старинном меднолитейном заводе, территория которого некогда примыкала к юго-восточному углу Мокрой площади.

По хранящимся в Национальном архиве РТ ведомостям о фабрично-заводском предпринимательстве за 1872 год нетрудно установить, что в указанное время дом этот принадлежал Рудольфу Егоровичу Бауэру, предпринимателю из остзейских немцев и, судя по формуляру, незаурядному инженеру-механику.

В заводских ведомостях за 1872 год в том же квартале № 215, помимо дома на Поперечно-Мокрой, за Рудольфом Бауэром числился завод медных изделий, который выпускал медные аппараты для винокуренных и водочных заводов (проще говоря, «змеевики»), медные листы для пароходных труб, а также «медные товары разного назначения с годовым оборотом на 6 000 рублей». Производство размещалось здесь же, под боком, во дворе дома 13 по нынешнему переулку Рустема Яхина — сегодня на его месте мастерские «Транстехсервиса». На заводе работали семь человек — трое рабочих и четыре подмастерья. К медному заводу Р.Е. Бауэра на Поперечно-Мокрой примыкал еще один совсем маленький заводик, который выпускал колокола — его владельцем был Иван Петрович Кирюхов. Статуса завода ему можно было бы и не давать, так как на нем работали всего два человека — один рабочий и один мастер. Тем не менее его выработка составляла около четырехсот изделий в год на сумму более трех тысяч рублей.

К 1880 году завод Р.Е. Бауэра уже значительно нарастил темпы производства, в основном за счет поставок медных отливов и комплектующих изделий пароходным компаниям. Его годовой оборот составил сумму в 10 728 рублей, а число работников увеличилось до семнадцати (мастеровых — 11, рабочих — 2, учеников — 4). Тем не менее и с этим (по сегодняшним меркам смехотворным) количеством персонала на заводе Р.Е. Бауэра освоили технологии выпуска медных подшипников, золотников, паровых трубопроводов и элементов кривошипно-шатунных механизмов — разумеется, для нужд волжских пароходств.

Несколько позднее, в 1892 году, в ведомостях о фабрично-заводских промышленных заведениях в городе Казани и Казанской губернии завод на Поперечно-Мокрой улице числился уже за Леопольдом Христиановичем Либигтом (судя по документам, после Бауэра владельцем предприятия был еще некий губернский секретарь А.Н. Людевих, а уже потом — упомянутый Л.Х. Либигт). К этому времени производство успело вырасти до весьма значительного предприятия — общее количество его работников достигло сорока семи человек, в число которых входили и двое малолетних учеников. Соответственно, втрое выросла производительность, а товарооборот превысил сумму в 40 000 рублей.

В указанное время завод выпускал уже не только медные изделия, но и чугунные, причем первые составляли не более четверти продукции предприятия. При этом медная руда использовалась местная, а железная завозилась с Урала. К концу ХIХ столетия медно-чугунолитейный завод Л.Х. Либигта представлял собою уже вполне современное (по тогдашним меркам) предприятие — для освещения помещений использовалось электричество, а для выполнения механических операций при литейном производстве — американская паросиловая установка, питавшаяся углем. Эксплуатируя взрослое население, Л.Х. Либигт широко использовал и труд малолетних, причем продолжительность рабочего дня у последних рассчитывалась наравне со взрослыми, а вот зарплата была меньше едва ли не вдвое. В этом свете ответ на риторический вопрос: «…Вам все еще кажется странным, что у нас в стране случилась революция?», заданный Л.М. Жаржевским читателю в предыдущей главе, становится вполне очевидным.

В 1895 году владельцем медночугунолитейного завода на Поперечно-Мокрой улице числился некий Л.А. Планер. К этому времени количество мастеровых, рабочих и подмастерьев предприятия исчислялось уже пятьюдесятью семью, а его годовой оборот составлял 52 000 рублей. На плане города, изданном в 1912 году типографией Харитонова, завод Л.А. Планера изображен в пределах квартала № 215 в виде неправильного ромба, помеченного порядковым номером «160».

Какое-то непродолжительное время в этот же период в Мокрой существовало и другое медно-чугунолитейное и механическое производство, владельцем которого являлся И.М. Санников. Предприятие помещалось близ вокзала на Поперечно-Владимирской улице (современной Чернышевского), а на улице Варламовской (Гаяза Исхаки), ближе к углу улицы Посадской (Тази Гиззата), располагался небольшой завод аналогичного профиля, принадлежавший «мещанину механику Шуглизовскому и цеховому А.И. Яковлеву» (НА РТ: ф. 359, оп. 1, д. 259).

Если завод И.М. Санникова на Поперечно-Владимирской по каким-то неведомым причинам не показан на плане 1912 года, то медно-чугунолитейный завод И.И. Яковлева помечен на этом же плане цифрой «5». Помещения завода, арендованные владельцами у некой Марии Галкиной, находились на задних задворках комплекса Второй полицейской части (№117 на плане).

В свете сказанного Мокрая слобода дореволюционного времени предстает нам еще с одной, совершенно новой, но тоже достаточно неприглядной стороны — переместившись мысленно во времени на сотню — полторы сотни лет назад, так и представляешь себе десятки дымящих фабричных труб, густые клубы белого пара, вырывающиеся из закопченных полуразбитых окон заводов, заводиков, фабрик и торговых бань, да свистки маневровых паровозов с товарной станции, едва пробивающиеся сквозь неумолчный металлический производственный лязг. Нетрудно представить себе и облако смога, висящее над Забулачьем, в котором перемешались и заводские выбросы, и вездесущая угольная пыль, и неповторимый железнодорожный «креозотно-мазутный» запах, и мыльный дух торговых бань, и чудовищные трущобные испарения. И весь этот ужас творился тогда в каких-нибудь десяти минутах ходьбы от фешенебельной Большой Проломной! Понимаю, в это трудно сегодня поверить, но Казань, отличавшаяся редкой даже по российским меркам неблагоустроенностью, буквально утопала в собственной грязи — даже канализация появилась у нас лишь в конце 1920-х годов! В следующем эпизоде, сюжет которого будет построен как на собственных моих записях, так и на документальном материале «Ассенизационных прогулок» Л.М. Жаржевского, речь пойдет о «клоаке, именуемой Булаком», и о свалках нечистот, располагавшихся на затопленном ныне Волгой месте за железнодорожным вокзалом.

Утроба старой Казани

Начнем с того, что тема очистки города вообще, и Булака в частности, достойна отдельной книги. Но поскольку книга наша все-таки о другом, придется ограничиться лишь несколькими моментами. Во-первых, сколько себя помню, едва ли не ежегодно в казанской прессе появлялись статьи, посвященные Булаку. И эта традиция имела давние корни — первые публикации о санитарном состоянии протоки появились еще в середине XIX века, когда Булак превратился из симпатичной и единственной в своем роде речки с переменным течением в заурядную сточную канаву, сделавшись на последующие полтора столетия незаживающей язвой на теле города.

Начиная со второй половины XIX века, вода в Булаке в летние месяцы стала тухнуть и приобрела какой-то подозрительный беловато-мутный «мыльный» оттенок, а уж про запах и говорить не приходится — по свидетельствам современников, близ протоки постоянно ощущался омерзительный дух сероводорода и аммиака, из-за которого местные жители старались лишний раз не отворять окон. Оно и понятно — как мы уже знаем, все, кому не лень, сплавляли в протоку нечистоты. Да если бы одни только нечистоты!

Как свидетельствуют санитарные и полицейские протоколы, на дне протоки, в толще разлагающегося ила, то и дело находили кости животных, а то и человеческие останки! Помнится, я уже писал о том, что в Мокрой (где ежедневные убийства были обычным явлением) человек мог исчезнуть бесследно, будто кануть в воду. Убийства совершались здесь как на бытовой почве, так и с целью ограбления. Известно, что любой убийца всегда первым делом старается избавиться от трупа, а лучшего для этой цели места, нежели воды Булака, просто не придумаешь — тюкнул по башке какого-нибудь подгулявшего повесу, обобрал до нитки и бултых его — это у «мокринских» вполне недвусмысленно называлось: «концы в воду». А уж куда потом течение вынесет тело, не суть важно — лучше, конечно, если в Казанку или в Кабан — пусть с ним потом разбираются полицейские какой-нибудь другой части. Хотя, как правило, человеческие останки не уносило слишком далеко — они в основном застревали под мостами, у булачной плотины (перекресток с нынешней улицей Татарстан), но всего чаще их находили в излучине Булака, у нынешнего Центрального стадиона, где речка делала крутой поворот, и где русло было так забито разной нечистью, что вода едва проходила сквозь сито многовековых завалов бытовых отбросов.

Отцы города и университетские ученые не без основания полагали, что антисанитарные условия проживания в Казани во многом были обусловлены состоянием Булака. К примеру, именно так считал профессор университета В.Г. Купидонов, чья докторская диссертация, посвященная бактериологическому исследованию воды протоки Булак и озера Ближний Кабан в разное время года, до сих пор хранится у меня на даче. К слову, это исследование, отпечатанное в 1912 году типографией Харитонова, оформлено просто-таки шикарно — в твердом переплете, на отличной рисовой бумаге, с цветными изображениями всяческих мерзостей, вроде чашек Петри с посевами штаммов бактерий — словом, приятно в руки взять. А главный вывод, сделанный ученым в процессе своих изысканий, заключается в следующем: при летнем спаде воды в Булаке и связанной с ним озерной системе начинался неконтролируемый рост числа возбудителей инфекционных заболеваний — малярии, тифа, скарлатины и туберкулеза. Иными словами, иловые отложения, высыхая, оставляли после себя настолько смертоносную пыль, что она сама по себе уже являлась рассадником эпидемий. Вот вам и ответ на вопрос, отчего в забулачной части города смертность почти всегда превышала рождаемость!

Нельзя сказать, что городские власти вовсе ничего не делали для оздоровления Булака. Но увы, многочисленные проекты благоустройства протоки (И.Ф. Яковкина, П.Г. Пятницкого, И.О. Лангеля, В.А. Тиле) так навсегда и остались на бумаге. Единственная серьезная попытка очистки клоаки, предпринятая в 1853 году, лишь ухудшила положение — дно протоки тогда замостили булыжником, что подняло его уровень, замедлив течение воды. Неудивительно, что уже спустя 2 года после этих работ дно протоки вновь покрылось толстым слоем вязкого ила.

С течением времени городские власти осознали, наконец, что плачевное состояние протоки можно хоть как-то улучшить ограничением спуска в нее нечистот. Поэтому когда в 1873 году правление Казанского университета попросило разрешения у Думы допустить устройство стоков нечистой воды из университетских и клинических зданий в Булак, ему было отказано. В 1880 году Дума запретила «выкидывание в Кабан, Булак, Казанку и другие водоемы отбросов фабрично-заводского производства, а также спуск в них и жидких нечистот». Но поскольку этот запрет затрагивал интересы нескольких десятков влиятельных домовладельцев (вспомним хотя бы нашего незабвенного Ивана Николаевича Соболева — гласного Городской думы), все оставалось по-прежнему — власти делали вид, что запрещают, ну а домовладельцы — что исполняют!

В последней четверти XIX столетия загрязнение Булака приобрело поистине катастрофические масштабы: «…Кроме огромной массы органических веществ, уносимых в Булак вместе с дождевыми и снеговыми водами, в него сваливаются не только по ночам, но днем разные нечистоты, не исключая и содержимого отхожих мест. Сюда же спускаются через трубы нечистые воды из торговых бань и заводов Брызгалова, Щербакова, Планер и Ко, Вараксина и др. У булачных мостов находится много человеческих извержений, а по дну его в массе наносного разлагающегося ила валяются трупы животных. Таково состояние этого проходящего через центр города канала», — зафиксировано в очередном отчете санитарной комиссии Городской думы.

Следующая попытка очистки булачной клоаки была предпринята уже в начале нового века: в 1901 году губернатор собрал специальную комиссию в составе врачебного и губернского инженеров, полицмейстера и двух членов городской управы для осмотра «булачных стоков». Биохимический анализ образцов булачной воды поразил даже видавших виды ученых — это была жуткая гремучая смесь, в которой помимо тяжелых металлов, ртути, серы и мышьяка в чудовищных концентрациях присутствовали продуты разложения органики, создававшие благодатную питательную среду для развития разного рода болезнетворных бактерий. Такую, с позволения сказать, воду не то что пить — умываться ею было смертельно опасно

Впечатленные неутешительными результатами анализа проб, члены комиссии постановили немедленно приступить к разработке проекта отвода сточных вод по всему протяжению Булака «посредством закрытой керамической трубы, проложенной вдоль русла». При этом издержки на строительство трубы предполагалось возложить на владельцев торговых бань и близлежащих промышленных предприятий — братьев Соболевых, Н.Е. Боратынского, С.А. Меркулова и промышленника Л.А. Планера с компанией. Был назначен и последний срок для исполнения этого постановления — 1 сентября 1902 года. Но 11 января 1902 года все те, кого оно касалось, подали на имя губернатора жалобу, в которой достаточно убедительно доказывали, что «…загрязнение Булака происходит не только по вине владельцев бань, заводов и казенного винного склада». Требование управы о постройке трубы было расценено «как необдуманное решение, сопряженное с непосильными для промышленников расходами», и все осталось, как было.

И уж вовсе анекдотичная ситуация сложилась, когда в 1903 году Дума издала постановление, согласно которому «спуск в Булак каких бы то ни было отработавших вод с 15 мая 1903 года воспрещался». Сей документ не был претворен в жизнь, поскольку ответственные за его исполнение должностные лица никак не могли прийти к согласию по вопросу, какие именно воды считать «отработавшими». В определении губернского присутствия по земским и городским делам об отказе от исполнения постановления так и записано черным по белому: «Понятие «отработавшие воды» является недостаточно определительным и полным, и допускающим возможность недоразумений в применении его на практике, а потому требует редакторской правки».

Разумеется, истинная причина неисполнения распоряжения городских властей лежала гораздо глубже. В данном случае были затронуты интересы всесильного акцизного управления, которое тысячами тонн спускало в Нижний Кабан (а соответственно и в Булак) грязные воды из казенного винного склада в Суконной слободе на Георгиевской улице.

Если бы постановление вдруг вступило в силу, то все «отработавшие воды» должны были бы просто вывозиться бочками за пределы города по 40 000 ведер в день. Когда губернатор и управляющий акцизными сборами посчитали, в какую копеечку им это влетит, то предпочли в очередной раз спустить все на тормозах.

Практически ни один из многочисленных проектов оздоровления Булака, предложенных как царскими, так и советскими властями, не был реализован. Те жалкие их фрагменты, которые с величайшим скрипом все же были претворены в жизнь, лишь подтверждают сложившуюся реальность. Так, в 1891 году Нижний Кабан почистили только на крохотном участке у Мясной площади, поставив по берегам озера ограждения для устранения доступа к местам сброса нечистот; подправили откосы Булака, израсходовав на все эти дела 1 500 рублей.

В следующем году по дну протоки на протяжении 722 погонных сажен была устроена дубовая канава для стока «отработавших вод» — для устранения застоя воды (потрачено 1220 рублей). Тогда же в числе мер предупреждения холерной эпидемии Дума приняла рекомендованное санитарной комиссией решение «…о закрытии всех труб из отхожих мест и помойных ям, соединяющихся с водосточными трубами…» — и поручила управе ходатайствовать перед губернскими властями «…о недозволении спускать содержимое помойных ям и отхожих мест в неуказанные для этого места, и особенно в Булак». Последнюю рекомендацию никто, разумеется, и не думал исполнять.

В 1897 году Дума заслушала доклад управы «по вопросу об улучшении состояния Булака в санитарном отношении», который был составлен на основании заключения объединенной санитарной и технической комиссии. Эта комиссия, по предложению профессора Казанского университета А.Я. Щербакова, предложила «…признать желательным заложить одну пробную буровую скважину диаметром 6 дюймов для охлаждения банных вод на дне Булака». Между прочим, идея была хороша — насыщенная кислородом вода из скважины действительно смогла бы значительно оздоровить гибнущую протоку. В 1898 году прямо на мостовой Владимирского переулка поставили вышку и начали бурение артезианского колодца. Скважина была доведена до глубины 44 саженей (около 94 метров), но вода не дошла до поверхности земли на одну сажень (около 2 метров) — на этом работы были прекращены. В 1914 году появился план инженера А.К. Енша, который предложил проложить канализационную трубу двухметрового диаметра прямо по дну протоки, разделив тем самым «чистую» воду Булака и канализационные стоки на два независимых потока. Работы были начаты в 1915 году, но вскоре прекратились в связи с известными событиями.

В этой связи весьма интересно и то, что еще на закате уходящего XIX столетия городской голова С.В. Дьяченко предлагал кардинальное решение — засыпать постылую клоаку, поставив тем самым жирный крест на вековой проблеме. По этому поводу он даже составил записку, в которой указал ряд желательных работ и в первую очередь — полную ликвидацию протоки Булак. «…Настоятельно рекомендуя воспользоваться случаем для уничтожения весьма зловредной и компрометирующей город Казань клоаки, именуемой Булаком, предлагаю ходатайствовать об осуществлении хотя бы одной половины из намеченного», — писал Сергей Викторович. Его идея была по тем временам достаточно разумной — он предлагал перекрыть русло Булака каменным сводом, в определенных местах устроить «особые колодцы для стока воды», а поверху положить слой грунта (точно так же еще в стародавние времена поступили с московской Неглинкой). Но удивительное дело — гласные забаллотировали тогда предложение Сергея Дьяченко, сохранив этим своим решением историческую городскую протоку для грядущих поколений.

В 1912 году, уже после смерти С.В. Дьяченко, на свет появился аналогичный проект генерал-майора Н.Г. Михайлова, предусматривавший «полное уничтожение протоки путем ее засыпки и устройства по Булаку поверхностных сточных труб с уклоном к Казанке и Кабану». По подсчетам генерала, засыпка Булака вместе с обустройством гидротехнических сооружений обошлись бы городу в кругленькую сумму — 100 000 рублей. Но и этот проект был отклонен — и вовсе не из-за отсутствия денежных средств (тем более, что для осуществления крупномасштабных общественных работ можно было брать займы). Просто-напросто всеми уважаемый профессор университета А.А. Штукенберг, которого Казанская Дума попросила высказать свое мнение по поводу этого проекта, весьма убедительно доказал, насколько важную роль играет Булак в дренажной системе города, и что его механическая засыпка в дальнейшем может привести к непредсказуемым экологическим последствиям. Кстати, последний проект подобного рода был отклонен по тем же самым причинам уже в 1970-е годы.

И в завершение «булачной темы» еще один момент. В 1956 году в ходе работ по возведению защитных сооружений Куйбышевского гидроузла Булак был отрезан от основного русла Казанки. При этом его старая излучина у кремля вместе с территориями, на которых с давних пор располагались дровяные склады и лесопилка, с помощью земснарядов была засыпана песком, в результате чего между кремлем и современной улицей Саид-Галеева образовался огромный пустырь, посреди которого возвышались лишь колоколенка Успенского собора да остатки бывших строений лесных складов. Под этим песком, намытым земснарядами, скрылась в пятидесятые годы прошлого века почти вся бывшая Лесная площадь, о которой рассказывалось в первой части этой книги.

Между прочим, устоявшееся мнение о том, что Булак и поныне соединен с Казанкой подземным тоннелем за современным цирком, на поверку не выдерживает никакой критики. Дело в том, что уровень воды в современной Казанке много выше, чем в Булаке, и если бы между этими водоемами была связь, воды Куйбышевского водохранилища просто-напросто затопили бы почти всю нижнюю часть города вплоть до самой Суконной слободы, как это уже однажды случилось весной 1926 года. А между тем подземный коллектор за нынешним зданием цирка действительно существует, но связан он не непосредственно с Казанкой, а с дренажным водоемом у Дворца земледельцев, что на улице Федосеевской. Этот коллектор заложен с таким расчетом, чтобы излишки воды из Булака (а соответственно — и из Кабана) стекали по трубопроводу в этот водоем, а уже оттуда периодически откачивались прямо в Казанку. Так что все разговоры по поводу грядущего соединения Булака с Казанкой — не более чем очередной городской миф, да и только.