Блудливая Казань: студенческие бесчинства, сердобольный Горький и татарские дома терпимости
«Жизнь казанских проституток» краеведа Алексея Клочкова. Часть 15-я
Одним из самых любопытных районов Казани является Забулачье — в прошлом Мокрая и Ямская слободы. Когда-то эта часть города славилась обилием культовых сооружений и набожным населением, а рядом размещались заведения с весьма сомнительной репутацией. Этим необычным местам посвящена вышедшая в свет книга краеведа Алексея Клочкова «Казань: логовища мокрых улиц». С разрешения издателя «Реальное время» публикует отрывки из главы «Избранные места: из жизни казанских проституток» (см. также части 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14).
«Под вечер, осенью ненастной Никольский в заведенье шел…»
В том самом 1893 году, когда чиновник особых поручений Петр Эрастович Янишевский отличился на ниве борьбы с проституцией, его папа, достопочтенный Эраст Петрович (в прошлом — городской голова) опубликовал мемуары, посвященные временам своей лихой университетской юности, которая пришлась на вторую половину сороковых годов XIX столетия. В своей довольно-таки откровенной книжке «Из воспоминаний старого казанского студента» Эраст Петрович не стесняясь раскрывает многие подробности оборотной стороны жизни казанского студенчества, о которых в ту пору не было принято говорить в приличном обществе. Вот что он, в частности, пишет по интересующему нас вопросу:
«…Не считалось для студента позорным в товарищеской компании сильно кутнуть где-нибудь; разнести веселый дом на Песках или в Мокрой, где кто-нибудь из студентов был чем-нибудь обижен и пр.».
В этих же мемуарах Эраст Петрович приводит и первые строчки популярной в середине XIX века студенческой песни, являвшей собой переделку пушкинского романса «Под вечер, осенью ненастной, в далеких дева шла местах»:
Под вечер, осенью ненастной,
Никольский в заведенье шел.
Искать любви порочной, грязной
Душевный зов его повел…
В другой редакции (которых, к слову, было не менее десятка), сюжет этой песни более предметен:
Под вечер осенью ненастной
Никольский в заведенье шел,
А Ванька Голубев несчастный,
Шатаясь, Рыбушкина вел.
Светало. Будки и дозоры,
Все спало в сумраке ночном,
Они внимательные взоры
Водили с ужасом кругом.
И на Рязановском трактире,
Вздохнув, остановили их —
И ты, пристанище в сем мире,
И ты затворено для них!
Проснется утро золотое,
Все двери настежь отопрут,
Но на веселье удалое
Троих друзей не поведут!
По утру к ним, увы, предстанет
Бобчинский с рожею рябой.
И наотрез он им объявит
Наказ начальства роковой:
Что всех троих их на неделю
В жестоком карцере запрут,
Что пол послужит им постелью,
И водки капли не дадут!
Бесчинства, творимые в старину казанскими студентами, давно уже стали притчей во языцех — в сравнении с ними самые безобразные выходки тех же офицеров покажутся детской шалостью. Студенческая вечеринка, как правило, начиналась с посиделок в кабаке или пивной, затем подвыпившая компания с песнями гуляла по городу, заканчивалось все обычно борделем, ну а в самом «пиковом» случае — мордобоем и полицейским протоколом. Так, 22 ноября 1892 года в здании Дворянского собрания на Театральной площади состоялся традиционный студенческий вечер, цель которого была благая и совершенно невинная — сбор средств в пользу Общества вспомоществования недостаточных студентов.
Начиналось все чинно-благородно — с пламенных речей, поздравлений и танцев, но как говорят у нас в России — «Был бы повод!», и мысль о водке, видимо, пришла молодым людям очень скоро, ибо дальнейшее развитие событий зафиксировано уже в рапорте полицмейстера на имя казанского губернатора от 24 ноября 1892 года:
«…После окончания танцев, в пять часов утра, человек 150 (!!! — прим. авт.) подвыпивших и трезвых студентов гуляли по улице Воскресенской, громко распевая песни... Желая избежать столкновений, подобно тому, как было 5 лет назад, когда городовой Зиновьев был втащен в толпу, причем на Зиновьеве оказалось платье разорванным, городовым было велено не вмешиваться… Если в нынешнем году студенты прошли по Воскресенской улице, то ни одного из них не было на Песках, где обыкновенно в день студенческих вечеров совершались ими крупные бесчинства».
…Иными словами, в этот раз обошлось без мордобоя — и ладно. Между прочим, поражает удивительная беспечность и даже благодушие полиции — ну погуляли молодые люди, ну покуражились, ну порвали мундир полицейскому — дело молодое, с кем не бывает?! Попались бы эти студенты в лапы сегодняшним блюстителям правопорядка… — ладно, не будем продолжать, сами все прекрасно понимаете… Кстати, в свете сказанного, «…вам все еще кажется странным, что в стране случилась революция?».
Поразительный либерализм некоторых тогдашних норм и порядков порой вызывает изумление и сегодняшнему казанцу может показаться даже дурно сочиненной сказкой. Как вам, к примеру, понравится статья, прописанная в Уставе Казанского университета, согласно которой отличникам учебы предоставлялись ежемесячные бесплатные билеты на посещение публичного дома?! А между тем подобная практика действительно существовала, и притом достаточно долго — она была прекращена только благодаря неимоверным усилиям казанских врачей А.Г. Ге и Е.В. Адамюка, буквально заваливших вышестоящие столичные инстанции гневными письмами и жалобами.
Будущий классик мировой литературы Л.Н. Толстой в пору своего студенчества не был отличником учебы, юного Леву не премировали бесплатными билетами в бордель, но и ему удалось однажды пополнить нехорошую медицинскую статистику — после ночного посещения Песков (очевидно, на собственные деньги). Это уже потом граф станет великим философом и моралистом, а в те годы… впрочем, для того чтобы сделаться настоящим художником, нужно сначала познать все стороны жизни (в том числе — и неприглядные) на собственной шкуре — проще говоря, «изучить проблему изнутри».
В сравнении с погрязшим в пороках юным графом будущий пролетарский классик Максим Горький в свою бытность Алешей Пешковым выглядел (выражаясь современным языком) каким-то совершеннейшим «ботаником». Если исходить из его же собственных воспоминаний, он вел себя на удивление благопристойно: посещая со своими товарищами публичные дома, услугами проституток никогда не пользовался (так он и пишет, хотя в это последнее верится все же с трудом), отчего его часто поднимали на смех товарищи и «девушки для радости». Впрочем, чем пересказывать, пусть лучше обо всем поведает сам Алексей Максимович:
«…Посещение публичных домов было обязательно каждый месяц в день получки заработка; об этом удовольствии мечтали вслух за неделю до счастливого дня, а прожив его — долго рассказывали друг другу об испытанных наслаждениях. В этих беседах цинически хвастались половой энергией, жестоко глумились над женщинами, говорили о них, брезгливо отплевываясь. Но — странно! — за всем этим я слышал — мне чудилось — печаль и стыд. Я видел, что в «домах утешения», где за рубль можно купить женщину на всю ночь, мои товарищи вели себя смущенно, виновато — это казалось мне естественным. А некоторые из них держались слишком развязно, с удальством, в котором я чувствовал нарочитость и фальшь. Смотрел я, как по грязному полу двигаются, лениво шаркая ногами, «девушки для радости», как отвратительно трясутся их дряблые тела под назойливый визг гармоники или под раздражающий треск струн разбитого пианино… Я видел, как в полутемные маленькие комнаты стекается, точно в ямы, вся грязь города, вскипает на чадном огне и, насыщенная враждою, злобой, снова изливается в город. Я наблюдал, как в этих щелях, куда инстинкт и скука жизни забивают людей, создаются из нелепых слов трогательные песни о тревогах и муках любви, как возникают уродливые легенды о жизни «образованных людей», зарождается насмешливое и враждебное отношение к непонятному, и видел, что «дома утешения» являются университетами, откуда мои товарищи выносят знания весьма ядовитого характера».
Разумеется, не один только Горький оказался столь ранимым и чувствительным к чужой беде — находились и другие идеалисты. Так, Светлана Малышева приводит в своем исследовании описанный казанским врачом Н.Н. Порошиным случай, когда два студента Ветеринарного института «по идейным соображениям» попытались вытащить из дома терпимости в Мокрой слободе одну из тамошних проституток, которая, вероятно, им чем-то приглянулась. Так вот, они отмыли ее от грязи, одели во все чистое, накормили в лучшем трактире, где завели с ней задушевную беседу о нравственных ценностях, человеческой морали и прочих добродетелях — девица тем временем «все слушала да ела». Но правду говорят — «сколь волка ни корми…» — закончился этот «воспитательный цикл» полнейшим провалом и фиаско: проведя две недели в сытости и неге, девица так сильно соскучилась по своему родному борделю, что не замедлила поскорее туда вернуться, напоследок обозвав студентов (на мой взгляд, вполне справедливо) круглыми дураками.
О татарских домах терпимости
По степени утонченности своего мировосприятия татарский поэт Габдулла Тукай был куда ближе к молодому Горькому, нежели к раннему Толстому. Искалеченные судьбы татарских девушек-проституток вызывали в его тонкой душе бурю противоречивых эмоций — от горячего сочувствия и жалости до праведного гнева — неслучайно в своих произведениях поэт в свойственной ему сказочной манере именует казанские бордели не иначе как «заозерьем лесным» и «печами преисподней», а их содержательниц-бандерш — «колдуньями», «ведьмами», «зверьем» и всякими прочими нехорошими именами. В своем стихотворении «Казань и Закабанье» судьбы несчастных девушек-мусульманок он сравнивает с горящими в Геенне огненной грешными душами, но при всем этом очевидно сочувствует их беде, ласково именуя татарских проституток «бедняжками» и даже «звездами любви»:
Там, за озером, живет, де,
Ведьма старая одна,
Дом с землею у нее там,
Денег полная мошна.
Коль случится заблудиться
Деве бедной ввечеру,
То невольно будто тянет
Ее к этому двору.
Будто свет необычайный
Из окна у ведьмы той,
Красоты чрезвычайной:
Красный, белый, голубой.
Так немало попадало
К той старухе на ночлег
Заплутавших дев, бесследно
Исчезали все, как снег.
Вечер-два они старухе
Чешут волосы, потом
Растирают спину, ноги,
А она лежит при том.
Не гребенкой, а граблями
Чешут старую каргу,
Для массажа будто лошадь
Запрягают ей в арбу.
Только ведьму расчесали,
Как старуха в тот же час
Запирает девок в подпол,
От чужих подальше глаз.
Там откармливает бедных,
Словно уток и гусей,
Для того туда бросает
Им орехов и сластей.
Откормив, поближе к ночи
Разжигает она печь,
Больше печи преисподней,
Чтобы девушек там печь.
Открывает в полу крышку
И за волосы одну
Достает, равняет в печке
Угли красные по дну.
На огромную лопату
Приглашает ее сесть
И забрасывает в печку,
Не поморщившись, как есть.
Там, в сенях, девичьих тушек
Без числа у ведьмы той,
Мусульманки все, Катюшек
Нету будто ни одной.
На крючках железных тушки
Рабиги, Гайши, Марьям,
Вперемежку с ними чушки
И свиные туши там.
Там в навозе квохчут куры,
Слышно хрюканье свиньи,
Вот какому поруганью
Отдана звезда любви!
Выход в свет этого произведения по времени совпал с появлением в Старой и Новой Татарских слободах сразу нескольких национальных домов терпимости, весьма колоритные названия которых — «Подвал Фатимы», «Коза Маги», «Хусни с собакой» и «Девочки публичных домов» — поэт неоднократно упоминает в своей поздней публицистике. К началу ХХ века влияние европейской цивилизации успело проникнуть и в татарскую часть города, где еще за пару десятилетий до описываемых событий открытие борделя было просто немыслимым. Правда, из этого факта вовсе не следует, что в XIX столетии татарское население не пользовалось услугами жриц любви, напротив, очень многие татары — богатые и бедные — специально отправлялись в русские части города для того только, чтобы «вкусить все сладости жизни» в известных заведениях, деятельность которых была до поры до времени строго запрещена в татарских слободах.
Известный тапер А.И. Шнейдер-Тагилец вспоминал: «…Мои почти пятнадцатилетние наблюдения доказали, что главные посетители домов терпимости — это русский и магометанский торгующий класс, которые, благодаря хорошим барышам, не знают, куда девать деньги, и вот мотают и мотают их без конца с падшими женщинами». Посещение публичного дома у татарских мужчин называлось «сходить к тетеньке в ряды». Особенно отличалась на этом поприще татарская «золотая молодежь», которая, невзирая на религиозные запреты, стремилась в широте разгула не отставать от русских купцов, считая визит в бордель неотъемлемой составной частью «подобающего поведения» богатого человека. Неслучайно видный религиозный деятель Мухамедьяр Султанов сетовал на то, что татарская молодежь, слепо копируя внешние атрибуты европейской жизни, забывает при этом о своих собственных традициях и корнях.
По данным Светланы Малышевой, татарские дома терпимости появились в Казани еще в середине XIX столетия, но первоначально только в русской части города — в Мокрой и Ямской слободах. Так, в 1858 году содержательница Фаина Раимова держала в доме Гудкова (Вторая полицейская часть) десять проституток-татарок. В борделе, принадлежавшем некоей Бадиге Зямал, по данным на тот же год, работали пять проституток татарской национальности. В официальных документах Второй полицейской части то и дело мелькают имена хозяек и хозяев татарских домов терпимости — казанской мещанки Махуб-Зямалы Муталаповой, содержавшей публичное заведение в доме Дерябина на Задне-Ямской улице; крестьянки Биби-Асмы Вахрутдиновой Аблаковой, за которой числился бордель, помещавшийся в начале той же Задне-Ямской улицы в доме Столбова; уже знакомых читателю господ — Башарина и Галиакберова, чьими угодьями были логовища Мокрых улиц и с которыми благочестивые прихожане Храма Ильи Пророка вели столь долгую, яростную и бескомпромиссную борьбу.
Между прочим, не подлежит никакому сомнению, что на самом деле жриц любви татарской национальности было гораздо больше, потому что, во-первых, далеко не все девушки являлись к освидетельствованию, а во-вторых — проститутки-татарки в своем подавляющем большинстве предпочитали не распространяться о характере своей деятельности и как правило нигде официально не регистрировались. Иными словами, опасаясь общественного осуждения, представительницы древнейшей профессии татарской национальности старались по возможности не светиться.
И эти опасения были вполне обоснованными: если, к примеру, о том, что некая татарская девушка занимается в городе проституцией, становилось известным в ее родной деревне, на помощь своих односельчан она могла больше не рассчитывать — от нее отворачивались даже родные. В русских же селениях нравы были все-таки помягче: если подобный факт становился достоянием гласности, то девушка хотя и подвергалась осуждению деревенской общины, но как правило, это не приводило к столь сложным для нее последствиям.
Показательный случай произошел в 1909 году в Суконной слободе на изменившейся ныне до неузнаваемости Ново-Песочной улице (кстати, сей топоним уже сам по себе свидетельствует о том, что понятие «Пески» имело в давние времена более широкое толкование). Этот небольшой криминальный эпизод, нашедший отражение в казанской прессе, приводит в своей книге Светлана Малышева: «…В январе 1909 года газета «Казанский телеграф» поведала историю о том, как в одном из татарских публичных домов Казани — доме Сайфуллина на Ново-Песочной улице крестьянин Мустафин (к слову, приехавший в Казань и прогулявший все деньги за три дня в этом самом доме терпимости) был серьезно ранен служащим борделя Сафиным: ему полоснули ножом по горлу. Оказалось, что сестра Сафина Заида трудилась проституткой в этом же борделе и держала зло на Мустафина за то, что тот, будучи в ее родной деревне, рассказал об истинном роде занятий Сафиной в Казани, дискредитировав тем самым женщину в глазах всей общины».
В этом эпизоде явно прослеживается противоречие — с одной стороны, он очень ярко демонстрирует, насколько для татарского крестьянина была дорога семейная честь (вспомним, как самоотверженно Сафин бился за сестру), но если глянуть на эту ситуацию с другого боку — получается какая-то несуразица — Сафин работал в том же борделе на паях со своей сестрой, при этом род ее деятельности его нисколько не смущал — он заботился только о том, чтобы об этом не узнали родственники.
Продолжение следует
комментарии
Только теперь в Казанском университете учатся ни одни студенты, а преимущественно (80%) студентки.
Пора открывать мужские публичные дома?
Ведь студенткам тоже надо на опыте изучать "Циклъ физико-математ.наукъ. Равновесие телъ въ пространстве".
Да и неплохо было бы выдавать отличницам учебы "ежемесячные бесплатные билеты на посещение публичного дома" - мужских, естественно.
Источник : https://realnoevremya.ru/articles/165726-zhizn-kazanskih-prostitutok-kraeveda-alekseya-klochkova
Может хоть так удастся поднять рождаемость?...
Шутка и небольшой сарказм - чтобы "непонятливые" девицы и парни не обиделись.
В "Мулла бабай" коротко говорится что шакирды посещали проституток татарок
По другому и не могло быть Город же! Народ какой только невстречался
А еще купцы татары пили в кабаках, про зимагуров (бродяги, сезонные работники) так и вообще само собой разумеющееся Были и татарские шайки воров и у них был свой "фоне" Слова задом наперед произносили)))
А вот свинину ни ни
Сколько было среди них русских, евреек, татарок и др?
И вся Красная Россия, включая и Красную Татарию, стала одним Большим Публичным Домом...
А какие грандиозные шествия организовывали комсомолки в Москве, Ленинграде, Казани и других весях Красной России под лозунгом "Долой стыд!" и "Ничего естественное нам не чуждо!".
Так что "билетик", уважаемый, Вам не нужен - у нас полная Свобода и демократия.
Парады голых комсомолок и комсомольцев на улицах голодной страны впечатляли не только старушек, но даже и старичков...
Погуглите уж сами в интернете парады голых комсомолок 1920-х годов - не ленитесь.
"Общество «Долой стыд!» (1924—1925) — движение радикальных нудистов в СССР (существовало главным образом в Москве, хотя имеются сведения об акциях общества в других городах, в частности — в Харькове и Саратове).
...
Участники движения исходили из убеждения, что единственным олицетворением демократии и равенства может служить только нагота. В 1922 году в Москве проводились вечера Обнажённого тела, позднее проводились шествия в Москве и Харькове[1][2]. Члены общества ходили по Москве совершенно нагими или надевали лишь ленту через плечо с надписью «Долой стыд!».
Ряд исследователей воспринимает историю создания этого общества как очередной этап разрушения в раннем советском обществе традиционного идеала маскулинности, логично последовавший за упадком религиозности, декриминализацией гомосексуализма и абортов, а также признанием фактических браков и заявленным стремлением к обеспечению равенства полов[3]. Писательница Н. В. Баранская в своих мемуарах связала возникновение общества с политикой официальных властей, стремившихся изжить в людях чувство стыда как проявление ханжества[4].
...
Общество «Долой стыд» упоминается в романе Л. И. Гумилевского «Собачий переулок»[7] (Собачий переулок: Роман. М.; Л.: Молодая гвардия, 1927 (по факту 1926); Рига: Грамату драугс, 1928. (Б-ка новейшей лит.; Т. XXIV)), в книге Ирины Муравьёвой «Мы простимся на мосту»[8], в фельетоне Евгения Петрова 1924 года «Идейный Никудыкин»[9].
В 1994 году украинский режиссёр А. И. Муратов снял художественный фильм «Долой стыд!» по мотивам повести Миколы Хвылевого «Сентиментальная история», рассказывающий о судьбе романтичной провинциальной девушки, приехавшей в Москву в разгар НЭПа.
...
А. Р. Трушнович (один из руководителей НТС) так упоминает об обществе в своей книге «Воспоминания корниловца (1914—1934)»:
В 1922 году я несколько раз присутствовал на выступлениях общества «Долой стыд». Совершенно голый, украшенный только лентой с надписью «Долой стыд», оратор на площади Краснодара кричал с трибуны:
— Долой мещанство! Долой поповский обман! Мы, коммунары, не нуждаемся в одежде, прикрывающей красоту тела! Мы дети солнца и воздуха!
Проходя там вечером, я увидел поваленную трибуну, «сына солнца и воздуха» избили. В другой раз мы с женой видели, как из трамвая, ругаясь и отплевываясь, выскакивает публика. В вагон ввалилась группа голых «детей солнца и воздуха», и возмущенные люди спасались от них бегством. Опыт не удался, выступления апостолов советской морали вызвали такое возмущение, что властям пришлось прекратить это бесстыдство.
— Трушнович А. Р. Воспоминания корниловца (1914—1934)".
Почитайте и книгу И.Муравьёвой "Мы простимся на мосту" - особенно страницы воспоминаний Коллонтай о том, как она отдавалась Дыбенко прямо в капитанской каюте броненосца и в первый раз испытала оргазм, хотя у неё были многие десятки мужчин до этого "огромного, мощно-волосатого, краснолицего и звероподобного соратника" и её размышления о женщине и мужчине, любви и сексе в жизни марксистски на диспуте "Человек ли женщина?".
Но как бы это сказать помягче, чтобы и автора не обидеть и модератор пропустил...
С возрастом мужчинам свойственно увлекаться определенными запретными темами - про этот возраст говорят "когда бес в ребро". Вот и здесь, если пранализировать последнюю книгу, то невольно бросается в глаза чрезмерное увлечение той самой запретной темой, о которой в обществе дам говорить вслух не принято. Здесь же об этом не просто говорится, а тема просто смакуется! Ощущение, что смакование физиологических потребностей "дна Казани" как-будто бы доставляет автору некое удовольствие. Я понимаю, что скорее всего меня назовут ханжой, что "из песни слов не выкинешь", что "это история Казани со своими минусами и плюсами" и т.д. и т.п. Но еще раз повторюсь - полевкусие после книги сложилось именно такое, какое я написал. А так, - успехов и ждем дальнейших книг!
Может быть Вам надо просто с ними поближе познакомиться?
Ведь они выполняют ответственную, нужную работу, стараются для общества - в Амстердаме, Нью-Йорке, Иерусалиме, Стамбуле и других городах к ним относятся более терпимо.
Или Вы владелец магазина для взрослых и это просто "профессиональная" ревность?
Бывает - но конкуренция двигатель торговли - придумывайте новые "игрушки", тем более, что РТ лидер по производству полимеров, но отстаёт в их переработке в готовые товарные изделия.
Извините, но Вас нельзя считать образованным и культурным человеком - проституция - и женская, и мужская - сыграла значительную роль в развитии человеческой цивилизации.
И если Вы это не понимаете, то Вам даже учебник "Ядерная физика" читать не стоит - её автор "Дау" такое вытворял...
А уж к учебникам "Химия" вообще не подходите - там на каждой странице "связи" - самые разнообразные.
Но из мужского ребра была сделана первая женщина - Ева.
Так что - осторожнее.
Әп-пипә әп итә,
Әп-пипә шәп итә,
Әп-пипә сөйдертә
Әп-пипә сикертә...