Как казанские проститутки отстаивали «мокринские традиции» у местной церкви

Краткая история церкви Ильи Пророка

Точного времени возведения Ильинского храма сегодня уже не установить — по одним данным он был основан еще во второй половине XVII века, по другим — в первой четверти XVIII столетия, в 1722 году. Впрочем, вероятнее всего, это случилось все же в XVII столетии, ибо к тому времени Мокрая слобода уже успела сформироваться как самостоятельный и притом достаточно густонаселенный район, стало быть, как ни крути, а какой-никакой приход должен был здесь иметься. На плане Артамона Сациперова (1739) церковь Ильи Пророка показана у стены городского посада (с внешней ее стороны) чуть южнее Мокрых ворот, помеченных литерой С.

Внимательное рассмотрение плана дает нам некоторое представление и о характере тогдашней местности — хорошо видно, что начиная от Мокрых ворот городская стена круто поворачивает в сторону Булака и крепости, а сами ворота с внешней стороны стены защищены земляными укреплениями (52), полукольцом охватывающими прилегающую территорию вместе с Ильинской церковью (77). Несколько кварталов, примыкающих к посадской стене с западной стороны, на плане показаны как Рогожская слободка (53) — этот последний топоним, очевидно, происходит от одноименного озера, своими очертаниями напоминающего подкову. Со стороны протоки Булака к Мокрым воротам подходит улица Большая Успенская (предшественница будущих регулярных улиц Триумфальной — Кремлевской — Ташаяк), а у самых ворот угадываются очертания обширной торговой площади, которая впоследствии станет Первой Мокрой улицей, она же — Мокрая площадь. Методом наложения плана Сациперова на современную карту Казани нетрудно установить и точное местоположение исторических Мокрых ворот — они стояли на перекрестке нынешней улицы Саид-Галеева и несуществующей ныне старой Кремлевской.

Итак, не подлежит никакому сомнению, что в 1739 году храм Ильи Пророка уже существовал. Кстати, именно к этому периоду относится и первое упоминание о нем в официальных документах — 30 августа 1738 года духовенству «церкви пророка Илии, что в Мокрой слободе», был выдан новый антиминс вместо обветшалого старого. Антиминс — («вместопрестолие», от греч. анти — «вместо» и лат. mensa — «стол») — льняной или шелковый плат с изображением сцены положения Христа во гроб после снятия его с креста, орудий казни и четырех евангелистов по углам плата, в который вшита частица мощей какого-либо православного мученика. Первоначально антиминс употреблялся только вместо святого престола, освященного епископом или патриархом. Антиминс лежит в алтаре на престоле, без него храм не может быть освящен и в нем не может совершаться литургия. Это я к тому, чтобы не было лишних вопросов.

Первоначальная Ильинская церковь была деревянной и выгорала дотла буквально в каждом городском пожаре. После очередного стихийного бедствия приход, как правило, надолго закрывался, а сама церковь не возобновлялась до той поры, покуда не найдется богатый благотворитель — выстроить новый храм собственными силами прихожанам было не по средствам.

Страшный пожар 1749 года вновь обратил церковь в пепелище. По прошествии еще нескольких лет храм был возобновлен уже в камне, но имени его благотворителя история не сохранила. Николай Кириллович Баженов в своей «Казанской истории», увидевшей свет в 1847 году, пишет, что «…церковь Ильинская построена при Елизавете Петровне», под этим утверждением, очевидно, следует разуметь устройство каменной церкви.

Едва появившись на свет, каменный храм Ильи Пророка тут же приобрел славу одного из красивейших в Казани — его чуть вытянутый грациозный силуэт особенно хорошо просматривался со стороны волжских просторов. При этом Ильинский приход во все времена продолжал оставаться самым бедным в нашем городе и содержался исключительно за счет пожертвований местного купечества. Так, после пожара 1815 года, в котором сгорели все церковные книги и утварь, а самому храму был причинен ущерб на общую сумму 15 000 рублей, он был возобновлен в прежнем виде на средства М.М. Жарковой и П.М. Крашенинниковой, для чего две неразлучные сестры-купчихи пригласили архитектора Александра Кирилловича Шмидта.

Очередной пожар 1859 года вновь нанес церкви немалый урон — она сильно обгорела снаружи, а в интерьерах была попорчена огнем стенопись. На этот раз заботы о спасении прихода легли на плечи купеческой четы Никитиных — Василия Никитича и Дарьи Ивановны (в девичестве Жарковой).

Для реставрации стенописи был приглашен проживавший в Мокрой слободе Иван Курицын, который не только «отделал стены зеленою краскою под мрамор» и обновил роспись, но и написал на западной стене храма целых три картины — «Вознесение пророка Илии на небо», «Исцеление сына сунамитянки» и «Принесение жертвы на Кармиле». Думаю, вряд ли можно было отнести те картины к шедеврам изобразительного искусства — протоиерей Евфимий Малов свидетельствует, что Иван Курицын был не художником, а маляром — так что можно представить себе, что он там намалевал. Да и иконы в иконостасах, по определению того же Евфимия Малова, были «…большею частью бедной, не искусной работы». Впрочем, местных прихожан все здесь устраивало и даже вполне соответствовало их вкусам — они были слишком далеки от того, чтобы разбираться в подобных эстетических тонкостях.

Из старинных икон здесь почитались список Толгской иконы Божией Матери, иконы святого Николая-Чудотворца и Трех святителей Казанских Гурия, Варсонофия и Германа. Казанские святители почему-то пользовались особым почитанием среди марийских крестьян, которые практически ежедневно заказывали служить перед иконой Трех святителей благодарственные молебны. Марийцев в ту пору именовали черемисами, а их безраздельной вотчиной была соседняя Лесная площадь. Но главными святынями Ильинского храма были старинная икона пророка Ильи Фесвитянина, установленная в одноименном холодном престоле, и большая икона Смоленской Божией Матери в серебряном басменном окладе, тоже достаточно древнего письма.

В 1874 году в храме были проведены довольно значительные реставрационные работы — в главном храме и приделах подновлены иконостасы, а купола покрыты новой листовой медью. В подвале была устроена круглая печь, в результате чего храм из холодного сделался теплым. Тогда же обширный церковный погост, выходивший сразу на две Мокрые улицы (Первую — Коротченко и Вторую — Саид-Галеева), был обнесен каменной оградой. Все перечисленные ремонтные работы обошлись в общей сложности в полторы тысячи рублей, и эту сумму пожертвовал приходу наш старый знакомый Иван Николаевич Соболев.

Помимо двух духовных чинов в штате храма числился и церковный сторож — с учетом окружающей обстановки на эту должность принимались только «те лица мужеска пола», которые умели за себя постоять и при необходимости могли не раздумывая дать в морду первому встречному. Каменное строение сторожки примыкало к церковной ограде со стороны Мокрой площади. По новому штатному расписанию приходов и причтов казанской епархии 1876 года Ильинская церковь была приписана к близлежащему Успенскому собору, с которым и составила один объединенный церковный приход — Успенско-Ильинский. В описываемый период причт Ильинского храма состоял из священника и псаломщика, проживавших в деревянном двухэтажном церковном доме, построенном на церковной земле на средства чиновницы Татьяны Калугиной. Из числа приходских священников автор «Путеводителя по Казани» Н.П. Загоскин выделяет В.А. Кремкова, А.И. Кроковского и М.В. Софотерова, а помимо них — церковного старосту Ф.Н. Грободелателева (веселая, надо сказать, фамилия). По состоянию на 1904 год в приходе числилось всего только 20 дворов и 141 православный прихожанин.

Страсти по церковно-приходской школе

Еще в 1873 году при церкви Ильи Пророка было открыто Ильинское Соболевское церковно-приходское училище, которое помещалось в наемной квартире на 1-й Мокрой улице и целиком содержалось за счет своего благотворителя — Ивана Николаевича Соболева. В курс одногодичного обучения училища включались, кроме закона Божьего, чтение гражданской и церковной печати и элементарные сведения по арифметике. Существовавшая в основном на купеческие пожертвования (а по смерти И.Н. Соболева и вовсе оказавшаяся на грани выживания) школа вынуждена была влачить жалкое существование; этому способствовали и малограмотность учителей, и теснота помещений, и отсутствие необходимых учебных пособий. Но все это, как говорится, полбеды; главное несчастье нового учебного заведения заключалось в ужасном соседстве. С первого же дня своего существования школа оказалась в поистине трагикомической ситуации — в непосредственной близости от нее помещались сразу 12 публичных заведений (в домах Башарина, Бобкова, Казановской, Шпакштейн, Галиакберова и др.), которые вовсе не собирались сворачивать свою весьма прибыльную деятельность из-за какого-то там церковного училища.

В результате учащиеся были вынуждены по пути на учебу и обратно (да даже и из окон своей школы) каждодневно наблюдать весьма неприглядные (чтобы не сказать безобразные) сцены, от одного вида которых могло сделаться не по себе даже видавшему виды взрослому человеку. Не стыдясь никого, на подоконниках вечно сидели полуобнаженные (а то и вовсе обнаженные) девицы, отпуская по адресу прохожих весьма недвусмысленные шуточки, сопровождаемые площадной бранью самого последнего разбора. В первых этажах тех же домов денно и нощно торговали водкой, невзирая ни на какие «установленные законом 20 саженей от храма» и прочие запреты.

Ближе к вечеру и вовсе начинался разгул — отовсюду слышались похабные песни, звуки пьяных драк, крики «Караул!» и «Убивают!», сливавшиеся в некую какофонию; и это смешение звуков действовало на нервы «свежего» человека нисколько не меньше, чем трущобная вонь. На крики «Караул!» и «Убивают!» здесь никто не обращал внимания — ни прохожие, ни хозяева борделей и их клиенты, ни сторож Ильинской церкви, ни даже полицейский-будочник. «Не лезь не в свое дело!..» — было главным правилом коренных «мокринцев», и этот неписаный закон всегда строго и безукоризненно исполнялся.

Открытие церковно-приходской школы содержатели явных и тайных борделей и местные проститутки расценили ни больше ни меньше как покушение на свои законные права. В адрес казанского полицмейстера посыпались жалобы, в которых хозяева «веселых» домов требовали убрать с 1-й Мокрой ненавистную школу, так мешавшую хорошо налаженному бизнесу — при этом они ссылались на «нестерпимые убытки от соседства со школой», «попрание стародавних мокринских традиций» и даже проявляли некую заботу о нравственном воспитании молодого поколения, при этом вину «за нарушение нравственных правил» возлагая почему-то не на самих себя, а на учащихся Соболевской церковной школы.

И быть бы школе закрытой еще в первые месяцы своего существования, кабы не вмешательство ее «кума и благодетеля» — Ивана Николаевича Соболева, у которого (как мы уже знаем) своя рука была везде — и в Губернской канцелярии, и в военном ведомстве, и в Городской думе, и разумеется — в полиции. Так вот, когда начались эти «бодания» и чаша весов склонилась было в пользу содержателей борделей, настал черед достопочтенного Ивана Николаевича — в ходе очередного заседания Городской думы он так рыкнул, что все моментально встало на свои места — хозяевам легальных публичных заведений выписали крупные штрафы за нарушение установленных норм (обязав их оборудовать на окнах своих вертепов плотные непрозрачные занавески и соблюдать тишину), четыре тайных притона в доме Башарина попросту прихлопнули как назойливых мух, нескольких особо строптивых проституток выселили из своих «хаз», а церковно-приходской школе дали, наконец, возможность до поры до времени спокойно работать. Короче говоря, не на того напали…

Соболевскому училищу повезло — у него нашелся достойный защитник. Куда печальнее сложилась судьба Георгиевской церковно-приходской школы в Песках — у ее основателя и благотворителя — казанского купца А.А. Аметьевского не было столь широких возможностей, как у всесильного председателя Казанского биржевого комитета. Для начала вспомним, что такое эти самые Пески (о них я писал в «Казани из окон трамвая»). Так вот, еще с незапамятных времен Песками называли район правого Прикабанья, прилегавший к рыночным площадям — Мяснорядской и Рыбнорядской. Он включал в себя всего несколько улиц и переулков — собственно улицу Пески (Дегтярную), Мясницкую (начало нынешней магистрали Марселя Салимжанова), Поперечно-Георгиевскую (Айдинова) и участок Вознесенской (Островского) — от нынешнего сквера Тукая до улицы Айдинова.

По количеству явных и тайных борделей район Дегтярки (Песков) в свое время успешно конкурировал с логовищами Мокрых улиц. А пока — к Георгиевской церковно-приходской школе А.А. Аметьевского. В 1885 году группа благочестивых прихожан Георгиевской церкви, состоявшая из тридцати двух человек, обратилась в Городскую управу с жалобой на бесчинства, творимые обитателями домов терпимости, находившихся в непосредственной близости от Георгиевской церковно-приходской школы. При этом жалобщики апеллировали к тому, что публичные заведения в доходных домах Бессмертных, Бровкиной, Засухиной, Исаевой, Ладоновой, Масарской, Махиной, Меселевич, Петровой и Раковской отстоят от указанной школы ближе, чем на 40 сажен — то есть таким образом нарушается ни много ни мало, а закон Российской Империи!

Вот она, эта жалоба: «…По улице Пески и по Георгиевскому переулку (ул. Айдинова, — прим. авт.) ведомства 4-й части, где мы имеем дома, свои семейства и детей, есть более 20-ти квартир, довольно больших, средних и малых, наполненных публичными девками и кабаками, о которых мы говорить не будем. Из публичных больших домов, находящихся по лицу улицы (Дегтярной, — прим. авт.), постоянно днем и во всю ночь видны всякие безобразия, в особенности летом, то есть на открытых окнах сидят или высовываются в полунагом состоянии, ругаются с проходящими всякими сквернейшими словами, и вообще кроме безобразия ничего нельзя видеть, почему нам с семействами никак невозможно жить. По ночам часто бывают скандалы, крик, шум, кричат «караул» и т.п. Вследствие чего мы о таких неприятных для нас, домовладельцев, обстоятельствах еще в 1879 году подавали Его превосходительству господину главному полицмейстеру прошение, со стороны которого было распоряжение поставить в окнах гардины или темные занавеси, что и было исполнено. Но ныне вместо этого находятся кисейные занавески, а в некоторых домах живут по-прежнему открыто, несмотря на то, что публика ходит на недалеко лежащую Мясную площадь. Кроме этого, на нашей улице есть постоялые дворы, и теперь еще (что самое главное) на этой улице открыта приходско-георгиевская церковная школа для образования детей всяких возрастов. О чем объяснив, все мы, нижеподписавшиеся, заявляем и покорнейше просим Казанскую городскую думу обратить на все здесь объясненное внимание и, ввиду открытой здесь церковно-приходской Георгиевской школы, публичные дома из нашей улицы, называемой Пески, и Георгиевскому переулку — вывести».

Документ датирован 14-м сентября 1885 года и подписан тридцатью двумя жалобщиками. Лишь спустя четыре с лишним месяца, 21 января 1886 года, городские власти разродились, наконец, постановлением, в котором было очень много красивых слов и эмоций, но сам вердикт, вынесенный депутатами Городской думы, никоим образом не мог удовлетворить прихожан Георгиевской церкви:

«…Казань, 21 января 1886 года. Протокол №5. Выписка из Постановления Казанской городской думы о ходатайстве жителей улицы Пески и Георгиевского переулка по поводу удаления с их улицы публичных домов.

…Ходатайство жителей улицы Пески о перемещении домов терпимости с их улицы в другую местность города — оставить без последствий, поручив управе просить губернское начальство сделать распоряжение об ограждении жителей Песков от тех непорядков, которые допускаются, по словам просителей, в этой местности как обитателями домов терпимости, так и их посетителями.

Городской голова Лебедев

Секретарь Калашников».

Такая вот, по существу, бюрократическая отписка. Явное нежелание городских властей что-либо предпринять, столь откровенно выраженное в думском вердикте, вынудило взяться за перо самого основателя Георгиевской школы казанского купца Андрея Алексеевича Аметьевского и писать жалобу на имя самого губернатора. В итоге вот что у него получилось:

«…Казань, 31 января 1886 года вх. № 443/1. Прошение казанского купца А.А. Аметьевского, попечителя церковно-приходской Георгиевской школы, губернатору Казанской губернии о закрытии питейных заведений и публичных домов, находящихся вблизи упомянутой школы.

Священнослужители казанской Георгиевской церкви, наставники и попечители 14 сентября прошедшего 1885 года подавали заявление в Казанскую губернскую управу, в котором объяснили, что на улице Пески в моем доме существует бесплатно церковно-приходская Георгиевская школа, и что вблизи ее находятся как дома питейные, так и дома терпимости, каковые заведения по правилам, Высочайше утвержденным, должны отстоять не ближе 40 сажен. Поэтому наставники и попечители просили Казанскую городскую управу, с одной стороны, не допускать открытия таких заведений в сем 1886 году ближе 40 сажен от школы, и с другой — предложить полицейской власти обязать домовладельцев, живущих на улице Пески, подпиской не сдавать свои дома под сказанные заведения на расстоянии 40 сажен от церковно-приходской Георгиевской школы, в которой ныне обучаются 60 человек мальчиков и девочек, из коих бедные получают вдобавок бесплатно и учебные книги.

Эта гуманная и высоконравственная просьба почему-то оставлена городской управой безо всяких последствий, и с ее согласия ныне опять открыты ренсковой погреб и винная лавка, которые, кроме перемены вывески, вполне тождественны по своим безобразиям с бывшими прежде кабаками. Воздерживаясь от изложения грязных и крайне пошлых фактов, совершающихся почти ежедневно, и не желая тем самым оскорблять внимание Вашего Высокопревосходительства, я, как попечитель означенной школы, вынужденным нахожусь, для устранения детей от непроизвольного лицезрения возмутительных гадостей, покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство сделать распоряжение, чтобы питейные заведения и публичные дома находились не ближе 40 сажен от церковно-приходской Георгиевской школы, а лиц, содержащих публичные дома далее 40 сажен, обязать подпиской о недопущении на окнах, выходящих на улицу, цинических поступков со стороны проституток.

В заключении всего осмеливаюсь покорно просить Ваше Высокопревосходительство почтить меня уведомлением о Вашем распоряжении по сему моему ходатайству. К сему прошению подписуюсь казанский купец и попечитель церковно-приходской Георгиевской школы Андрей Алексеев Аметьевский руку приложил».

Казалось бы, уж на такое-то кричащее письмо, в котором эмоции буквально хлещут через край, губернские власти должны были отреагировать! Они и отреагировали — посочувствовали жителям и лично Андрею Алексеевичу, дескать, крепитесь, что поделаешь, кругом сплошная безнравственность, сами от нее страдаем, но публичных заведений не тронули, а их хозяев не привлекли ни к какой ответственности. Что же касается школы А.А. Аметьевского, то власти и тут нашли зацепку для того, чтобы ничего не делать — они просто уведомили прихожан в том, что ограничение в 40 сажен касается только тех учебных заведений, которые располагаются в постоянных помещениях — казенных или собственных; при этом школа Аметьевского помещалась на частной съемной квартире, стало быть, разговор окончен: «…Статьей 17 Высочайше утвержденного Законоположения не дозволяется открывать подобные заведения ближе 40 сажен от учебных заведений, помещающихся не в наемных, а в особых постоянных помещениях, казенных, общественных или принадлежащих им в собственности, чего в данном случае нет, так как Аметьевский в феврале месяце 1885 года в своем доме дал лишь только бесплатное помещение для школы, но дом в ее собственность не предоставил».

Почувствовав безнаказанность, содержательницы борделей совсем обнаглели: они не только не пошевелили пальцем, чтобы прекратить все вышеперечисленные бесчинства (которые вскоре продолжились с удвоенной силой), так еще и перешли в наступление — начали искать способ выкурить постылое учебное заведение с Дегтярки, которую они считали чуть ли не своей родовой вотчиной. Отголоски этих давних «боев местного значения» мы находим в рапорте пристава Четвертой полицейской части Евдокимова от 31 марта 1886 года: «Находя открытие Аметьевским школы на Песках при существовании публичных и других заведений неуместным, содержательницы тех заведений лично мне заявили, что в видах нравственности для учащейся молодежи они готовы нанять на свой счет помещение под школу в другом месте, лишь бы ее не было на Песках!»

Да, поистине нет предела человеческой наглости! Особенно умиляет, что бандерши (на которых вообще-то пробы ставить негде!) проявляют трогательную заботу «о нравственности для учащейся молодежи». Бои за место под солнцем между хозяевами школы Аметьевского и содержательницами борделей на Дегтярке продолжались с переменным успехом в течение всего последующего десятилетия (за это время учебное заведение успело еще три раза поменять свою дислокацию) и в итоге завершились вничью — в 1896 году школе предоставили две комнаты в доме причта Георгиевской церкви (на углу Георгиевской и Поперечно-Георгиевской — Петербургской и Айдинова), где она и пребывала вплоть до своего закрытия в канун революции.

Продолжение следует