Мокрая площадь Казани: наводнение 1926-го и трудная судьба фотолетописца Лаптева

Необходимое пояснение

Рассказ о так называемых Логовищах Мокрых улиц следует предварить весьма важным пояснением. Вероятно, читатель еще не забыл, что означает это придуманное советским классиком и основоположником социалистического реализма своеобразное прозвище, явно отдающее налетом некой дремучей тайны и даже мистики. Если кто забыл, так я напомню — это район пяти Мокрых улиц — Первой, Второй, Задней, Передней и Поперечной во Второй полицейской части — близ современных железнодорожного вокзала, ЦУМа и Дворца спорта. Именно на этой совсем небольшой территории в старой Казани традиционно локализировалось большинство дешевых публичных домов и притонов.

Работая над этой главой, поймал себя на мысли, что об истории Мокрых улиц в Казани никто толком не писал. Промелькнут в каком-нибудь интернет-издании три-четыре дежурные строчки — и на этом все. Если не считать «Бывших людей» А.М. Горького, «Спутника по Казани» Николая Загоскина, в котором он в основном рассказывает о переменах в жизни Мокрой слободы, связанных со строительством железной дороги, нескольких «хозяйственных» заметок Льва Жаржевского да книжки Светланы Малышевой, больше, по существу, и вспомнить нечего. И совсем бы мне пришлось туго, если бы не помощь директора музея МВД Л.А. Мещеряковой, которая, работая в Национальном архиве, специально для меня собрала целую охапку всякого рода рапортов, жалоб, прошений, отношений и поручений, которые относятся к 1880—1900 годам и связаны с вековечной борьбой «за место под солнцем» между законопослушными прихожанами Ильинской церкви и беспокойными обитателями мокринских трущоб. Тщательный анализ и сопоставление между собой этих документов позволили мне идентифицировать и, что называется, привязать к местности подавляющее большинство упоминаемых в них строений и злачных мест.

Недобрую славу «Логовищ Мокрых улиц» как нехорошего места подтверждает и тот факт, что этот околоток каким-то таинственным образом все время ускользал от объектива фотографических аппаратов, причем как в царское время, так и в советское. С каких только ракурсов не снимали соседнюю Привокзальную площадь — на многочисленных снимках запечатлены и собственно здание вокзала, и практически все соседние дома, и две привокзальные церкви — Ильинская и Троицкая, а Мокрая площадь почти неизменно остается за кадром. Три-четыре исключения только подтверждают сложившуюся данность. Такое ощущение, что авторы снимков специально старались для того, чтобы в очередной раз подтвердить витающий над этими местами ореол таинственности.

И вдруг нежданно-негаданно, как по заказу, на меня свалилась удача — Национальный музей Республики Татарстан обнародовал, наконец, коллекцию фоторабот Владимира Лукича Лаптева, сохраненную его братом, выдающимся советским математиком, профессором Борисом Лукичом Лаптевым (1905—1989). В этой ставшей уже легендарной коллекции помимо нескольких снимков Мокрых улиц и Мокрой площади представлены работы, на которых запечатлены картины быта ранних советских лет и даже весьма колоритные персонажи, достойные пера Владимира Гиляровского. Вот что рассказал об этом замечательном казанском авторе старший научный сотрудник отдела изобразительных материалов фондов НМРТ А.К. Тарвердян:

«…Среди людей, давших картину жизни нашего края в самых разнообразных формах, не последнее место занимает фотограф и художник Владимир Лукич Лаптев. Он никогда не был краеведом, но его фотоработы отражают богатую палитру жизни нашей республики (прежде всего города Казани) с 20-х по 50-е годы прошлого столетия. Для Государственного музея ТАССР, где он работал в 1940—50-е годы, Лаптев писал картины на разные исторические темы. Некоторые из них, выполненные маслом, до сих пор украшают ряд его залов.

В работах Лаптева нашла отражение самая разнообразная тематика. Кого он только не изображал! Архитектурные памятники, представители разных социальных слоев, природа, общественная и политическая жизнь, деятели науки и культуры, всевозможные виды Казани, строительство, образование, праздники, картины и рисунки, освещающие наше историческое прошлое, торговля, спорт, транспорт, жанровые сцены, фотоэтюды — вот далеко не полный перечень его творческой и профессиональной деятельности. Сейчас в фондах Национального музея РТ хранится 1 551 негатив фотографа. В музее находятся также его 48 рисунков и картин.

Владимир Лукич Лаптев родился в Казани 5 апреля 1902 года в семье военного врача Луки Васильевича Лаптева. Его мать, Анна Васильевна, также была медиком. Брат Борис стал впоследствии широко известным математиком, профессором университета. Когда будущему фотографу и художнику было 16 лет, его родители развелись, и он ушел из семьи, стал жить отдельно. В 1919 году, по завершении среднего образования, он поступил в Казанский государственный художественно-технический институт на факультет живописи, который окончил в 1924 году; на будущий год после защиты дипломной работы получил звание художника. В течение пяти лет затем он работал в журналах «Причал» и «Пролетарий Татарстана», а также в газетах «Красная Татария» и «Новая деревня». В 1930 году Владимир Лукич перешел в Казанский строительный трест на должность художника в проектный отдел по выполнению рисунков и художественных чертежей. Спустя год он поступает в Казанский институт коммунального строительства (КИКС) на архитектурно-строительное отделение. С этого времени начинается несчастливая полоса в его жизни.

Во время учебы, в декабре 1932 года, В.Л. Лаптева арестовывают и осуждают Особым совещанием 16 мая 1933 года по статьям 58-10 и 58-11 (участие в контрреволюционной организации и антисоветской агитации) на 3 года. Обвинение было полностью сфабриковано и не имело ничего общего с действительностью. Поводом для ареста послужила найденная при обыске, по доносу, запрещенная тогда книга «Протоколы сионских мудрецов», которую дали ему почитать друзья. Из ссылки он вернулся 1 апреля 1935 года.

Второй арест произошел в ноябре 1936 года. В.Л. Лаптев тогда работал уже в Казахстанском отделении художественной литературы в Казани при книжной фабрике им. К. Якуба. Обвинение снова было нелепым. Художник нарисовал некий плакат, на котором художественная комиссия усмотрела в сплетении идущего из заводских труб струй дыма фашистскую свастику. К делу добавили хранение портретов Л.Д. Троцкого, членов царской семьи и стихов Сергея Есенина, считавшихся тогда кулацкими. Несмотря на абсурдность обвинений, специальная коллегия Главсуда 13 февраля 1937 года приговорила Лаптева к четырем годам заключения. По тем же статьям, что и при первом аресте. После ходатайства его брата Б.Л. Лаптева постановление суда было обжаловано в Москве, и срок сократили до двух лет. В начале 1939 года В. Лаптев вышел на свободу. Реабилитировали его много лет спустя, в мае 1991 года.

Институт коммунального строительства, естественно, не был окончен. В своих воспоминаниях его сын Владимир Владимирович Лаптев с горечью пишет: «Отец вернулся с разрушенным здоровьем, без единого зуба к 37 годам, с надломленной психикой (ведь политзаключенные сидели вместе с бандитами и убийцами)». С клеймом судимости, как враг народа, работу он находил с трудом.

Во время Великой Отечественной войны от голода и холода здоровье, подорванное в ссылках, не выдержало, и он заболел плевритом, который со временем перешел в открытую форму туберкулеза легких. Владимир Владимирович вспоминает об этом времени так: «…жили мы втроем в одной 18-метровой комнате, и у нас с мамой не было кровати, и мы спали на сундуке, расширяя его на ночь двумя стульями и укладываемой на них фанерой. Угроза заражения туберкулезом висела над нами постоянно, но отец был очень аккуратным человеком, и нас эта беда миновала».

При всей сложности ему все же повезло найти работу, и в течение 10 лет (1940—50-е годы) он работал художником-оформителем в Казанском краеведческом музее (ныне Национальный музей Республики Татарстан). Лечение в Крыму в 1950 году, к сожалению, не поправило его здоровья. В последние годы жизни он почти ничего не создал. Жизненные и творческие силы были на исходе. В.Л. Лаптев сначала перестал выходить из дома, а потом окончательно слег. Он умер в ночь на 9 декабря 1963 года на 62-м году жизни и был похоронен на Арском кладбище Казани. Богатое наследие выдающегося мастера до сих пор служит хорошей основой для изучения истории нашего края на протяжении почти сорока лет.

А уж как наследие В.Л. Лаптева выручило меня — вообще трудно передать! Помимо интереснейших типажей (уличных гармонистов, шарманщиков, чистильщиков обуви, почтальонов и пр.), в нем нашлось несколько нужных мне фотографий, на которых запечатлены давно канувшие в Лету строения Мокрой площади. Некоторые из фоторабот В.Л. Лаптева были представлены выше, с другими читателю еще предстоит познакомиться.

Топография и геодезия Мокрой площади

Думаю, стоит напомнить диспозицию. Мокрая площадь, или 1-я Мокрая улица — это современная улица Коротченко, берущая начало от Поперечно-Мокрой (переулка Рустема Яхина), а другим своим концом упирающаяся в улицу Ташаяк. Согласно данным городской управы за 1914 год, ширина улицы составляла 25 сажен (54 метра), длина — 240 сажен, или 520 метров. Столь необъятная ширина улицы разъясняется весьма просто (об этом уже говорилось в предыдущих главах) — она изначально была предназначена для торговли, и уже к середине XIX века 1-ю Мокрую улицу в обиходе начинают называть не иначе как Мокрым рынком или Мокрой площадью.

На одном из планов Василия Кафтырева (1782) хорошо видно, что район Мокрой площади начал застраиваться с северо-востока, со стороны улицы Успенской и домовладения Ивана Жаркова. Вся юго-западная часть, где находились кварталы дорегулярной Ямской слободы и прихода Троицкой церкви, по-прежнему оставалась еще неурегулированной. На одной из копий плана об этих кварталах сказано: «…где и поныне есть жительство, бывшее до 1768 года». Плановая застройка площади, показанная на документе «рудожелтой» краской, значится как «строения деревянные на каменных фундаментах, начатые с 1775 года» — то есть после известного пожара в результате штурма города Пугачевым в 1774 году.

На рукописном раскрашенном плане Казани 1806 года вся западная оконечность Мокрой площади, частично ее южная сторона и юго-западный угол еще отмечены фрагментами дорегулярной планировки. Следы дорегулярной Мокрой слободы исчезнут только к началу XIX века, вероятно, тогда же площадь окончательно сформируется в своих границах. На плане 1817 года окрестности Мокрой площади все еще выкрашены желтым цветом (то есть застройка площади в то время была деревянной), а на территории нынешней Привокзальной площади показано небольшое озеро.

Тут следует особо подчеркнуть, что место бывшей Мокрой площади и по сей день является низшей точкой казанского рельефа — его уровень лежит в пределах от 48,5 до 49 метров по Балтийской системе, что на пять с небольшим метров ниже среднегодового уреза воды Куйбышевского водохранилища. Сомневающимся в этом предлагаю пройти от ЦУМа (со стороны нынешнего магазина «Бахэтле») к улице Коротченко: преодолев лестничный марш в пятнадцать ступеней, вы незаметно для себя спуститесь в котловину, подошва которой лежит не менее чем на 4 метра ниже соответствующей отметки Московской улицы.

С учетом того, что в высокую воду даже лежавшая ярусом выше Московская улица довольно-таки часто подтапливалась, можно представить себе, в какое море разливанное превращалась в весеннее время Мокрая площадь. Вспомним хотя бы снимки Бренинга, на которых запечатлено самое высокое за всю историю Казани наводнение 1926 года!

Вот как описывал тот потоп председатель Комиссии по ликвидации последствий стихийного бедствия 1926 года нарком внутренних дел АТССР Николай Петров в телеграмме №212, направленной им в Совнарком РСФСР: «Прибыль воды превышает предельную высоту всех предшествовавших годов. Вода продолжает прибывать. Размеры бедствия по Татреспублике неисчислимы. Пока в Казани затоплено полностью и частично 17 улиц. Разрушены дамбы Кизическая, Мельниковская, Новая на Устье, Ново-Татарская, Адмиралтейская. Прервано трамвайное и гужевое сообщение с пристанями, Адмиралтейской слободой, заводом №40 и всеми слободами. Повреждены мосты, подмыты устои, и насыпные валы, предохраняющие город от разлива рек, размыты и затоплены. Встала текстильная фабрика им. Ленина, фабрика «Спартак», авторемонтная мастерская, махорочная фабрика, лесопильные заводы и ряд частных кожевенных заводов. Под угрозой завод Вахитова и ряд других фабрик, заводов и городская электростанция. Необходимы экстренные средства на мероприятия по борьбе с наводнением, спасению имущества, на помощь населению, на оплату трудовой повинности и питание переселенных граждан. Просим, ввиду дефицитности и напряженности местного бюджета, предварительно перевести срочно двести тысяч рублей; дать распоряжение НКПС — предложить Волжскому государственному пароходству предоставить в распоряжение Татреспублики перевозочные речные средства».

Между прочим, дед, по известным причинам не заставший майского наводнения 1926 года, прекрасно помнил аналогичный (хотя и несколько меньшего масштаба) потоп 1934 года. По его словам, той весной водная поверхность оказалась в считанных сантиметрах от гребня Адмиралтейской дамбы, а перемешанная с городскими отходами мутная грязь разлилась крест-накрест по перекрестку улиц Успенской и Триумфальной и остановилась, не дойдя считанных метров до ступеней Успенского собора. Что тут говорить о Мокрой площади — по ней самой и по близлежащим улицам плавали на лодках, как в Венеции.

В довершение описания мрачных подробностей свалившегося на город очередного стихийного бедствия не забудем и о том, что именно в 20-е и 30-е годы прошлого столетия в Казани сложилось совершенно нетерпимое положение с вывозом нечистот — проще говоря, столица Красной Татарии буквально захлебывалась в собственном дерьме. Как рассказывал дед, во все дни паводка 1934 года над центральной частью города висел омерзительный запах клоаки от взбаламученных вешними водами выгребных ям и отхожих мест. Каким чудом тиф не выкосил тогда казанцев — один бог ведает!

Каждой весной после ухода вешних вод на Мокрой площади еще долго оставалось длинное озеро, пересыхавшее до дна только в очень засушливое лето; чаще же к осени оно превращалось в гнилое болото, обильно сдобренное конским навозом — до 1935 года здесь тоже еще действовала биржа барабусов. От постоянных испарений в безветренные дни над площадью висел ядовитый липкий туман, от которого непривычному человеку могло сделаться худо. Случалось, облако тумана не помещалось на площади, выходило за ее границы и по улице Сакко и Ванцетти (нынешнему переулку Рустема Яхина) метр за метром потихоньку подбиралось к зданию вокзала. В такие дни во избежание излишних неприятностей (вроде обмороков) в помещениях вокзального комплекса наглухо закрывались все окна и даже форточки. По словам деда, в 30-е и 40-е годы Мокрую площадь в повседневном обиходе именовали «Ямой» — что ж, тоже для нее вполне подходящее имя.

Продолжение следует