Фотомарафон «100-летие ТАССР»: воспоминания о советской Татарии

Лейла Фазлеева: «Колоссальную роль в моей жизни сыграли учителя школы и преподаватели университета»

Вице-премьер Республики Татарстан Лейла Фазлеева вспоминает о своих учителях и благодарит их за то, что привили ей любовь к новому знанию:

— Моя семья приехала в Казань в 1986 году из военного городка в Оренбургской области.

Последняя пятилетка 80-х годов и начало 90-х в моей жизни — это учеба в самой замечательной казанской школе №126 и поступление в знаменитый Казанский университет. Надо сказать, что я была весьма прилежной ученицей и активной общественницей в школьную пору, а поступление в Казанский университет было самой большой мечтой моей мамы.

Эти годы овеяны теплым замечательным чувством первой любви, романтической и очень доброй.

Колоссальную, наиважнейшую роль в моей жизни сыграли учителя школы и преподаватели университета: яркие, талантливые, самобытные, принципиальные, тактичные, строгие, харизматичные! Моя классная руководительница Л.Д. Грезина, которая взяла меня в первый специализированный в Казани класс с углубленным изучением литературы! Невероятный мир литературы, тонкий и чувственный, для меня в эти годы открыла именно она. Сегодня, в сложные моменты жизни, герои прочитанных мной произведений порой помогают мне выбрать путь... Любовь к новому знанию — от них, от казанских педагогов!

Университетское здание на Кремлевской, куда мы с классом ходили еженедельно на практику в день саморазвития (был в нашем расписании), музей Горького, где вместе с сотрудниками музея я постигала в школьные годы азы музейного дела, университетская библиотека — до сих пор мои места силы!

Мои родители и мои педагоги в эти годы дали мне возможность чувствовать себя успешной, и даже физкультура для не очень спортивной меня — что в школе, что в Университете была любимой.

А еще в эти годы я готовилась стать комсомолкой. Но не стала — организация перестала существовать. поэтому остаюсь вечной пионеркой! А пионер — он же первопроходец, он же в вечном поиске, вот стараюсь соответствовать и в XXI веке, в 2020-м!

Эльмира Зарипова: «Я впервые увидела Казанский цирк — и меня потрясло это здание!»

Министр труда, занятости и социальной защиты Татарстана Эльмира Зарипова с благодарностью вспоминает детство в советской Татарии:

— В пять или шесть лет я впервые увидела Казанский цирк — и меня потрясло это здание. Гораздо позже я узнала, как строилось это уникальное здание, как его проверяли на прочность, о том, что его создатели были удостоены высоких наград. Но первое чудесное впечатление, конечно же, связано с летающей тарелкой, инопланетянами, фильмом про Алису…

Немного позже меня поразил своей красотой и величием Казанский Кремль — я читала «Сказку о царе Салтане» и представляла, как именно на фоне нашего кремля выплывают корабли.

А еще у меня осталось множество воспоминаний о чудесном советском детстве, о пионерских лагерях. Я была в «Орленке», и это перевернуло мое мировосприятие, я поняла там, какая же огромная, великая наша страна, и мне так захотелось путешествовать по ней.

Тогда были кружки, в которые можно было ходить бесплатно, пробовать себя и в том, и этом, выбирая дело по душе. Было бесплатное, доступное образование — я всегда говорю: еще неизвестно, кем и где бы все мы были, если бы не Советский Союз, частью которого была наша замечательная республика.

Помню чувство безмерного счастья, защищенности, когда можно было спокойно ходить по улицам, играть допоздна — многие современные дети ведь вообще не знают, что такое играть на улице…

Дамир Фаттахов: «Я рыдал из-за того, что без галстука не могу выйти на линейку»

Министр по делам молодежи Республики Татарстан Дамир Фаттахов рассказал историю о том, как хомяк прогрыз ему пионерский галстук:

— Про патриотизм и его ценности есть очень показательная для меня история из детства. Я был барабанщиком отряда в пионерском лагере. А сосед по палате взял с собой хомяка, который однажды ночью прогрыз мой пионерский галстук. Для меня страшнее ничего не могло случиться. Я рыдал из-за того, что без галстука не могу выйти на линейку и подведу отряд — как он выйдет без барабанщика? Старшие товарищи называли это идеологией, а для ребенка это был внутренний патриотизм, какая-то ценность — не подвести отряд.

Важно, чтобы в системе ценностей современных подростков патриотизм тоже присутствовал. По исследованиям мы видим, что патриотизм современной молодежи тесно связан с запросом на справедливость, поэтому столь значимую роль в гражданско-патриотическом воспитании молодых играют наши проекты и программы, направленные на создание возможностей для молодежи.

Олеся Балтусова: «Портрет Ильича висел в классе всегда по центру»

Помощник президента Татарстана Олеся Балтусова с ностальгией вспоминает о советском детстве:

— «Советское наследие» у меня прошло по касательной. Делать какие-то выводы в целом было рано, в силу возраста, поэтому доставались только самые сливки счастливого детства, та радость в мелочах и деталях, которую проносишь через годы. Сквозь розовые очки детского счастья могу вспомнить какие-то вещи, которые моему поколению и тем, кто старше, — абсолютно понятны. Вот огромные шкафы автоматов с газировкой и традиционные стаканы на них — на веревочке или проволочке. С точки зрения сегодняшнего дня — антисанитария, а в детстве эта газировка — радость, счастье и маленький праздник. Автобусы эти старые, сейчас смотришь — такие нелепые, нескладные, а тогда поездка в «пазике» — маленькое приключение.

В школу я пошла в шесть лет в 1988 году. Прощальные фото выпускной группы в детском саду невеселые. Суп и щи настоящие, улыбки вымученные. Это детский сад «Росинка» в Юдино.

Белые воротнички и манжеты — тоже праздник. Я вообще любила школьную форму, все эти фартучки, оборочки, кармашки. Точно так же, впрочем, в период уже отрочества, я от формы старалась всячески открещиваться. Но тогда, в детстве, белый фартук и огромные банты означали, что сегодня будет отличный день, непременно что-то интересное и важное, что ни в коем случае нельзя пропустить.

В первый класс я пошла в школу номер 57 в поселке Залесный. Там меня принимали в октябрята. Любимую первую учительницу звали Елена Николаевна. Она была очень красивая, во втором классе вышла замуж и уехала на Крайний Север, мы все очень расстроились. В школу мы, жители «учительского дома» на Интернатной, ходили пешком одни через поле одуванчиков и ничего не боялись. Портрет Ильича висел в классе всегда по центру.

В пионеры меня принимали уже когда перешла учиться в 123-ю школу, нас водили в ДК химиков на торжественную линейку, учили завязывать галстук, гладить его и гордиться, «он ведь с нашим знаменем цвета одного». Через год все кончилось, учительница вошла в класс печальная и сказала слова, которые до сих пор мы все помним: дети, мир изменился, вы можете больше не носить галстуки, вам скажут, что Ленин плохой, но знайте, что его личность остается с нами навсегда, ведь хотя вам уже не стать комсомольцами, вы октябрята и пионеры, это навсегда ваша биография.

В общем-то так и есть, это все стало моей биографией — и галстуки, и стаканы с газировкой, и сбор урожая в саду у бабушки с дедушкой, с заполнением всего дома банками, и уважение к учителям на всю жизнь, тоже вынесенное из детства. Какие-то объективные оценки давать тому времени сейчас для меня сложно, потому что слишком много было тогда детского счастья, заполнявшего все вокруг, таким это для меня и останется.

Рифкат Минниханов: «В Советском Союзе массовый спорт был, как теперь говорят, в тренде»

Рифкат Минниханов, директор государственного бюджетного учреждения «Безопасность дорожного движения», рассказывает о том, как променял Ленинград на Казань из чувства солидарности с другом:

— Я расскажу, как я очутился в Казани. Отец служил на флоте и так увлекательно рассказывал о море, что появилась мечта — стать моряком. Я еще в старших классах школы стал интересоваться, как поступить в Нахимовское училище, выяснил, что конкурс большой, что аттестат должен быть с «пятерками». Постарался, подтянулся и закончил школу всего с одной четверкой. Отослал в Ленинград, в училище документы — и прошел предварительный отбор, мне пришло приглашение из училища.

Надо было ехать, сдавать вступительные экзамены. Но вместе со мной поступать собирался мой школьный товарищ, он предварительный отбор не прошел. Из чувства солидарности с ним я в Ленинград не поехал, но желание стать военным уже было твердым. Мы вместе отправились после школы в Казань, я поступил в Казанское высшее военное инженерное училище. И с тех пор я всегда говорю: если есть у человека цель в жизни — у него все получится! Главное, правильно ее поставить. Это коммунистическая закваска, которая мне всегда помогала.

Одно из самых ярких воспоминаний об училище — это занятия спортом. В Советском Союзе массовый спорт, если кто не знает, был, как теперь говорят, в тренде. Тем более будущий офицер был просто обязан быть хорошим спортсменом. В училище была возможность выбора вида спорта, я выбрал офицерское троеборье — один из самых трудных.

Рубин Абдуллин: «1972 год стал для меня открывающим перспективы»

Ректор Казанской консерватории Рубин Абдуллин рассказал, как в Казани появился концертный орган:

— Я вспомню 1972 год, который для меня стал во многом открывающим перспективы. Дело в том, что Назиб Гаязович Жиганов, основатель консерватории, последовательно воплощал свои идеи развития центра образования и музыкальной культуры, коим является консерватория. В 1967 году его усилиями был построен актовый зал консерватории, который многие казанцы называли «стекляшка». В том же 1967-м открылся Государственный симфонический оркестр Республики Татарстан (тогда он назывался оркестром филармонии). По приглашению Жиганова из Киева приехал Натан Григорьевич Рахлин, выдающийся музыкант и дирижер, и в течение ряда лет он создал прекрасный коллектив. И к 1972 году Жиганову не хватало только органа, чтобы Казань стала центром мировой музыкальной культуры, со всеми его атрибутами — оперным театром, симфоническим оркестром и органом.

Я тогда был студентом консерватории, учился на 4 курсе. Это было в январе месяце, вдруг на стене приказов появляется приказ ректора: «В связи с монтажом большого концертного органа фирмы Rieger-Kloss из Чехословакии объявляю актовый зал строительной площадкой. Вход в зал, концерты, занятия прекращаются». И до 28 февраля 1972 года вход был запрещен. Ведь орган — это не просто архитектура или предмет интерьера. Это прежде всего звучащий музыкальный инструмент весом в 8 тонн, со сложнейшей механикой. Четыре этажа внутри, около 5 тысяч труб — от самых маленьких, в несколько сантиметров, до девятиметровых. И этот сложный инструмент монтируется раз и навсегда... Конечно, во время монтажа студенты на площадку не допускались. Но, как говорят, запретный плод сладок.

Все знали, что чешские мастера — их было 8 человек — завтракали и обедали в столовой консерватории. Питались они по особому меню — то, что сами заказывали. Получали они там даже чешское пиво, которого тогда у нас никто не видел. После обеда у них был часовой перерыв.

Как-то раз, когда чехи только еще пришли в столовую, я быстро пообедал и тайком пробрался в актовый зал. На сцене был пульт управления, развернутый к зрительному залу. В зале была тишина, но свет горел, пульт освещался. И я, который много раз слышал этот инструмент в разных городах — в Прибалтике, в Москве, в Ленинграде — я был просто магнетически притянут взглядом к этому: «Черт побери, как же на нем играть?» Я стоял обомлевший, раздавленный величием и молчащим таинством этого инструмента. И вдруг мне на плечо легла чья-то рука, и строгий голос Жиганова спросил:

— Ты почему здесь? Ты что, приказ не читал?

— Извините, Назиб Гаязович, нарушил...

— А что, интересно?

— Очень интересно!

— Смотри какой красавец! Нам этого очень не хватало. У нас все есть — и зал, и оркестр, и композиторы, и хор, нужен был только орган...

Много лет спустя я узнал, с какой настойчивостью Назиб Гаязович воплощал эту идею. У нас ведь все решалось сначала партийным руководством, потом эта идея проникала в массы. К тому времени Казань была абсолютно готова к тому, чтоб в городе снова зазвучал концертный орган. Его появление в этом зале означало две линии развития — орган должен звучать, и на нем должны учиться.

Наш разговор с Назибом Гаязовичем имел продолжение через несколько дней. Он меня вызвал. Я шел к ректору как на эшафот, потому что понимал, что нарушил порядок: меня могли либо снять со стипендии, либо объявить выговор. Но когда я вошел в кабинет, то увидел такое радостное лицо и улыбку, что понял: разговор будет не о выговоре и не о взыскании. Однако разговор состоялся очень серьезный. Назиб Гаязович предложил мне заниматься органом. Я выразил свои сомнения в том, что смогу, что у меня получится. Жиганов ответил: «А бояться не надо! У нас есть Сергей Диденко, выпускник Московской консерватории, который первый год у нас работает, он тебе поможет».

Сергей Владимирович очень внимательно к этому отнесся. Начались занятия, Назиб Гаязович в нарушение всех правил дал мне разрешение заниматься — играть на органе в актовом зале с 5 до 8 часов утра. Там ведь с 8 утра идут занятия и концерты, до позднего вечера. Никто об этом и не знал, кроме нас и уборщиц, которые приходили в шесть утра греметь ведрами и швабрами, когда я уже вовсю играл. Как-то раз кто-то из них закрыл учебный корпус, удаляясь. В восемь утра мне уже надо было уходить на свои занятия, а створка окна на площадке внутренней лестницы была открыта — благо, это был первый этаж, совсем невысоко. Я протиснулся в это окно, выпрыгнул, а мимо шли студенты с моего курса. Они не знали об этом разрешении и спрашивают: «Ты что, ночевал что ли в зале?» А я ответил: «Да нет. Я просто прихожу к заутрене».

Каждый раз, встречая меня на лестнице, Жиганов пытливо интересовался: «Ну как дела? Что выучил? Когда мне будешь играть? Я жду!» Так и начиналась моя профессия — на сегодняшний момент, наверное, главная. Это было испытание воли, характера, терпения. Трудное было время, но очень интересное. Впоследствии я никогда не пожалел о том, что все-таки пересилил себя и некоторым образом даже пошел поперек биографии, чтобы овладеть этой профессией. Кстати, потом, в 1978 году, Жиганов построил еще один орган — учебный, сейчас на нем занимаются около 100 человек.

А открытие того самого концертного органа в 1972 году было очень пышным. Приехали все выдающиеся пианисты СССР — из Эстонии, Литвы, Ленинграда, Москвы, Новосибирска... Это был такой цветник! Я не очень представляю, как все уместились в один концерт. И все говорили: «Ай да Жиганов, как он все это организовал! Как он из этого сделал такое событие!» На концерте были руководители всех общественных организаций: обком, профсоюз, райком — присутствовала вся элита республики. Это был исторический день — последний день февраля 1972 года...

Леонид Барышев: «Пока учился в школе, по очереди похоронили плеяду генсеков»

Леонид Барышев, генеральный директор АО «ЭССЕН ПРОДАКШН АГ», вспоминает знаковые даты из жизни родной Елабуги и одну из своих учительниц:

— Из столетней истории ТАССР мне запомнились две даты, два события, которые пришлись на детство. Первое — 200-летие моего города, Елабуги. В 1980 году это был огромный для нас праздник, к нему готовился весь город, даже мы, второклассники понимали значимость события.

Ещё один праздник, который отмечали всем городом в 1984 году, — добыча 2 миллиардов тонн нефти в ТАССР. Тогда Елабуга, небольшой город, практически наполовину был из нефтяников, и мои родители работали в этой отрасли. Памятный камень, установленный в центре города, сопутствующие торжества и ощущение праздника, которое тогда было, наверное, у всех елабужан.

Детство пришлось на закат Советского Союза. Первая учительница, с которой нам очень повезло, тогда казалась очень взрослой. А сейчас, зная, что ей было восемнадцать лет, понимаю, что она сама ещё была ребенком, но с нами отлично справлялась. Пока учился в школе, по очереди похоронили плеяду генсеков, так что, по сути, поступал я в школу в одной стране, а закончил уже в другой. Может быть и хорошо, что не застал взрослой жизни в Советском Союзе. Какую-то серьёзную оценку давать той эпохе не могу, я ведь тогда был ребенком, подростком. Но в любом случае, то, что связано с ТАССР — это что-то доброе и праздничное, что-то хорошее из детства.

Делюс Сиразетдинов: «1 мая — ощущение вселенского праздника»

Генеральный директор «КамаСтройИнвест», депутат Казгордумы Делюс Сиразетдинов, вспомнил о детских впечатлениях о Первомае:

— Самые любимые детские фотографии — на которых я с отцом! До сих пор горжусь и прислушиваюсь к его советам. Очень много из того что я умею делать, привито отцом.

На фото один из лучших дней в моей жизни — 1 мая 1983 года, ощущение вселенского праздника! После демонстрации всегда шли к нам домой, собиралось много родственников за праздничным столом. На фото — я с отцом на демонстрации (Кировская дамба), на втором мы с родственниками в тот же день, рядом с домом, на улице М. Московской, 34.

Ирек Зиннуров: «На всю жизнь запомнился момент, когда я перешел из лягушатника на большую воду»

Ирек Зиннуров, олимпийский чемпион по водному поло, депутат Госдумы от Татарстана, рассказал о том, как в детстве занимался плаванием в бассейне «Оргсинтез»:

— Появление в 1970-х годах 50-метрового бассейна, который построил казанский завод «Оргсинтез», перевернуло мою жизнь — и не только мою, а представления всех, кто занимался тогда в республике водными видами спорта. В бассейне стояла знаменитая пальма, и под ней все команды фотографировались, это была традиция.

Как только бассейн открылся — в 1974 году — я в 1975 уже в него пошел, в первом же классе. Правда, я тогда сразу же серьезно заболел — сильно простудился. Мама перепугалась, и после этого в бассейн я долго не ходил. Потом, через какое-то время занятия возобновились, и впоследствии с этим замечательным бассейном была связана вся моя жизнь. Рядом была школа №64, в которой я учился — там образовался спорткласс в восьмидесятых годах. Первое время, как обычно в то время, меня водила в бассейн бабушка. Сначала я занимался плаванием, потом в какой-то момент понял, что все-таки мне ближе командные виды спорта.

На всю жизнь мне запомнился момент, когда я перешел из лягушатника на большую воду. Это очень детское, очень яркое впечатление. Неповторимое мгновение, я даже не знаю, с чем его сравнить. Когда ты впервые оказываешься на большой воде, а под тобой — хоть и прозрачная, но бездна! Это было ощущение восторга, дух захватывало, эмоции заполняли меня целиком. Я даже на Олимпийских играх, стоя на пьедестале, не испытывал такого ощущения, как тогда.

Потом были первые старты, первые соревнования по плаванию. Это тоже большие эмоции, и главное было для меня даже не место, которые я занял, а сам факт: я участвовал в настоящем соревновании, и смог пройти всю дистанцию на большой воде — от одного бортика до другого! Как в первом классе: когда я получил первую в жизни оценку, соседи меня спросили: «Ты чего какой радостный»? А мне было совершенно неважно, что это была тройка — главное, что это была моя оценка, честно заработанная.

И все эти эмоции и воспоминания связаны с нашим родным 50-метровым бассейном, который в свое время стал первым подобным в республике и появился благодаря «Казаньоргсинтезу». С тех пор уже столько поколений в него ходят — и мой сын, и дети моих друзей...

Мансур Джалялетдин: «Исполком Казани давал четыре автобуса, которые после таравих-намаза развозили людей»

Мансур хазрат Джалялетдин, имам-хатыб мечети «Аль-Марджани», председатель Совета аксакалов Казани, рассказал нам о том, как проходили ифтары в Казани в 1980-х:

— В 1980-х годах народу приходило очень много во время Рамазана в мечеть «Аль-Марджани». Каждый вечер собирались по 200—300 человек. И уразу держали интересно: тогда на ифтар каждый с собой что-то приносил. Это ведь была единственная в городе действующая мечеть. И было практически невозможно в то время поехать домой, покушать и приехать в мечеть: транспорта было мало. С Караваево, Жилплощадки, Сухой Реки, Мирного, Борисково за час добраться было крайне тяжело. Поэтому люди заворачивали с собой кто что мог, приходили к акшам-намазу (вечерняя молитва, — прим. ред.), совершали ифтар и ждали таравих-намаз.

Люди с принесенной едой спускались на цокольный этаж мечети, там накрывали стол. Бабушки обычно заранее готовили для постящихся выпечку — ватрушки, губадию, яблочные пироги. Приносили также урюк, чернослив, изюм, садовые ягоды, сахар, чай, мед. Все это выставлялось на столе — это был, конечно, большой праздник для всех (в том числе и для тех, кто принес что-то вкусное). Еды приносили очень много. И все, что оставалось после ифтара, мы раздавали малоимущим. Как видите, в Казани и сейчас мусульмане организованно раздают еду нуждающимся. И тогда был особый подход.

Был еще интересный момент. Высокий минарет мечети украшался гирляндами. И когда заходило солнце, имам взбирался на минарет, чтоб произнести азан, эти лампочки включались. И народ издалека видел — гирлянды горят, значит, солнце село и можно начинать «авыз ачырга» (тат. — «открывать рот», т.е. начинать разговение, — прим. ред.). Это было здорово! Был особый колорит в советские времена.

Что еще интересно: исполком Казани давал четыре автобуса, которые после таравих-намаза развозили людей в разные части Казани. Это было в 1984—1985 годах. Мы просили городские власти о транспорте, потому что для пожилых людей добираться до дома было тяжело, поздно. Как раз в те года Рамазан приходился на лето, а таравих заканчивался где-то в 11 часов вечера (в это время транспорт уже не ходил).

Яков Геллер: «Вот такая наша родина: не столь важно, где ты родился, а важно, где твои корни, сердце»

Яков Геллер, генеральный директор Агентства по государственному заказу РТ, благодарен Татарии за то, что, приехав из Украины, смог здесь многого добиться: «татары не дали мне пропасть».

— Моя историческая родина — деревня Большие Ачасыры Зеленодольского района. Оттуда мой отец ушел на фронт в 1941 году. Оттуда его привезли обратно в Зеленодольск, где он поправлял здоровье в госпитале. А моя мама была в эвакуации в Зеленодольске и работала на швейной фабрике... И через много лет, когда я с молодой женой решил уехать с Украины в Набережные Челны на КАМАЗ (в 1976 году), то моя мама сказала: «Нехорошо, что вы уезжаете. Но татары не дали нам умереть, а тебе не дадут пропасть». Вот с этой фразой я живу 45 лет на исторической родине, на которую вернулся, чтобы участвовать в строительстве КАМАЗа.

И, конечно, не дали мне татары пропасть, за что я искренне благодарен всему татарскому народу и многонациональному народу Татарстана. Молодой парень приехал с Украины — ни друзей, ни знакомых, ни дяди в аппарате президента или в обкоме партии. Можно было в Татарстане сделать карьеру, чего-то в жизни добиться, стать почетным гражданином города Набережные Челны именно потому, что такой изумительный край.

И тут я встретил своих земляков из города Житомир, которые были старше меня: они уехали сюда раньше, потому что Татарстан в 1970-е годы, в отличие от Украины, отличался толерантностью. Еврейский парень мог найти здесь себе место и дорогу. И Леня Штейнберг, и Леня Сонц, и Фима Хенвейн — те ребята-евреи из Житомира, которые стали здесь значимыми людьми. Леонид Сонц основал здесь ансамбль «Симха». Леонид Штейнберг вообще стал знаменитостью — первая БКД (боевая комсомольская дружина КАИ, — прим. ред.) и прочее (бывший гендиректор ТКФ «Кама-Тракс», возглавлял Логистическую ассоциацию РТ, — прим. ред.). Ефим Хенвейн тоже очень много сделал — и до Чернобыльской аварии, где он был ликвидатором, и после.

Вот такая наша родина: не столь важно, где ты родился, а важно, где твои корни, сердце. Поэтому я и мои дети очень рады тут жить. Даже моя внучка, которая сейчас живет в Москве, все время говорит: «Когда я поеду домой — в Казань, Набережные Челны?»

Есть памятные мгновения. Что такое родной город? Это тот, по которому ты идешь и говоришь: «Вот здесь у меня было первое свидание», «Вот здесь мне первый раз дали по морде», «Вот здесь мы с урока убежали и прятались». Вот это родной город! А здесь целая родная республика: здесь я на Сабантуе был, здесь я пускал газопровод…

Борис Менделевич: «Время, когда и счастье, и беда были общими»

Депутат Госдумы РФ от Татарстана Борис Менделевич ностальгирует о прекрасной поре детства:

— Многие говорят, что это время застоя. Но в моих воспоминаниях это прекрасная пора. Возможно, потому что это было беззаботное детство, когда мы с соседями дружили между собой и все жили одной семьей, едиными стремлениями. Это было время, когда и счастье, и беда были общими...

Дамир Габдулхаков: «Когда сдавали экзамен по матанализу, радость была безмерная»

Дамир Габдулхаков, управляющий банком «Открытие» в РТ, вспоминает свое студенчество, которое пришлось на период смены эпох:

— Это 1990 год. Я (лежащий на коленях товарищей) — второкурсник радиотехнического факультета КАИ со своими одногруппниками. Основной учебный корпус нашего факультета (5-й корпус) располагался на площади Свободы. Там, на лавочках за памятником Ленину, мы часто собирались во время большой перемены между 2 и 3 парами. Эта фотография сделана после успешной сдачи экзамена по матанализу во время летней сессии.

Этот предмет преподавала очень хороший, но очень строгий преподаватель — Ольга Владиславовна Григорьева. И многим из нас приходилось сдавать ей экзамен по нескольку раз. Так что когда в конце концов сдавали, радость была безмерная!

Евгений Богачев: «Сразу 30—40 манекенщиц на сцене, и все в мехах. Триумф меха!»

Президент баскетбольного клуба «УНИКС», экс-председатель Нацбанка РТ и министр бытового обслуживания населения РТ в 1985—1993 годах Евгений Богачев вспоминает о том, как поразил союзных министров татарскими мехами:

— Во второй половине восьмидесятых годов республика прочно обосновалась в пятерке лучших министерств бытового обслуживания России (союзного министерства тогда не было и оно координировало всю работу в стране). Впереди были только Москва, Ленинград и Крайний Север, но там — особые условия и двойные цены. Каждый месяц нам вручалось переходящее Красное знамя министерства, каждый год — Знамя Совмина СССР или даже ЦК КПСС. Поскольку мы ходили в передовиках, то регулярно получали и премии. А наша республика стала методологическим плацдармом, учебно-показательной территорией российского Минбыта.

Звонит мне как-то министр Дуденков и говорит: «Давайте проведем союзный семинар в Казани». Я отвечаю: «Давайте!» Должны были приехать министры, представители ЦК КПСС, завотделами, вице-председатель Совмина и т.д. А еще Дуденков решил пригласить свое любимое детище — первый в стране театр моды из Сочи. Тогда еще не было своих Домов моделей ни у Зайцева, ни у Юдашкина, Сочинский каким-то образом «прорвался». Министр начал их расхваливать, спросил, не возражаю ли я. Я не возражал.

После этого звонка я собрал свой штаб и говорю: «Давайте и мы создадим свой дом моделей. Но чтобы никто об этом раньше времени не знал». У нас были лаборатории по разработке детской, мужской, женской одежды и десяток зверосовхозов, которые поставляли миллионы шкурок норок, песца, соболей. Мало где в России были такие хозяйства, но в основном их продукция шла на экспорт.

Мы создали новое юрлицо — театр моды «Лик», который разместили в здании неподалеку от вокзала. Директором назначил начальника лаборатории Валентину Ушакову, очень опытного и талантливого модельера. И мы за месяц пошили 600 моделей одежды, но главной фишкой коллекции были меховые изделия.

Помню, конференция проходила в большом зале Молодежного центра. Был первый секретарь Татарского обкома КПСС Усманов с женой, председатель Совмина ТАССР Минтимер Шарипович Шаймиев, союзные министры, члены ЦК, я выступил. И вот в финале на сцену вышли девушки из Сочинского Дома моделей с зонтиками. Показывали пляжные костюмчики, всякие мини-бикини. Это, конечно, интересно, все аплодируют, но в это же людей не оденешь, объемы не сделаешь. А потом объявляют казанский театр моды «Лик». Дуденков ахнул: «Как? Откуда? У тебя же не было никакого театра!»

Выходят наши: сразу 30—40 манекенщиц на сцене, и все в мехах. Триумф меха! Шубки, шапки, палантины, дубленки... А манекенщицы не просто одежду демонстрировали, но и сценки разыгрывали — это же театр! Я сам некоторые придумал. Это был фурор!

Тогда в стране свирепствовал такой дефицит, что даже в Москве редко на ком можно было увидеть кроликовую шапку. А у нас на Баумана выйдешь — песец, чернобурка, норка, не говорю уж о мутоне. Мы почти в каждом районе создали цеха по выделке овчин и изготовлению дубленок: тогда же зимы были посуровей. Часть овчины после переработки мы даже отсылали в Италию, у нас было совместное предприятие, мы закупили оборудование, к нам приезжали их специалисты, обучали.

В общем, наш «Лик» произвел грандиозное впечатление. Куда до нас тому Сочи! В зале — восторг, аплодисменты, все нас поздравляют. Усманов, Шаймиев меня обнимают, руку жмут. Союзные министры все ко мне: один просит жене сорок норок на шубу, другой...

После такого триумфа нас пригласили на показ в Вену, где тоже был огромный успех, а я еле отбивался от ответственных заказов из Москвы.