Михаил Козырев: «Бродский намеренно декларативно игнорировал любую тему, связанную с Россией»

«Было по барабану, какую тему он читает»

— Миша, расскажи, пожалуйста, как так получилось, что в Америке судьба тебе послала встречу с Иосифом Бродским?

— Это произошло благодаря тому, что я в ту пору учился и работал в колледже, который называется Помона. Этот колледж — был абсолютная такая колыбель культуры. То есть либеральный колледж, то что в Америке называется Liberal Arts. Он расположен примерно в 40 минутах [езды] от Лос-Анджелеса, и там был такой международный языковой центр Oldenborg. Они набирали шесть людей из стран, чьи языки преподавались в этом колледже — немецкий, французский, китайский, японский, испанский и русский. Это должен был быть человек обязательно с высшим образованием и из этой страны. Ну и обладающий какими-то навыками в педагогике. Я влет прошел собеседование, мне дали преподавать шесть академических часов в неделю и при этом дали возможность брать любые курсы и учиться самому. И предоставили трехкомнатную квартиру прямо в колледже. То есть для меня это были 3 года абсолютной фантастики — жизни в самой свободной части Америки — в Калифорнии. И русская кафедра периодически приглашала каких-то ярких лекторов. У них была такая программа, на это был грант. И вдруг мне профессор с этой кафедры говорит, что мы решили пригласить Бродского и он приедет. Кого?! Иосифа Бродского! И он приехал и прочитал лекцию о роли поэта в Восточной Европе в XVII—XVIII веках. Такая общедоступная, исключительно популярная тема (смеется). В общем, было по барабану, какую тему он читает…

— Он читал по-русски или по-английски?

— По-английски. Людей набилось столько, что можно было с люстры их снимать. Там не только на коленях друг у друга сидели — стояли, лежали, на подушках у его колен сидели и так далее. И я туда тоже попал и присел где-то около стеночки. Расстояние от меня до него было как сейчас до барной стойки — метров десять. Он был в таком мешковатом, большем по размеру, чем надо, бело-сером свитере. И был таким, каким и должен быть — всклокоченный. Разговаривал с жутким славянским акцентом и пер, как обычно (изображает). Прямо: «Идите ко мне, бандерлоги!». То есть совершенно было неважно, что он говорит, но то, как он говорил, было невероятно, космически! Или я так это воспринимал. Но аплодисменты были совершенно оглушительные.

«Про Россию — ничего»

— Вечером того же дня, а у него был свободный вечер перед отлетом, эта русская кафедра устроила маленький частный ужин. И на этом ужине было в общей сложности десять человек. И на нем оказался я. Мы сидели наискосок друг от друга. Это было очень странное мероприятие. Очень. Потому что, когда одна звезда и вокруг — любопытный профессорско-преподавательский состав — это очень непростое испытание. И как я понимаю, он вообще в обычной жизни был интровертом. У меня сложилось впечатление, что он уже давным-давно в другой реальности находится.

— Это какой год?

— 1993-й.

— То есть совсем [было уже] хреново со здоровьем?

— Он уже очень был болен, и, конечно, в разговоре периодически всплывала Россия. И мне кажется, что он намеренно декларативно игнорировал любую тему, связанную с Россией, — просто пропускал мимо ушей. Вот если ему задавали вопрос по поводу Америки, чего-то там политического, разницы между восточным и западным побережьем, академические какие-то вопросы — он еще как-то, напрягаясь, но формально отвечал. Про Россию — вообще ничего. У меня такое ощущение, что, если бы ему задали вопрос о борьбе политических партий в Уганде, он проявил бы больший интерес, чем по поводу своей исторической родины. И в общем, конечно, это безжалостно по отношению к нему, но я бы сказал, что в этом во всем было высокомерие. И что забило последний гвоздь во все мое ощущение от этого вечера — это то, что я вызвался его проводить до такси.

Я вышел с ним вместе, помог ему донести чемодан и по дороге ему сказал: «Мои родители познакомили меня с вашей поэзией, вы для них были едва ли не самый главный поэт в их жизни. Я просто хотел вам это сказать и сказать, что они были бы счастливы, узнав, что я вот сегодня с вами». Он сказал: «Thank You». И все. Вообще. По-моему, он даже не обратил внимания на то, что я ему сказал. Он сел в машину, я захлопнул дверь. Он уехал, а я еще долго стоял. Я тогда не курил и было такое ощущение, что вот, блин, надо бы закурить, а не курю.

«Не согласен по содержанию, но упиваюсь формой»

— Какое впечатление произвели на тебя его стихи «На независимость Украины»?

— Первое определение, которое подходит — тяжелое.

— Строчки: «С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи! Только когда придет и вам помирать, бугаи, Будете вы хрипеть, царапая край матраса, Строчки из Александра, а не брехню Тараса»?

— Меня очень задело это, особенно сейчас, когда они всплыли еще раз и используются, юзаются разными людьми…

— Они написаны в 1993 году, задолго до всего...

— Да. Но я не согласен по содержанию, но упиваюсь формой. Я понимаю, что в истории русской поэзии отношение поэта к, ненавижу этот термин, геополитическим аспектам, что у Александра Сергеевича Пушкина, что у Бродского, для меня порой чересчур. Я не могу согласиться с такими определениями, с такими словами и с таким во многом часто имперским высокомерием по отношению к другим народам. Но не отдать должное тому, что это великолепно написано, я не могу. Можно так сказать: я люблю Бродского в первую очередь не за эти стихи.

— А у тебя какое любимое стихотворение? Есть одно?

— Одно… Ну я банальщину скажу. «Не выходи из комнаты». Потому что оно столько раз всплывало и столько раз как-то очень точно отражало мои собственные ощущения.

Источник: youtube-канал «ещёнепознер»