«Первое завоевание» Казани: как Иван III «саблею взял» столицу татарского ханства
Казань, Крым, Москва: родственные связи, материнская забота и геополитика
«Реальное время» продолжает рассказывать о главных сюжетах истории Казанского ханства. Многих интересует эпизод 1487 года, когда татарская столица была якобы взята Иваном III и превратилась с тех пор в «юрт» Москвы. Однако сами казанцы не желали признавать факт принадлежности другой державе — об этом, в частности, пишет наш колумнист, казанский историк Булат Рахимзянов. См. также 1, 2 и 3 части его «мифов о Казанском ханстве».
Москва и борьба за власть в Казани
К середине 80-х годов XV века в Казани шла активная борьба за ханский трон. Она началась как внутренний конфликт, когда различные группы знати поддержали разных сыновей умершего в 1479 г. хана Ибрагима б. Махмуда (Мамотяк, Махмутек): одна, проногайская — Али б. Ибрагима (Ильгам, Алегам; Али был сыном от первой жены хана, Фатимы), другая, промосковская — его сводного брата Мухаммед-Амина б. Ибрагима (Мухаммед-Амин был сыном от второй жены хана, Нур-Султан).
Процарствовав пять лет после смерти отца, Али в конце 1484 — начале 1485 гг. был смещен, и на казанском троне в первой половине 1485 г. оказался Мухаммед-Амин. Во второй половине 1485 г. Али вернулся к власти (причем на этот раз уже при поддержке Москвы; Мухаммед-Амин при этом бежал из города), вновь был смещен (в 1486 г. в Казани находился Мухаммед-Амин), а в 1487 г. появился с ногайскими войсками и «согнал с Казани» брата. Мухаммед-Амин вновь бежал в Москву. В июле этого же 1487 года московские воеводы в результате прямых военных действий взяли город (обложенные тесным кольцом осады, казанцы капитулировали) и опять водворили в ханском дворце Мухаммед-Амина — на этот раз надолго. Над Казанским ханством был установлен некий вид московской «опеки», продолжавшийся до 1505 г. Иван III после этого события принял титул «князя Болгарского». Основной сутью новых векторов взаимодействия были «братские» отношения Москвы и Казани, а также желание перевести под контроль Московского государства внешнюю политику и вопросы престолонаследия Казанского ханства.
Москва активно принимала участие в позднезолотоордынских политических перипетиях: в указанном мной случае она попеременно поддерживала то одного, то другого кандидата — не отличалась принципиальностью, как, впрочем, и сами ханы обращались то в Москву, то к Ногаям. Военное завоевание Казани в 1487 г. позже стало для московских идеологов правовым основанием для претензий на ханство как на свой «юрт»: мол, эта земля наша издавна, так как Иван III ее еще в 1487 году «саблею взял». Впрочем, если бы факта военного захвата не было, подобное «основание» несложно было придумать, как это и было проделано в случае с Астраханью (так называемая «тмутараканская» легенда — версия о тождественности названий «Тмутаракань» и «Азторокань», которая возникла для обслуживания политических интересов, с целью обосновать притязания Москвы «на старинные русские Тмутараканские земли»).
Рассмотрим описанное выше несколько подробнее и с необычного ракурса (описание самого события можно найти в Википедии). Казанский конфликт 1485 года недолго оставался внутренним. Во второй половине 1485 г. молодой претендент на трон Мухаммед-Амин покинул Казань и осел в Московском великом княжестве при дворе великого князя. При этом союзнические отношения Казани с соседней Ногайской Ордой объяснялись родственными связями хана: его женой была дочь ногайского мирзы Мусы.
Нур-Султан: женщина и «теневой» политик
В это же время мать Мухаммед-Амина, ханбике (жена хана) Нур-Султан (родом из Ногаев — она была дочерью военачальника Тимура б. Мансура б. Эдиге), также покинула Казань. Однако ее маршрут был иным. К 1486 году она переехала в Крым, где стала очередной женой хана Менгли-Гирея. Это неудивительно, учитывая тот факт, что Казань принадлежала к тем наследникам Улуса Джучи, которые были связаны с Крымским ханством множеством различных нитей. Это привело к «вторичному» породнению казанской и крымской ветвей династии потомков Туга-Тимура (один из сыновей Джучи); изначально основатель династии крымских Гиреев Хаджи-Гирей и давший начало династии самостоятельных казанских ханов Улуг-Мухаммед б. Ичкеле-Хасан являлись двоюродными братьями. Из Крыма Нур-Султан писала великому князю, информируя его о своем замужестве за Менгли-Гиреем и наводя справки о своем старшем сыне, находившемся на тот момент под опекой великого князя. В марте 1487 г. Иван III написал ответ Нур-Султан, поздравляя ее с замужеством и уверяя в благоденствии ее сына:
«А что еси писала в своей грамоте о своем сыне о Магмети Амине царе, и мы как наперед сего добра его смотрили, так и ныне аж даст Бог хотим добра его смотрити, как нам Бог поможет».
В апреле-июле 1487 г. Иван III снарядил армию, которая вновь сопроводила Мухаммед-Амина в Казань, с претензией на занятие трона. Дальнейшие события кратко изложены в письме Ивана матери Мухаммед-Амина:
«Твой сын Магмет-Аминь к нам приехал; и мы, надеяся на Бога, посылали есмя на своего недруга на Алягама царя своих воевод. Милосердый пак Бог как хотел, так учинил: наши воеводы Казань взяли, а нашего недруга царя Алягама поимав и с его братьею и с его матерью и с его царицами и со князми к нам привели; а твоего сына Магмет-Аминя царя на Казани есмя посадили. А тобе бы то было ведомо».
К июлю 1487 года внимание Нур-Султан было приковано к ее другому, младшему сыну, Абд ал-Латифу, которого она привезла с собой в Крым. Младший сын казанского хана Ибрагима и Нур-Султан, Абд ал-Латиф родился в Казани около 1475 г. При выходе матери замуж за крымского хана Менгли-Гирея в 1480 г. султан был увезен из Казани в Бахчисарай и провел детство и юность в Крыму.
Вскоре после прибытия на черноморский полуостров Нур-Султан поняла, что Крым был не лучшим местом для Абд ал-Латифа: в письме к своему другому сыну, Мухаммед-Амину, она назвала его «лихой землей» («ся земля лиха»). Его приемный отец, Менгли-Гирей, принял некоторые меры для обеспечения его безопасности, но даже покровительство хана не могло полностью обезопасить Джучида от политических интриг, которыми кишел полуостров.
Нур-Султан начала выяснять возможности отсылки сына на север — либо к брату Мухаммед-Амину в Казань, либо к Ивану III в Москву. Первое такое письмо пришло в течение года после ее прибытия в Крым:
«Здесе ему (Абд ал-Латифу, — прим. Б.Р.) Менли-Гирей царь отец; а коли его к тобе пошлю, то ведает Бог, да ты (Иван III, — прим. Б.Р.) ему и отец».
Нур-Султан подняла этот вопрос вновь во время визита московского посла Василия Ромодановского в Крым в конце 1490 г. На этот раз Москва ответила на инициативу с готовностью. Инструкции московскому послу в Крым содержали следующий ответ для Нур-Султан, который необходимо было довести до нее в секрете:
«И ты бы своему сыну Абдыл-Летиф салтану велела ехати ко мне, а мы ож даст Бог хотим ему дружбу свою чинити и истому его подняти и людей его жаловати».
Посланник имел подобное письмо и непосредственно к Абд ал-Латифу, которое также должно было быть доставлено в секрете.
Однако Нур-Султан еще не решила окончательно, где бы она хотела видеть сына: в Казани или Москве. В этом вопросе она советовалась с Мухаммед-Амином, с которым она поддерживала контакт через Москву. Отвечая весной 1491 г., Мухаммед-Амин изъявил желание принять Абд ал-Латифа в Казани. Он советовал матери послать Абд ал-Латифа с надежным человеком, а также выбрать маршрут на Казань через Москву: этот путь казался ему более надежным. Либо в конце 1492 г., либо в начале 1493 г. наконец-то было достигнуто соглашение о том, что же делать с Абд ал-Латифом. К этому времени крымский хан был осведомлен о ситуации и, после некоторых колебаний, согласился послать султана в Казань.
Первоначальной заботой Нур-Султан было удалить Абд ал-Латифа из Крыма; куда он попадет далее, в Казань или в Москву, ее волновало меньше. Она оставила решение этого вопроса великому князю. По всей видимости, ханбике не до конца доверяла московской стороне; в памяти послу боярину Ивану Лобану-Колычеву от 1492 г. предусматривался следующий вопрос со стороны Нур-Султан: «и ты дашь ли на том правду, чтобы сыну моему Абдыл-Летифу не блюстися великого князя (не опасаться, — прим. Б.Р.)?» Ханбике также очень волновало то, в каких условиях будет происходить формирование личности юного султана. Эту функцию она также доверила великому князю, дав ему длинный совет, каким образом лучше этого достичь:
«Да ещо будет ти у себя его уняти, ведомой обычяй (sic) его похваляй; а не взведает чего, и ты его поучи и гораздо понакажи, да и поблюсть, ты ведаешь, молод и мал; как молодость его отдашь, то ты ведаешь; как у меня дрочился, так станет у тебя дрочитися. Того деля говорим ныне, как ведомой его обычай, чего не взознает, и ты отдаешь, то ты ведаешь. Да слуг его и людей, как розберешь и осмотришь, ты ведаешь, да ещо сам молод».
С этим напутствием ханша отпустила юного Джучида из Крыма, и он прибыл в Москву в январе 1493 г. вместе с послом Иваном Колычевым. По прибытии Джучид был пожалован городом Звенигородом со всеми причитающимися ему доходами. Нур-Султан послала Ивану III письмо, на этот раз по вопросу высылки Абд ал-Латифа в Казань. В письме содержался интересный по форме совет по поводу его воспитания:
«Сатику (прозвище Абд ал-Латифа, — прим. Б.Р.), на Бога надеася да и на тебя, послала есми. Нынечя того молодое дитя или у себя, или к брату пошли. Как тому молодому дитяти упокой учинишь, сам ведаешь; и брат его молод и он молод, те два живучи вместе в любви ли будут, или не в любови? Сказыванье наше то стоит, моим тем двема молодым детем пристрой учинил еси; что тебе от нас будет, от Бога бы тебе было. Царь брат твой здоров будет, да и мы здоровы будем, о твоих о добрых делех помошники будем, как сила наша имет. Хоти у брата уланы и князи добрые веремянники и все добре хотя станут просити, и ты отпусти, а не хотя учнут просити у себя држа. Как учнешь кормити, сам ведаешь. Сатика молод, а у него добрых людей нет, а у Багая (прозвище Мухаммед-Амина, — прим. Б.Р.) ума нет. Хотя и к брату отпустишь, или у себя велишь быти, и ты одного доброго человека дядкою (опекун и наставник; примерно соответствует татарскому «аталык», — прим. Б.Р.) учини отца его Ибряимовых слуг и Сатыкиным слугам и людем, кого бы ся им блюсти добро. Чюра толмач гораздо ведает, у Сатики неустроенные робята есть, тех куды будет на дело посылати, и ты их посылай, потому ини ся наставят и умны будут; а в одном месте им лежати, ини дуреют и испортятся».
Интересна также личностная характеристика хана Мухаммед-Амина («Багай»), данная его же матерью: «а у Багая ума нет». Она достаточно органично сопоставляется с данными русского летописца о нем: «он же и тамо своего нрава не премени, но с насильством живяше и халчно ко многим» (сообщая про отъезд хана в Каширу из Казани, откуда якобы его выгнала местная знать за насилие по отношению к местному населению, в том числе к женщинам).
Как видно из документальной переписки между московским великим князем Иваном III и женой хана Менгли-Гирея ханбике Нур-Султан, московская сторона была активно вовлечена в перипетии позднезолотоордынской политики даже на уровне личных взаимоотношений между первыми лицами государств. Контекст этой вовлеченности был вполне мирным, терпимым относительно друг друга, хотя стороны и не забывали, кто есть кто в этой системе. Консультации по поводу детей, советы, подарки, посылаемые сторонами друг другу — все это лишний раз показывает, что картина контактов между Москвой и татарским миром имела намного больше граней, нежели ее иногда представляют традиционные тексты.
Иван III в роли «создателя ханов»
Несколько лет спустя, во время бурных событий 1496—1497 гг., двое братьев вновь оказались в фокусе московско-крымских отношений. Нур-Султан и Менгли-Гирей получили известия, что султан Мамук б. Махмудек, Джучид шибанидской ветви, базирующейся в Западной Сибири, подойдя с войском к Казани, сместил Мухаммед-Амина, и взошел на казанский трон. Мухаммед-Амин бежал в Москву с женой и верными ему князьями. Вскоре, при незримой поддержке московского великого князя, казанская знать изгнала Мамука из города и «отправила» его обратно в Сибирь. Иван III отписался крымскому хану:
«Писал еси ко мне в своей грамоте… о Махмет-Амине о царе; ино Махмет-Аминево царево дело так ссталося: как пришел на него шибанской царь Мамук, и Махмет-Амин царь, не поверя своим людем, к нам приехал, и мы ему в своей земле городы подавали и дружбу свою ему чиним, и вперед оже даст Бог хотим ему дружбу свою чинити и свыше. А на казанском юрте, Божьим изволением, царем учинили есмя Абдыл-Летифа царевича».
Здесь очень важен термин, касающийся нюансов утверждения Абд ал-Латифа в качестве казанского хана в 1497 г., — «учинили» («сделали ханом», т.е. Москва выступила в отеческой роли «создателя ханов»). При этом по поводу Мухаммед-Амина в 1487 г. применен термин «посадили» (т.е. «восстановили»).
Нюанс в том, что Мухаммед-Амин до 1487 г. уже являлся казанским ханом (хоть и непродолжительное время), поэтому его «посажение» Иваном III в 1487 г. в Казани являлось, строго говоря, реставрацией. Поэтому об этом акте и говорится только как о «посажении». Абд ал-Латиф же до 1497 г. никогда не являлся ханом. Поэтому когда военная поддержка московского правителя воздвигла юного Абд ал-Латифа на казанский ханский трон, Иван III сделал свои притязания на статус среди степной элиты более высокими — теперь он «учинил» («сделал») хана: «А на казанском юрте, Божьим изволением, царем учинили есми Абдыл-Летифа царевича». Великий князь присвоил себе функцию «возведения в ханы»; он стал «создателем ханов». «…Тамошним землям государь ты еси…», — льстила в письме Нур-Султан Ивану. Вряд ли так же считал ее муж, крымский хан Менгли-Гирей.
Продолжение следует