«Поисковые экспедиции способствуют пониманию того, что война — это грязь, боль и кровавая мясорубка»

«Молодежь видится как источник возможного протеста»

— Искандер Габдрахманович, начнем наш разговор с последних событий: для многих неожиданностью стало участие молодых людей в протестной акции 26 марта. Это событие наверняка приведет к усилению внимания государства к молодежи?

— Считалось, что российская молодежь аполитична, что протест стареет — известным оппозиционерам уже под 40 и за 40. По моим наблюдениям, значительная часть комментариев по поводу 26 марта сводилась к утверждению «Навальный вывел детей под полицейские дубинки». Само использование категории «дети» в отношении 16—19-летних молодых людей вызывает вопросы. Вряд ли кто-то может точно сказать, каков был возрастной состав акции 26 марта. Но слово «дети» в данном случае — это маркер. Оно указывает, что власти и провластные комментаторы используют риторику неразумности, согласно которой есть люди неразумные, неопытные, доверчивые, несведущие, и есть те, кто ими манипулирует. Образ манипуляции — центральный для этой риторики. Не думаю, что здесь есть какая-то реальная забота о «детях», цель, на мой взгляд, заключается в том, чтобы представить Навального «манипулятором».

Усиление внимания государства к молодежи мы наблюдаем уже с середины 2000-х. О значимости «молодежного вопроса» для властей говорят госпрограммы молодежной политики, стратегии воспитания, множество форумов («Территория смыслов», «Селигер»). Наращивается так называемая патриотическая работа, в школах и университетах проводятся лекции на темы борьбы с экстремизмом, призванные нейтрализовать протестный потенциал молодежи. Могу предположить, что на это повлияли события в других странах. В Украине, в Грузии было много молодых участников протеста. Очень сильным было студенческое движение «Сколаризм» в Гонконге. Российские власти учитывают опыт других стран и понимают, что молодежь в какой-то момент может сыграть важную роль в изменениях. Я предполагаю, что внимание властей к молодежи связано с опасениями за свои позиции. Оно вызвано не представлениями о том, что молодежи надо помогать, расширять ее жизненные шансы, возможности образования и занятости, а прагматическими интересами, потому что молодежь видится как источник возможного протеста.

«О значимости «молодежного вопроса» для властей говорят госпрограммы молодежной политики, стратегии воспитания, множество форумов». Фото ullica.ru

Подтверждением этого является усиление «работы с молодежью» в связи с последними событиями, но, мне кажется, она ведется очень топорно, и ничего, кроме отторжения, у молодых людей не вызовет. В советское время я застал период, когда к комсомолу было неоднозначное отношение, иногда ироничное, чаще равнодушное, особенно в конце 1980-х годов. И я думаю, что если власть будет наращивать патриотическую риторику, критическое отношение молодежи и к этой риторике, и к самим властям будет только расти. К чему это приведет? Посмотрим. Сейчас период неопределенности.

Лейтмотивами властной риторики в отношении молодежи являются «угроза», «защита» и «традиционные ценности»

— А в чем выражается эта патриотическая риторика?

— Мы недавно анализировали риторику властной элиты в отношении молодежи с 2012 по 2016 год. Это продолжение проектов, которыми занимались Центр молодежных исследований Высшей школы экономики и Научно-исследовательский центр «Регион» под руководством Елены Омельченко. Результаты предыдущих исследований представлены в книге с характерным названием: «С чего начинается Родина: молодежь в лабиринтах патриотизма».

Существует несколько устойчивых черт властной риторики в отношении молодежи, которые мы называем лейтмотивами. Первый из них — «внешняя угроза». Эта конструкция сочетается с риторикой неразумности: молодые люди, как утверждается, являются объектом целенаправленного воздействия со стороны внешних сил, которые заинтересованы в дестабилизации ситуации в России. Причем образ внешней угрозы используется, но не детализируется, то есть непонятно, кто угрожает: США, Западная Европа, спецслужбы, Украина, страны Балтии, Китай? Мы анализировали выступления президента России Владимира Путина, когда он касался молодежной проблематики. Кроме того, анализировались тексты госпрограмм, стратегий, докладов Росмолодежи. И всюду присутствует лейтмотив внешней угрозы.

Этот лейтмотив используется в связке с лейтмотивом защиты. С одной стороны, молодежь представляется как объект защиты — ее нужно защищать, с другой — как субъект защиты, то есть ее нужно готовить к защите родины.

Владимир Путин (на заседании Совета при президенте России по межнациональным отношениям 3 июля 2014 года): «В мире, к сожалению, — собственно говоря, так было практически всегда — идет жесткая борьба за умы, за идеологическое и информационное влияние. С целью ослабить те или другие страны, создать для себя более выгодные конкурентные преимущества и в политике, и в экономике искусственно провоцируются конфликты, так или иначе связанные с национальными про­блемами. Нам нужна постоянная, системная работа, которая защитила бы страну, нашу молодежь от этих рисков, служила укреплению гражданской солидарности и межнационального согласия».

Третий лейтмотив, связанный с двумя предыдущими, — это традиционные ценности. То есть утверждается, что существует некий вызов извне, которому противопоставляются «духовно-нравственные ориентиры, основанные на тысячелетней российской культуре», традиционные ценности, которые априори объявляются истинными.

Доклад Росмолодежи «Молодежь и молодежная политика в России в контексте глобальных тенденций» за 2015 год: «В информационной сфере тревожная тен­денция проявляется в нарастании угроз манипуляции массовым сознанием, навязывании знаний и представлений, норм и ценностей, чуждых россий­скому менталитету. Важнейшим условием противодействия этим угрозам является формирование у российской молодежи подлинных духовно-нравственных ориентиров на основе тысячелетней российской культуры и тра­диций».

На встрече с лауреатами всероссийского конкурса «Учитель года России» 2015 года Владимир Путин заявил: «Нам нужно научиться отделять истинную культуру от субкультуры, которая не представляет ценности и, наоборот, уводит куда-то в сторону». Возникает вопрос: кто решает, что истинно, а что нет? Что является основанием для различения «подлинных ценностей» и «квазиценностей», не проговаривается. Считается, что это очевидно. Но, на наш взгляд, это не очевидно.

«Попали в капкан традиционализма»

— Но все-таки, что в данном случае входит в понятие традиционных ценностей? Это как-то связано с образом дореволюционной России, державы, империи?

— Президент говорит о ценностях «традиционной семьи, подлинной человеческой жизни, в том числе и жизни религиозной, жизни не только материальной, но и духовной, ценностей гу­манизма и разнообразия мира». Какой-либо конкретики нет. Однако, по определению, традиции — это некие образцы прошлого, которые дошли до нас и сейчас актуализированы, вплетены в настоящее. И просто использовать понятия «традиции» и «традиционные ценности», не уточняя, что именно в них входит, на мой взгляд, опасно. В прошлом мы можем найти самые разные образцы поведения — агрессию, убийства, смертную казнь, оправдание насилия, в том числе домашнего. В прошлом можно найти и революции, насильственную смену власти. На мой взгляд, использование термина «традиционные ценности» — это игра, попытка сохранить статус кво.

В документе «Основы государственной молодежной политики Российской Федерации на период до 2025 года» одна из государственных задач формулирует­ся следующим образом: «Формирование образа благополучной молодой россий­ской семьи, живущей в зарегистрированном браке, ориентированной на рождение и воспитание нескольких детей, занимающейся их воспитанием и развитием на основе традиционной для России системы ценностей».

Не как исследователь-конструкционист, а как участник происходящего, могу сказать, что нынешние игры в духовные скрепы и традиции для нашей страны далеко не безобидны. Традиционализм ведет к тому, что Россия не может решить целый ряд проблем внутри страны, причем жизненно важных для граждан.

Сейчас мы занимаемся изучением ВИЧ-активизма в Петербурге и в Татарстане. И отчетливо видно, что традиционалистская риторика препятствует решению проблемы распространения ВИЧ. Потому что вирусу противопоставляется нравственность, говорится о том, что необходимо «понимать значимость моральных ценностей». Но когда разговор о ВИЧ ведется в таком ключе, предполагается, что ВИЧ-позитивные люди девиантны. И люди, живущие с ВИЧ, скрывают свой статус, поскольку они обоснованно опасаются дискриминации.

«Люди, живущие с ВИЧ, скрывают свой статус, поскольку они обоснованно опасаются дискриминации». Фото ntv.ru

ВИЧ развивается стремительно. И власти не могут это остановить, потому что попали в капкан своего традиционализма. Во всем мире известно, как справиться с эпидемией: это программы по снижению вреда от наркотиков, заместительная метадоновая терапия, обеспечение всех ВИЧ-позитивных антиретровирусной терапией, потому что в случае ее применения вирусная нагрузка снижается и вероятность передачи вируса очень мала. И очень важное значение имеет сексуальное образование — например, нужно говорить с молодыми людьми о презервативах, потому что возраст сексуальных контактов невелик. Власти твердят о традиционных ценностях, но сексуальные контакты могут начинаться и начинаются с 13—14 лет, иногда раньше, и мы получаем ситуацию, когда ВИЧ распространяется в силу незнания. В школах табу на обсуждение вопросов сексуальности, связанное с декларированием ценностей семьи и верности. Но ситуация критическая, судя по статистике: общее число зарегистрированных случаев ВИЧ по России более 1,1 млн на начало года. Число людей, живущих с ВИЧ, которым поставлен диагноз, составляет более 870 тысяч. Терапию, по данным Коалиции по готовности к лечению, в 2016 году получали всего около 235 тысяч. И каждый год выявляется новых случаев больше, чем в предыдущий. В прошлом году было зарегистрировано за год более 103 тысяч новых случаев. Это рекорд. В 2015 году было более 95 тысяч. И власти не могут остановить эпидемию.

На мой взгляд, чем быстрее мы остановим распространение ВИЧ, тем больше жизней будет спасено и больше ресурсов сэкономлено. Но наша страна оказалась в ловушке «своего особого пути». Нужно говорить о презервативах, чистых шприцах и метадоне и обеспечивать их доступность, но как вы будете о них говорить, если у нас «духовные скрепы» и традиционные ценности?

«Усталость от патриотизма»

— Недавно «Реальное время» общалось с культурологом Оксаной Мороз, которая отметила, что с начала перестройки в российском обществе происходит пересмотр понятий «патриотизм», «Родина» и так далее. Эти слова утратили былую силу воздействия на людей и вызывают, скорее, раздражение и усталость, чем какой-то позитивный отклик.

— Согласен. Если мы сейчас пойдем в школу и пригласим школьников на классный час, посвященный теме патриотизма, то с каким выражением лица они придут? Я бы назвал это усталостью от патриотизма. Но если в случае с традиционными ценностями конструкция действительно пустая, то патриотизм наделяется вполне определенным смыслом. Мы сравнили программы патриотического воспитания граждан в РФ с 2000 года. Они принимаются сроком на 5 лет. И мы отчетливо видим поворот к милитаризации патриотизма. В трех предыдущих программах ценности труда и защиты Родины были сопоставимы: говорилось, что важна готовность защищать Родину, но в то же время подчеркивалось значение труда, созидательности, мирных профессий. А в последней патриотической программе, принятой в 2015 году, впервые использован оборот «в мирное и военное время». Прилагательное «воинский» или «военный» используется несколько десятков раз. Тогда как сфера труда исчезла. Труд встречается только в таком контексте, как комплекс «готов к труду и обороне». Появились характерные новшества: если ранее говорилось о шефстве театров, вузов над воинскими частями, то в последней программе говорится уже о шефстве воинских частей над образовательными учреждениями. Это поворот на 180 градусов: предполагается, что армия будет играть важную роль в образовании.

Например, полтора года назад была создана Юнармия под эгидой Министерства обороны. Это военизированное движение молодежи, причем совершенно официальное, с формой, тренировками с оружием. Отделения есть во всех регионах, включая Татарстан. Это военизированное «детско-юношеское движение», милитаризованный патриотический проект, на который выделяются серьезные ресурсы.

«Мы сравнили программы патриотического воспитания граждан в РФ с 2000 года. Они принимаются сроком на 5 лет. И мы отчетливо видим поворот к милитаризации патриотизма». Фото Антона Карлинера (meduza.io)

Таким образом, патриотизм трактуется исключительно как готовность воевать за родину. Из патриотизма исчезла созидательность. Вместо этого ведется военная подготовка молодежи, но, согласитесь, что война не способствует развитию экономики, творчеству, трудолюбию. Поэтому такой поворот к армии и оружию — не в интересах нашей страны, на мой взгляд.

То, что из властной конструкции патриотизма исчезает труд и созидательность, очень важно, потому что патриотизм в последнее время представляется как национальная идея. Если в первой половине 2000-х годов национальной идеей объявлялось повышение конкурентоспособности, предпринимались попытки включить Россию в число ведущих стран, то в настоящее время вместо конкурентоспособности предлагается патриотизм, при этом уже насыщенный милитаристским содержанием.

«Мы не очень хорошо знаем молодежь»

— Вы сказали, что молодежь считалась аполитичной, поэтому ее участие в протестах было неожиданным. Каковы же все-таки настроения в среде молодежи?

— Я очень боюсь говорить о молодежи в целом, потому что молодежь разная. Есть молодежь политизированная. Есть молодые люди, которые активны, но больше в гражданской плоскости. Есть молодежь крупных городов и малых, молодежь в селах. Трудно сопоставлять молодежь Петербурга и Северного Кавказа. И неожиданное протестное поведение молодежи означает, что мы далеко не все знаем о ней. Мои коллеги признаются, что изучались студенты, но школьники — почти нет. Что среди них происходит? Их привлекает не телевизор, а интернет, социальные сети. Но это самое первое приближение. Можно предположить, что среди молодых людей все более распространенным становится ироничное отношение к властям. Много источников информации, молодые люди могут пользоваться интернетом и сравнивать. Можно использовать независимые источники информации. А вечером можно случайно оказаться у телевизора. Сопоставление будет явно не в пользу провластных медиа. Когда федеральные телеканалы как один молчали о том, что происходило 26 марта, а социальные сети были этим переполнены, это вряд ли способствовало доверию к телевидению и властям, контролирующим его.

Поэтому пока я могу сказать: трудно оценить перспективы политизации молодежи, гражданского участия. Но мои коллеги из Центра молодежных исследований предполагают, что молодежь будет претендовать на то, чтобы все больше и больше принимать участие в решениях, определять судьбу своего города, региона и страны в целом. Это может принимать разные формы, не обязательно политические.

«У деревни Мясной Бор в Новгородской области, бои закончились в конце июня 1942 года. В 1944 году эта местность была освобождена и можно было всех похоронить, но почти никому не было до этого дела». Фото отечестворт.рф

— Вы участвуете в поисковых операциях, общаетесь там с молодежью, которую можно считать патриотически настроенной. Как она воспринимает такое понятие как «патриотизм»?

— Поисковое движение имеет много смыслов, в том числе сильный антивоенный смысл. Новички приезжают на раскопки. Они, скорее всего, смотрели фильмы о войне, например, «28 панфиловцев», видели наклейки на машинах «На Берлин» или «Можем повторить». Но когда они приезжают в лес, то видят незахороненные останки солдат, лежащие со времен войны. Там, где мы работаем, у деревни Мясной Бор в Новгородской области, бои закончились в конце июня 1942 года. В 1944 году эта местность была освобождена и можно было всех похоронить, но почти никому не было до этого дела. Останки лежали на поверхности десятилетиями. Местные власти, местные жители знали об этом. Но только Николай Орлов и его близкие пытались что-то делать, сообщали родственникам о погибших. Иногда власти в тех местах, где было особенно много останков, сажали ельники — перепахивали грунт вместе с останками, личными вещами, медальонами, амуницией. И школьник видит, как Родина в течение десятков лет относилась к тем, кто погиб. А с другой стороны, он слышит: «никто не забыт», «имя твое бессмертно»…

Поисковики понимают, что война — это прежде всего трагедия. Четыре года назад мы нашли останки офицера и ложку, на которой было нацарапано «Скида», связались с новгородским и казанским поисковыми штабами, и они сообщили, что это младший политрук Константин Скида из Украины. Было известно, в какой стрелковой дивизии он воевал, в 165-й. Мы нашли воспоминания выживших в этих боях: дивизию в начале июня 1942 года кинули на прорыв ко Второй ударной армии без артподготовки, не указав точное направление. Солдаты с криками «ура» наступали по открытой местности через позиции наших же частей под ураганным огнем, в своем первом бою дивизия потеряла треть бойцов и залегла. В этом лесу мы до сих пор находим останки солдат, в некоторых местах буквально раскоп на раскопе. Поисковики работают в разных регионах, в которых были бои, — в Новгородской области, Псковской, Ленинградской, Смоленской, Волгоградской, в Карелии и т. д. — и везде находят незахороненные останки солдат. В случае со Второй ударной армией долгое время считалось, что все, кто там лежит, власовцы, предатели. Хотя это совершенно не так, Власов был командармом, но его армия не переходила на сторону Гитлера, она погибла почти вся с оружием в руках. Но ведь то же самое почти повсюду, где были бои.

«Поисковики понимают, что война — это прежде всего трагедия». Фото vk.com

Я читал книги, написанные поисковиками, их очерки и интервью с ними. Большинство критически относятся к пафосу российских властей, к митингам. Это вызывает у них сильное раздражение. И многие уезжают в лес перед 9 мая еще и для того, чтобы не слышать громких слов с экранов телевизоров, не смотреть фильмы. Уехать от этого пустозвонства. Это не моя мысль, это мысль умершего недавно поисковика Сергея Котилевского, он считал, что лес с незахороненными останками солдат — это вовсе не то, что способствует патриотизму: «Вот как страна обращалась со своими солдатами». Скорее, поисковые экспедиции способствуют пониманию того, что война — это грязь, боль и бессмыслица, кровавая мясорубка, в которой у тебя, если бы ты был призван в 1941 или 1942 году, шансов уцелеть не было бы почти никаких.