«Завоеванная добыча делилась по принципу кровной близости к основателям рода и вождю»

Прекрасной иллюстрацией связи между сословно-аграрным обществом и средневековой этнической общностью, основой которой является военно-служилое сословие, является средневековая Индия. Здесь в средневековье правили «раджпуты» — «сыновья раджи (т.е. князья или принцы)». В научной литературе по истории средневековой Индии их чаще всего называют воинским или военно-феодальным сословием. Происхождение их было связано с вторжением пестрых в культурно-языковом отношении эфталитов, когда раджпуты, гуджары и близкие к ним некогда джаты появились в Северной Индии. Возможно, джаты занимались разведением верблюдов, гуджары — коров, а раджпуты претендовали на более высокий статус. Между раджпутами, джатами и гуджарами всегда существовали и существуют тесные контакты, и у них сохраняются одинаковые названия родовых групп, но между ними пролегала социальная пропасть. К X—XI вв. этническая общность гурджаро-джато-раджпутов в процессе слияния с местным населением и включения в орбиту индийского традиционного общества через принятие индуизма с его системой каст (индуизации) дала повсюду в Северной Индии раджпутские касты кшатрийского уровня, включая и пригималайские районы.

Разбирая формирование этого сословия, историк Е.М. Медведев отмечал: «Завоеванные земли и добыча делилась по генеалогическому принципу кровной близости к предкам-основателям рода и к вождю. Каждый член рода получал свою долю — грас, которая у ближайших родственников вождя могла быть большим владением, охватывающим многие деревни, а у рядовых воинов — совсем незначительный, распространявшийся на часть деревни. Захватывая все новые и новые территории, раджпуты сгоняли или даже уничтожали местных феодалов, но поскольку раджпутские завоевания проходили постепенно, не все «старые феодалы» были уничтожены, раджпуты «вживались» в общество, состоявшее неизмеримо выше их отсталого, пронизанного пережитками первобытнообщинного строя. Феодальные институты Индии, так же, как и ее культура, оказали решающее влияние на завоевателей». Если оставить в стороне обычный для советского историка пафос об отсталости кочевых завоевателей, то увидим, что в Индии происходило обычное для раннего средневековья завоевание ослабленного и отсталого в военном отношении общества варварами. Но то, что автор называет «пережитками первобытнообщинного строя», было их племенной структурой с сильной этнокультурной дифференциацией. По сути, они несли на своих мечах основы нового социального строя, но в процессе завоевания не смогли сместить прежнюю элиту и частично инкорпорировали ее в свою среду.

Это было не массовое переселение народов, которого, очевидно, не было нигде в Европе и Центральной Азии. Для распространения своей власти достаточно было военного отряда раджпутов, который свергал старую власть и устанавливал свою, находя легитимацию в идее, что они — это особая военная каста, статус которой сродни кшатрийской. Некоторые удачливые группы не радждпутов также присвоили себе раджпутский статус по праву победителей, также поступали и уцелевшие местные князьки. Тем самым новая власть оказалась довольно сложным конгломератом, который, однако, именовал себя раджпутами и создавал соответствующие генеалогии.

Как справедливо писала индолог Е.Н. Успенская: «В индийских условиях пестрая этническая группа раджпутов неизбежно стала принимать черты касты. Ее можно назвать военно-феодальной кастой-сословием. Однако кастовая замкнутость и разобщенность привели постепенно к затуханию тенденции консолидации феодального сословия, и немалую роль в этом сыграло мусульманское завоевание, уничтожившее гегемонию раджпутов». Название «раджпуты» представители военной верхушки этих племен принимали как символ своего господства над подчиненным населением. Судя по всему, раджпуты быстро восприняли местные порядки, сориентировались и в кастовой системе, и в социальной иерархии. Распространение власти раджпутов как феодальных владетелей на огромные территории в эпоху империи Гурджара-Пратихаров (VIII—X вв.) создало в Северной Индии тенденцию к образованию феодального сословия в форме раджпутской касты. На VII—XII вв. приходился расцвет Индии при раджпутских правителях, когда строились города и храмы, создавалась прекрасная литература, развивались ремесла и искусство и происходили жестокие войны с мусульманскими правителями — Газневидами, Хорезмшахами. Несмотря на пестрый варно-кастовый состав новых правителей, они консолидировалась в средневековую аристократию. Подобная тенденция имела в основе те же причины, что и консолидация дворянского сословия в Европе.

Связанная сложной системой родства и брачными узами элита раджпутов, если и не была общиной родственников, то, по крайней мере, считалась ею. Как замечательно подметила Е.Н. Успенская: «Парадоксальным образом эта каста родственников правителей помогла благодаря эндогамии сохранить этнические черты всему «землячеству» раджпутов. Причем не только свою, хоть и сильно перемешанную с индоарийской и аборигенной, «индоскифскую», т.е. шако-тохарскую или эфталитскую кровь, но даже приобрели новые этнические черты. Таковыми являются раджпутская культура, основанная на культуре неиндийских предков и традициях индуизма предков индийских; культура, во многом самобытная, хотя и «верифицированная», патентованная индуизмом. Новым приобретением оказался, по-видимому, язык раджпутов Раджпутаны и соседних с нею областей. Причем сохраняются эти особенности именно благодаря тем механизмам защиты от внешних влияний, которые свойственны касте.

Каждый новый член кастового общества был многочисленным и внутренне организованным — клан, патронимия, целое племя. Именно такие кровно-родственные группы и племена, вписанные в кастовую структуру в качестве составляющих элементов и сохраняющие черты племенной организации, являют собой сложные и неоднозначные черты племенной организации, которым до сих пор не удается дать адекватного определения. Некоторые исследователи называли такие общности «племенными кастами» или «кастами этнического происхождения», что предполагает — этнический аспект уже снят, замещен кастовым. Но поскольку речь идет о таких внутренне структурированных общностях, которые «надели на себя» касту сравнительно поздно, а не развивались в ней с древности, и поэтому сохраняют одновременно черты и этнической, и кастовой группы, то вполне возможно называть такие группы этнокастовыми. … Получается, что действительно раджпуты могут считать себя наследниками варны кшатриев не только в функциональном и идеологическом плане, но и в социальном. И действительно, в современном обществе Северной Индии раджпуты воспринимаются как особая группа, слой каст — а именно тот, кто выше которого только брахманы». В созданных раджпутами государствах, где они же правили, жили не только раджпуты правящего клана. Общинно с ними и в деревнях, и в крепостях, жили многочисленные неродственные раджпутам кланы и линиджи, подразделения земледельческих каст. Брахманы, бхаты, ремесленные касты и даже аборигенные племена (бхилы, мина, гонды и др.). С течением времени все это население оказалось в той или иной степени включено в сферу управленческих интересов раджпутов и в круг их общения.

Самое интересное, что уже в XX в. раджпуты стали позиционировать себя в качестве отдельной нации, а многие локальные местные общины, проживавшие некогда во владениях раджпутов, стали причислять себя к «раджпутской нации», что даже получило название «раджпутизации». Он состоит в нехитрой привязке индийской кастовой общины к какому-то роду раджпутов, стремлении приобщиться к «великим» и «благородным» предкам.

Данное отступление очень важно, поскольку показывает характер средневековой этнической общности и демонстрирует связь между становлением сословного общества и средневековой этносоциальной общностью. Иноязычные и разнокультурные завоеватели захватывают власть в стране. Потом они постепенно приобретают некоторые черты близости с местной культурой, особенно ее религиозной составляющей. Фактически они становятся феодальной знатью, резко отделяющей себя не только от аборигенов, но и от близких в культурно-языковом плане податных групп населения, культивируя семейнобрачные (генеалогические) и культурно-бытовые отличия от других сословий. Главным занятием этого сословия была власть и война — управление и военное дело. Такой примерно путь прошли и многие другие военно-служилые сословия Евразии, просто специфические условия Индии законсервировали эти сословные особенности и границы, которые только в современности стали размываться, когда местное податное население стало приобщаться к «великим предкам», демонстрируя стихийный процесс национального конструирования. Есть и примеры, когда социальная идентичность сохраняется на протяжении многих веков даже тогда, когда элита в силу определенных причин (завоевания, распад страны и т.д.) деклассируется, превращаясь из рыцарства в свободное крестьянство. При этом их самоидентификация противостоит другим наименованиям, но в силу определенных причин не становится этнонимом, как раджпуты в Индии. Таковыми являлись дехкане из Зеравшана, Ферганы и Ташкентского оазиса. Вплоть до VII в. они являлись родовой аристократией, военным сословием, но после арабских завоеваний, и притока тюркской военной знати в период Саманидов и Караханидов, потеряли сословные привилегии, став свободным крестьянством. Отличительной особенностью их еще в начале XX в. был высокий социальный статус среди других категорий земледельцев, родовая память и осознание своего отличия от других крестьян. На этом примере видно, что укорененный социальный статус является важным фактором внутригрупповой общности даже тогда, когда сословная принадлежность этой общины, вроде бы, подобна другим подобным категориям. Одновременно она может быть латентной «этничностью» и в определенных условиях стать основой конструирования этнической общности. Похожий механизм этнографы зафиксировали и в Волго-Уральском регионе, где служилые татары выступали в подобной этносоциальной роли. Наиболее выразительная картина в этом смысле выявлена в бассейне р. Чепцы, где служилые татары (арские князья) стали сословной элитой и этнографической группой, выделяясь из среды податного населения, имевшего другие наименования (вотяки, чуваша, беляки), часть которых мусульманизированная и частично тюркизированная именовалась «бесермянами» (особенно часто, видимо, «чуваша»).

Важен вопрос о том, кто являлся носителем «этнической традиции» в этом обществе. В советской этнографической науке, где долгое время постулировалась концепция «народности» (восходящая еще к сталинскому определению), одним из важных ее параметров называлась «общность психического склада», которая появлялась в древности и сохранялась вплоть до современности практически в неизменном виде. Ведь, если он менялся, то, как было понять, не стала ли эта «народность» уже другой. Некоторые историки понимали, что действительность далека от этих примордиалистских аксиом и, вспоминая замечание В.И. Ленина о двойственном характере культуры в классовом обществе, отказывались принимать этот тезис. Отказ вел к пониманию «народности», как некоего культурного и психологического единства. Так поступали, например, В.В. Седов, А.Х. Халиков, П.П. Толочко и др. Напротив, соглашаясь с ленинским тезисом, историкам и археологами приходилось решать сложную дилемму: кого считать основой этнического начала? Большинство склонялось к мысли, что «подлинным носителем общенациональных черт» были трудящиеся и эксплуатируемые массы населения. Именно они являются якобы подлинными хранителями национальных традиций, тогда как знать склонялась к космополитизму. Вместе с тем, были ученые, которые не боялись писать не только о двух культурах в средневековых обществах, но и утверждать, что «первенство здесь принадлежит господствующей культуре, а именно «дружинной культуре» феодальных верхов.

Этническая структура средневекового общества была напрямую связана с социальной элитой, о чем свидетельствует и значительное число этнонимов, распространенных в период раннего средневековья, обозначающих самих себя как Alamann «все мужи (т.е. весь свободный вооруженный народ)», Franci «свободные» Sachsi — (вероятно … «товарищи по мечу») и т.д.

Таким образом, в средневековом обществе ни культура, ни язык не являются основой для формирования этнополитических единиц. Наоборот, создание устойчивого государства способствует определенной консолидации элит и формированию надобщинной культурной моды — «дружинной» или «рыцарской» культуры. Более того, довольно часто даже изначально аборигенное элитное сословие начинает позиционировать себя по отношению к податному сословию, несмотря на единство языка и религии (а может быть, и вследствие этого), как инородное, иноэтничное целое. Например, в среде польской шляхты была распространена идея о своем «сарматском» происхождении. При этом политические единицы оказываются более широкими или более узкими, чем единицы культурные или общинно-племенные. Одновременно границы империй определяются только энергией и силой завоевателей, а не распространением культуры. Но именно внутри империй создается новая сословно-социальная общность, имеющая свои культурные особенности, которые иногда оказываются гораздо более живучими и стойкими, нежели породившие их политические образования.

Прежняя сталинско-советская этнология пыталась оперировать понятием «народность» применительно к эпохе средневековья, но новые исследования показывают, что методологический смысл этого понятия фактически отсутствует. Никакого культурного единства внутри различных политических образований этой эпохи не было и быть не могло. Одни явления имели надобщинный характер и отражают определенное единство высшего сословия, другие имеют локальный и внеэтничный характер (например, единство погребального обряда свидетельствует о религиозной унификации ритуалов). Но в целом культурные, языковые, сословно-социальные и политические общности представляют собой различные ареалы, имеющие некоторые общие поля, но полностью не совпадающие.

Иными словами, этнические общности эпохи средневековья можно назвать скорее этносоциальными, чем этнокультурными, а понятие «народность» как единой средневековой общности следует убрать из научного лексикона.

Продолжение следует...