Изучение этноса в средневековой Европе и Азии: методы исторической антропологии

§2. Изучение этноса в средневековой Европе и Азии: методы исторической антропологии

1. Комплексный анализ в исторической этнологии. Историческая этнология, или наука, изучающая этногенез народов, по определению требует системного и комплексного подхода. Опыт истории этногенезов различных народов показывает, насколько может быть губительной переоценка какого-то одного метода, стремления возвести его в абсолют для решения с его помощью всех сложных вопросов этнической истории. Таковыми изначально считались лингвистика, физическая антропология, позже — археология, а сейчас пальму первенства в ожидании быстрых и окончательных результатов перехватила генетика.

При этом требуется не просто констатация «комплексности». Советская наука регулярно постулировала этот тезис устами основных своих корифеев. Однако в конечном итоге комплексный подход подменялся набором схем и шаблонов. Разумеется, важную роль в решении проблем древних народов должна играть физическая антропология и генетика, однако, учитывая малый объем исходного материала и смешанный уже в глубокой древности характер населения Земли, результаты их исследований не бесспорны. А главное — нет никаких оснований проецировать данные физического строения человека на его этническую характеристику и языковую принадлежность. Все иное — это возрождение чистого расизма в самых нелепых и диких его формах. Данные этнографии важны, но не являются основополагающими, поскольку глубина проникновения ее в прошлое незначительна, а принимая во внимание существование ареалов историко-этнографических областей и хозяйственно-культурных типов, ценность экстраполяции сведений этнографии в прошлое также минимальна. В результате оказывается, что для подавляющей части населения Земли, исключая особые случаи населения пояса цивилизаций Старого Света, ведущей наукой, способной раскрыть происхождение народов, остается археология.

При всем кажущемся отсутствии альтернатив следует понимать простую мысль — для решения проблем этногенеза необходим комплексный подход. Сложение усилий всех наук без абсолютизации схем и методов одной из них является главной дорогой к истине. Но даже если мы рассматриваем археологию в качестве базовой науки для решения проблем этногенеза и рассчитываем на ее методы, то нам следует уточнить теорию и практику самой археологии.

2. Этнос и этничность: проблема определения. Типология этносов достаточно сложна и многократно изучена в этнологической и политологической литературе, а проблема определения сущности этноса и этничности является предметом острой дискуссии между разными школами этнологии, которые различаются своими подходами. Вопрос об этом стал актуальным в свете актуализации вопросов происхождения нации и типологии национализмов, но для этничности в историческом аспекте интерес представляет несколько концепций.

Первые (Р.Ф. Итс, Ван ден Берге П., Ю.В. Бромлей, В.И. Козлов, Н.И. Воробьев, А.Х. Халиков, и др.) — примордиалисты (эссенциалисты) — считают, что нации (этносы) существовали практически вечно, имея особые свойства, которые делали их именно таким народом, а не иным («идеологема «крови и почвы»). Некоторые из них выделяются своими социобиологическими взглядами. Наиболее ярким представителем этого направления в отечественной науке был Л.Н. Гумилев. Он полагал, что этнос — категория природно-биологическая, «биологическая единица», а причиной развития являлся «пассионарный толчок». В основной своей монографии по этому вопросу он давал определение этносу как «феномену биосферы», определяя его «системной целостностью дискретного типа, работающей на геобиохимической энергии живого вещества, в согласии с принципом второго начала термодинамики». По сути дела, Л.Н. Гумилев уподоблял этнос биологической популяции, а этногенез — видообразованию. В принципе, при всей своей маргинальности, он просто доводил до крайности взгляды, довольно широко распространенные в советской науке. Посредством «теории пассионарности» и «биохимических процессов» он делал этнопсихологию зависимой от природно-географических условий, а ее определяющей базой традиционную культуру, тем самым насыщая ее расовым содержанием. Следует сказать, что взгляды его в определенной мере восходят к положениям, сформулированным в 20-е гг. XX в. С.М. Широкогоровым, хотя и с некоторыми отличиями в понимании культуры как социального явления.

С середины XIX в. стали процветать такие крайние формы примордиализма, как расизм, ставший в 1930-х гг. нацизмом и фашизмом. Ныне эти теории основательно дискредитированы, но в последнее время обрели «второе дыхание», получив обоснование в генетике. Тем не менее некоторые положения концепции Л.Н. Гумилева берутся за основу историками, которые пытаются на их основе трактовать этническую историю татарского народа. В результате получается псевдонаучная «гремучая смесь» примордиализма с автохтонизмом, разбавленная банальными и дилетантскими рассуждениями об истории татарского народа, весьма далекими от реальной науки.

Определенной разновидностью «культурного примордиализма» являются перенниалисты (К. Гирц, У. Коннор), полагающие, что основой этничности являются глубокие культурные традиции. По их мнению, основой современных наций являются не политические связи, а примордиальные узы, часто опиравшиеся на язык, традиции, расу, религию и другие культурные данности. Часто основу их методики составляет инструментализм, а ее сторонники часто указывают на социальный характер межличностных связей. Но эти идеи общности культуры как социального и исторического явления, поддающиеся инструменталистскому анализу, оказываются неспособны объяснить возникновение этой традиции в древности, ограничиваясь констатацией «естественности и бессознательности» этничности. Ярким примером подобного подхода являются труды Р.С. Хакимова по истории предков татарского народа, причудливо соединяющие обрывки концепций Л.Н. Гумилева, Э. Хобсбаума и других не коррелирующих между собой теорий. При этом он полагает, что основные признаки этнической группы сосредоточены в некоем символическом культурном комплексе — «каноне», объединяющем групповое сознательное и бессознательное.

Вторые — этносимволисты (Дж. Хатчисон, Дж. Армстронг, Э. Смит, С.А. Арутюнов) — считают, что главным в происхождении этноса, наряду с экономикой, является этническая принадлежность (традиция). Хотя этносимволисты не считают нацию исконным или естественным образованием, они полагают, что в ее основе лежит относительно древняя история и национальное самосознание. Согласно этой теории, еще в доиндустриальную эпоху возникло множество этнических сообществ, представлявших собой население с общими элементами культуры, историческими воспоминаниями, мифами о предках и обладавшими определенной мерой солидарности. Поскольку мифы, символы, воспоминания и ценности переносятся медленно меняющимися элементами менталитета, культуры и бытовой жизни, то этнические сообщества весьма долговечны.

Третьи — конструктивисты (Э. Геллнер, Э. Хобсбаум, Б. Андерсон, Ф. Барт, М. Хрох, Р. Брубейкер, В.А. Тишков и др.) — полагают, что этносы являются «воображаемыми общностями», которые не существуют в объективной реальности, но создаются в сознании людей. «Этническая идентичность» «внедряется» в ментальные структуры общества благодаря усилиями неких политических деятелей, эксплуатирующих эту идею и получающих особые привилегии и права.

В крайнем варианте эта теория полагает, что нации есть не просто недавно сконструированные элитами политические общности с «текучей» и «множественной» идентичностью общин, и надо отказаться от «группизма» и рассматривать их сквозь призму личной самоидентификации. Сторонники более мягкого варианта полагают, что конструировались нации не по произволу случайных идеологов, а элитами, выражавшими коллективные стремления определенных социальных общностей.

Критики подобного подхода задаются вполне резонным вопросом: каковы пределы подобного «конструирования» и насколько они субъективны? Почему французская, итальянская или немецкая (германская) нация состоялись, хотя долгое время не имели объективных предпосылок к этой консолидации, а, например, американская нация, имеющая все возможности для конструирования, показала полный крах идей «плавильного котла». Точно так же, как и «советская» — «новая историческая общность людей» развалилась с крахом Советской империи. Получается, что конструктивисты способны только объяснять, как та или иная идентичность сформировалась, а предсказать подобную конструкцию — не в состоянии. Получается, что человеческое общество не куски смальты, из которой можно слепить любой узор, а сумма более ранних традиций и идентичностей, которые в силу различных субъективных и объективных причин, под воздействием различных общественно-политических условий могут консолидироваться в нацию. В этой связи возрастает нагрузка на изучение этих ранних состояний общества и его идентичностей (этничности). Разумеется, это отнюдь не значит, что в древности и средние века существовало некое не/недооформленное подобие будущей нации. Суть проблемы в том, что формирующаяся нация, создавая себя, стремится в будущее, но проецирует свое настоящее в прошлое, черпая оттуда элементы своей идентичности. Отсюда многие этнологи полагают, что символы и традиции той или иной нации существовали уже в прошлом. Но прошлое их состояние было совсем иным и определялось совсем другими параметрами и структурами — культурными, социальными и ментальными. Этничность не некая данность, а скорее область ментальных структур — познания, структуры, символа, мифа, противопоставления, восприятия. Разобраться в этом сплетении непросто. Правы, видимо, те исследователи, которые считают, что «этническая принадлежность не является структурой или сущностью — это процесс». В этом смысле большую роль в формировании устойчивых связей, ментальных структур «этнического типа» играла историческая память и, скорее, не просто устная традиция, а писанная история.

Не втягиваясь в дискуссию между сторонниками этих концепций, следует отметить, что автор данной работы, являясь сторонником конструктивистского подхода, считает, что процесс формирования современных наций был многоступенчатым, и на определенном этапе мы можем говорить о сложении особого средневекового этноса, ставшего основой для нации нового времени. На каждом историческом этапе некие социальные элиты конструировали свои общности, исходя из неких мифологем, выражая это в нарративной и вербальной форме. Другое дело, что современные этнополитические и национальные тенденции наложили свой неизгладимый отпечаток на понимание этих процессов в прошлом, насытив его примордиальным содержанием. Задача науки и состоит в том, чтобы снять эти наслоения и понять сущность этнических процессов в средние века.

Возникает также вопрос о самом предмете изучения этнологии. В советской историографии этнические общности эпохи средневековья получили в рамках сталинской этнической «триады» (племя — народность — нация) название «народность». Однако тот смысл, который в это понятие вкладывался («общность территории, единый языка, внутриэкономические связи и особенности психического склада и культуры») установлен произвольно и декретивно, фактически нигде в реальных обществах не был зафиксирован, однако определение остается довольно живучим в научной литературе и часто применяется археологами в эксплицитном виде. Объяснение здесь одно — простота и пресловутая «очевидность» такого подхода, ведь в идеале народность — это как нация в миниатюре, которая кажется единой по языку, культуре и территории.

Одновременно в русскоязычной этнографической литературе использовалось слово «этнос», заимствованное из греческого языка, используется в значении «народ», «национальная общность» и является основой смысловых значений слов ethnic (этнический), ethnicity (этничность). Это понятие представляется более научным и более неопределенным, что позволяет его использовать без «национальной» коннотации и применимо для изучения процессов в древних обществах. Для нас интерес представляет понятие «этничность», которое достаточно многозначно и имеет ряд уровней понимания.

Социологи под этим термином понимают некую групповую идентичность и признание индивидуального членства в такой группе. Интересное определение этноса дал в свое время М. Вебер: «Группы, которые либо опираясь на сходство внешнего облика или обычаев или и того и другого вместе, либо на почве воспоминаний о колонизации или переселении лелеют субъективную веру в единство своего происхождения и стремятся на этом основании к созданию общности, мы будем называть (если только они не представляют собой роды) этническим группами, причем не важно, существует ли единство крови объективно. Этническая близость от родовой общности отличается тем, что является именно близостью (в силу веры в нее), а не общностью, как род, к сущности которого принадлежит реальное общностное действие. Этническая близость в этом смысле представляет собой не общность, а лишь момент, облегчающий ее образование. Она способствует становлению любой — и, как показывает опыт, более всего политической — общности. В то же время обычно именно политическая общность, пусть даже искусственно созданная, будит веру в этническое единство, которое может существовать даже после ее распада, если, конечно, этому не мешают глубокие различия обычаев, физического типа и прежде всего языка».

Более общее и нейтральное определение этнической общности дал Э. Смит, который полагал, что это «группа людей, имеющая имя, мифы об общих праотцах, общие исторические воспоминания, один или несколько элементов общей культуры, связь с родиной и определенную степень солидарности, по крайней мере, среди элиты». Более «конструктивистское» определение этноса дал российский академик и теоретик этнологии В.А. Тишков. По его представлениям, этническая группа (или же народ или национальность) — общность «на основе культурной самоидентификации по отношению к другим общностям, с которыми она находится в фундаментальных связях». Здесь важно подчеркнуть внимание автора к культурной идентичности, которая служила ориентиром в мире других культурных идентификаций и являлась не какой-либо эссенциальной сущностью, а именно формой социальной организации культурных отличий.

Выходом из теоретических тупиков и сложности представляется синтетическая теория, объединяющая сильные стороны ведущих концепций. По аналогии с корпускулярно-волновой теорией света ее можно назвать дифракционной теорией. Она применяет для анализа диахронных процессов стратегию конструктивизма, а для рассмотрения синхронных — функционализма и отчасти эссенциализма. Иными словами, можно полагать, что этнополитические общности в периоды древности и средневековья формировались в значительной мере на основе субъективной веры в общее происхождение, осознанно или неосознанно внедрявшейся в сознание элитарной части общества, т.е. эта вера в той или иной степени конструировалась в связи с изменением этнополитической, религиозной или социальной ситуации. Однако в каждый определенный момент времени данная общность представляла собой единство или содружество (то, что по-английски звучит как commonwealth), считавшее себя гомогенным образованием и имеющее представление о своей собственной и отличной от других общности, основанной на генеалогическом родстве с предками, единстве территории, политических институтов, языка, культуры, религии, хозяйственных и бытовых особенностей. При этом иногда часть этих представлений могла (и даже чаще всего) являлась воображаемой, что не делало эту общность менее сплоченной или единой. Наоборот, именно воображенное единство, выраженное в генеалогических преданиях, а в развитых этнополитических организмах и в историографической традиции, делало этносоциальную общность довольно устойчивой и во многих случаях неразрывной.