Современные концепции истории Булгарии: государство и этнос

Современные концепции истории Булгарии: государство и этнос (конец 1990-х гг. — первая четверть XXI в.)

1. Этногенетика «булгаризма»: от автохтонизма до этноноосферы (конец 1990-х — 2010 гг.). Даже без этого политического решения булгаризм продолжал расцветать в исторических науках. Несмотря на то, что стало понятно, что базис этих представлений имеет квазинаучные основания, некоторые историки и лингвисты придерживаются ее основ вплоть до сегодняшнего дня. Поэтому полтора десятилетия спустя после развала советской идеологической системы поток трудов, построенных на этих основаниях, продолжался, хотя и с некоторыми дополнениями.

Повторением его идей булгаризма стали труды Ф.Ш. Хузина, хотя в новых условиях акценты были несколько смягчены. Во всех них автор утверждал примерно одно и то же: «булгары, сформировавшиеся в феодальную народность в XII — начале XIII вв., как этнос представляли собой сложное, многокомпонентное явление. В их составе мы видим в первую очередь добулгарские местные и пришлые племена из тюркского и финно-угорского мира». В дальнейшем эта фраза стала сложнее: «Окончательное сложение булгарской народности происходило в XII — начале XIII в., что нашло отражение в письменных и археологических источниках. На всей централизованной территории Волжской Булгарии складывается своеобразная, но единая культура, основанная на общности языка, духовной и материальной культуры. Следует подчеркнуть консолидирующую роль официальной мусульманской религии…»

Но далее автор пишет нечто совсем иное: «Конечно, нельзя абсолютизировать кажущуюся этническую однородность населения домонгольской Булгарии. Источники свидетельствуют, что этническая пестрота, столь характерная для ранних этапов сложения народности, сохраняется долго. Тюркоязычные группы, надо полагать, относительно быстро консолидировались в рамках единого сообщества. Однако в Булгарии проживали и регулярно проникавшие из соседних земель чужеродные группы (финны, угры, славяно-русы), которые в большинстве своем не теряли своего этнического лица. Ассимиляции подверглась только часть этого населения». Если авторский пассаж о «единой» или «булгарской народности» можно было списать на традицию Халикова, то как понимать наличие в Булгарии неких групп финно-угорского населения, остается непонятным.

В этих фразах смешаны прежние советские конструкты типа «народность» и попытки как-то модернизировать научный аппарат, утверждая «многокомпонентность этноса». Но проблема, которую автор не хочет видеть, это то, как формировалась эта «народность» и что она собой представляла. В этом противоречии видится кризис старой советской этногенетики и ее несостоятельность и неустранимые противоречия. Если ранее автор многословно доказал сложение единой культуры, то откуда появились сведения о наличии в ней каких-то чужеродных элементов, а если в культуре выявлены эти элементы, то можем ли мы говорить о ее единстве. Тем самым автор сам ломает основу своего теоретического подхода — единую культуру как свидетельство единой народности. Если нет единой культуры, то нет и народности. А если мы вспомним, что язык в Булгарии отнюдь не был единым, поскольку этой роскоши нет даже в современных странах Европы, то вся конструкция «единой народности» рассыплется, как песчаный замок.

Не все убедительно в авторском понимании этнических процессов, которые явно не укладываются в схемы археологической этногенетики. Так, Ф.Ш. Хузин писал, говоря о «тюркоязычном населении Казанского ханства», то есть о предках татар: «справедливо подчеркивалось, что новые, прослеживаемые по археологическим, письменным и прочим источникам этнические включения не могли в корне изменить облик населения, сформировавшегося до прихода монголо-татар, а в период Золотой Орды сохранившегося и развивавшего свою культуру… Материальная и духовная культура булгар домонгольского времени, золотоордынского периода и эпохи Казанского ханства демонстрирует яркую преемственность друг от друга».

То есть, если предельно грубо обнажить его витиеватую мысль, то можно сказать, что если какое-то население продолжало лепить горшки традиционной формы, то и этнических процессов у них никаких не было. Или археологи их заметить не способны. Строго говоря, ничего нового по сравнению с доказательствами А.Х. Халикова он не предлагает, просто апеллируя к некоей «преемственности» культур, правда, не объясняя смысла своего понимания термина «культура». Имеются ли в виду археологические культуры трех разных государств или это мусульманская культура Поволжья в целом. Но в любом случае различия между всеми элементами материальной, не говоря уже о духовной, культуры Булгарии и Золотой Орды настолько отличаются и в целом, и в деталях, что такие апелляции просто опрометчивы.

Продолжили развивать свои взгляды различные булгаристы — от простых советских историков, привыкших мыслить схемами из учебников истмата, как С.Х. Алишев, до лингвиста, полагавшего себя этнологом, М.З. Закиева и отставного военного, возомнившего себя философом-евразийцем, Р.Х. Бариева. Представления об истории их и им подобных имели много сходного. Все они с разной степенью детализации и буйства фантазии полагали, что булгары имеют глубокие местные корни и связаны родством с древнейшими тюркскими племенами, среди которых разные авторы числили многие народы, от шумеров и этрусков до скифов и кушан. Будучи частью такой странной реальности, эти булгары, вобрав в себя элементы всех этих народов, создали свое государство, которое обрело некие качества, объединяемые этими авторами в понятие «народности», которые сохранялись вне зависимости от любых внешних воздействий вплоть до начала XX в., когда что-то в них сломалось и они приняли этноним «татары».

В этом русле продолжал описывать историю булгар С.Х. Алишев, которые отмечал, что «Болгарское государство являлось федеративным, с разноплеменным населением… Но в X—XII вв. болгары состояли из нескольких племен, родоплеменные отношения еще сохранялись… болгарская народность окончательно не успела оформиться, образовалось только ядро народности». Автор оставляет в неведении, что такое «ядро народности» и какие параметры его характеризуют. Полагаю, что это просто эвфемизм, поскольку автор понимал, признав наличие народности в Булгарии, ему будет трудно объяснять ее трансформацию в XIII—XVI вв. после монгольского завоевания и притока татар. Он вынужден был писать: «Болгаро-татарская народность образовалась в Казанском ханстве… на основе двух компонентов — болгар и кипчаков». А если учесть, что название им дали татары, то это вообще получаются сапоги всмятку! Так значит, «ядро народности» оказалось напополам разделено разными этносами или как это выглядит в реальности? Автор никак этот тонкий момент не объясняет, как и тот факт, что все его инвективы в адрес критиков булгаризма оказались ложными, поскольку он сам стал на эти же позиции, хотя бы наполовину. Ясно, что автор стал понимать, что булгаризм как теория, основанная на автохтонизме и советской теории этноса, трещит по всем швам. Он, как и Ф.Ш. Хузин, старался совместить разные методики, но оказался дальше от «ядра теории булгаризма» в поле неопределенности, а его взгляды — более непоследовательными, а изложение — более сумбурным.

Примерно в такой же логике излагается этническая история булгар от Булгарии до Казанского ханства как взаимодействие пришлых («ордынцев») и местных этнокультурных групп («булгар») без особых объяснений, что эта «булгарская общность» собой представляла.

Продолжал развивать свои представления об этногенезе булгар М.З. Закиев, основываясь на довольно древних и в определенной степени донаучных представлениях. Нелепость его этнических построений, их архаичность и даже квазинаучность ясно понимается всем научным сообществом, поэтому толстые книги с многословным объяснением довольно примитивных мыслей практически не цитируются. Теоретический багаж их довольно скуден. С одной стороны, это пресловутый «автохтонизм», который восходит еще к марризму, которому академик Закиев обучился в молодости. Он прямо писал: «В традиционной исторической науке как только начинают заниматься этногенезом какого-либо народа, тут же ставится традиционный, но глубоко неверный вопрос: откуда они и когда сюда пришли? На самом деле… переселение определенной части населения наблюдалось в исключительных условиях.

Переселение же целого народа, целой страны или государства, которое иногда описывается историками (например, переселение древней Венгрии из Урало-Поволжья в Паннонию), скорее всего, из области фантазии». Отрицание миграций и крайний автохтонизм возможны в современных условиях, разумеется, только в «нетрадиционном» спектре науки вместе с НЛО и «снежным человеком».

Закономерно эти теории были дополнены автором его пониманием этнических процессов как чисто «биологических»: «…по биологическим законам, различные племена, оказавшиеся на одной территории, всегда старались общаться друг с другом и в экономическом, и в биологическом отношениях. Среди них в различные периоды истории возвышались над другими то одни, то другие. Этноним господствующего племени становился известным и в других странах и под этим названием фиксировался в зарубежных источниках. Этноним племени, захватившего власть, распространялся и на другие как общее название». Относительно булгар он писал, что «в состав булгарского народа в качестве его предков вошли части известных в истории тюркских племен субаров, куманов, хуарасов (суар-ас, позже: хорезмийцев), хуннов (сюнов), берсулы, скл (съкълъ… скифов), пардов (парфян), кусанов (кашанов/касанов/казанов), усуней, авар (ауар), алан-асов, буртасов, остяк (иштяк), вед, биляров (биаров/байларов), башкир, мишарей (маджгар), кушанов-сарыманов, бесермян и др.». Вполне очевидно, что продолжить список автору не позволили или пробелы в образовании, или недостаточная фантазия, поскольку есть еще множество народов в истории, которых по логике следовало упомянуть. Основной вывод автора вполне закономерен в его концепции истории: «булгаро-татары формировались на основе консолидации местных тюркских и тюркоязычных племен, очень быстро ассимилируя незначительные пришлые из других регионов элементы. Поэтому мы можем уверенно сказать, что булгаро-татары как этнос аборигенны, а их современный этноним «татары» является заимствованием».

Из этого понятно, что концепция А.Х. Халикова являлась, по крайней мере, релевантной в рамках существовавшей в его время советской парадигмы, была намного более научной и адекватной. Труды М.З. Закиева показывают, насколько низко пал по концептуальному уровню относительно любой критики булгаризм, превратившийся в маргинальное, квазинаучное явление.

Еще более оригинальными и радикальными взглядами отличалась концепция Р.Х. Бариева, который, полагая, что проблемы булгаризма в ущербности теории автохтонизма и советской народности, решил разнообразить ее, добавив немного от квантовой теории торсионных полей и гегельянства, разбавив идеями этногенеза и биосферы Земли Л.Н. Гумилева. Автор назвал эту неудобоваримую смесь «этноноосферой» — «этническим полем, где хранится память этноса». По его мнению, суть этого учения в том, что якобы «каждый этнос (племя, народность, нация) имеет свою этноноосферу, которая является единым информационно-энергетическим полем, удерживающим в сфере своего влияния любого индивида своей системы, биополе которого по своей частоте соответствует его общей несущей частоте» (Бариев, 2005, с. 288). Понимая, что принять этот набор слов за реальность грамотный человек не захочет, автор попытался объяснить это более понятным языком. Он задался вопросом, что заставляет себя ощущать булгарином, чувашем или русским, и считает, что «старая этнология не могла дать ответ на этот вопрос». В то время как его учение «об этноноосфере указывает на конкретные материальные основания ощущения каждым человеком своей принадлежности к той или иной национальности». «Материальные основания ощущения» — это, конечно, большой вклад в философию. Так сказать, ответ на коренной вопрос философии о первичности материи и сознания. Его ответ — в материализации сознания или духовности материи.

Возникает эта неизвестная ранее «этноноосфера… вместе с этносом, являясь хранилищем его памяти, его информационным центром, где скапливаются все сведения, касающиеся этнической истории народа, его вероисповедания и мировоззрения, трудовых навыков и политических воззрений. Космическая энергия, концентрирующаяся в этноноосфере, организуется мыслями и чувствами людей данной национальности, образуя информационно-энергетическую систему этноса». Музыка небесных сфер чувствуется в этом возвышенном слоге. Но, конечно, только для людей, которые никогда не читали «Этногенез и биосферу Земли» Л.Н. Гумилева, где все это сказано более поэтично и понятно. А если серьезно, то за завесой этих пустых словес лежит простая истина — мы имеем дело с обычным примордиализмом, который пытается напялить на свой повапленный гроб яркое шелковое покрывало. Если убрать непроверяемую и неизмеряемую шелуху о космической энергии, способную ввести в ступор любого гуманитария, то мы получим некую эссенцию («сведения, навыки, воззрения»), которая является этим «материальным основанием ощущения этноса». А это, собственно говоря, и есть пресловутый эссенциализм (он же примордиализм), которого, кстати, придерживался Л.Н. Гумилев. И пусть кто-то после скажет, что эта «этноноосфера» — новая невиданная теория — «а уже было оно в веках, что прошли до нас», как говорит Книга Экклезиаста.

После понимания, что сама теория этой «этноноосферы» лишь некая «виньетка ложной сути», вся остальная книга Р.Х. Бариева представляется нелепой попыткой скомпилировать сведения из ограниченного круга прочитанных книг, написанных до 1991 года. Поскольку автор не владеет источниковедческой критикой и не способен анализировать литературу, то эту компиляцию, кроме яркой вторичности, выделяет и множество ошибок (так, он назвал Махмуда Кашгари «уйгурским автором», а Идегея считал кунгратом (Бариев, 2005, с. 204, 195) и т.д.). Например, автор активно использует в ней фальшивую «историю» «Джагфар тарихы», и никакая этноноосфера не предупредила его об этой фатальной ошибке.

Стиль, в котором он описывает этнические процессы, можно прочувствовать, например, на таком фрагменте: «После гибели этноса хунну господство в центральноазиатских степях перешло к монголоязычным племенам, этноноосфера которых наполнилась мощью и быстро распространялась на запад, вытесняя или вовлекая в свою орбиту тюрок. Сохранившие свою этноноосферу тюрки оказались на Алтае. Здесь они, набрав силу, возродились и в середине VI в. нанесли своим соседям, и в первую очередь монголоязычным племенам, ряд поражений». Здесь явно чувствуется стиль Л.Н. Гумилева, хотя он гораздо лучше автора знал источники и понимал, что соседями тюрков были разные тюркоязычные племена.

Другой пример с объяснением этногенеза булгар: «Население Волжской Булгарии в начале X в. состояло из основных четырех племенных групп… У всех племен был одинаковый образ жизни, достаточно близкий язык, возможно, различные диалекты тюркского языка, общая культура с различными вариациями, единая в прошлом вера в бога Тенгри и мифология, кочевнические традиции в сочетании с земледелием и ремеслом. Однако нельзя сбрасывать со счетов влияние на переселенцев-булгар культурных традиций аборигенов края — финно-угров… С точки зрения пассионарной теории этногенеза такое увеличение числа элементов этнической системы повышало ее пассионарность, а с позиции идеи этноноосферы данное обстоятельство способствовало созданию многогранной материальной и духовной культуры». Как сочетаются кочевнические традиции с земледелием и ремеслом — это историческая загадка, и понять ее довольно сложно. Но и без этого ясна методика этого этнологического «анализа» — все объяснять пассионарностью и уровнем накоплений в банке этноноосферы. Для него, как и для других примордиалистов, этнический процесс — механическое соединение элементов.

Вот как автор описывает события распада Золотой Орды и влияние их на булгар: «Все эти события неблагоприятно отразились на этноноосфере булгар, резкие и сильные колебания привели ее к ослаблению. Неустойчивость несущей частоты этноноосферы булгар не давала ей возможности настроиться на определенную космическую частоту, следовательно, она не получала космическую энергию…» Непонятно, каким прибором автор измеряет эти колебания и уровень подачи энергии из космоса. Видимо, читатели должны верить ему на слово. Возможно, для физики или философии, в которых, может быть, Р.Х. Бариев был специалистом, не допустимо, но для этнологии и истории требуются проверяемые факты, а выражения типа: «Булгары в рассматриваемый период находились в инерционной фазе этногенеза и были старше русских лет на 400, поэтому не могли не уступить первенство русскому этносу, более молодому, растущему, следовательно, по природе своей в то время воинственному». Никаких доказательств того, что агрессивность Русского государства была вызвана не имперскими амбициями и давлением на власть сословия дворян, а некоей «пассионарностью», которую никто не видел, не ощущал и измерить не в состоянии. Это дело не науки, а веры. И если Гумилеву еще можно было простить такое заблуждение, то для других авторов требуются более серьезные аргументы и обоснования, чем ссылки на сбои в подключении к космическому вайфаю.

Учитывая, что вся этническая история булгар (или булгаро-татар) описана в таком же «гумилевском стиле»: «Булгары, вступив в акматическую фазу своего этногенеза, создали мощную этноноосферу, которая притянула к себе многие близкие к ним по вере и родству народы и племена». Подобный пассаж научная общественность могла до определенного предела прощать Л.Н. Гумилеву за его трагическую судьбу, славу человека, идущего против системы, и талантливого рассказчика, но его эпигонам подобной глупости она спускать не намерена. Поэтому для объяснения механизмов становления булгар как средневекового этноса требуется нечто большее, чем отсылка к произвольным и необоснованным гипотезам. В целом можно сказать, что при всей амбициозной попытке написать историю булгар автор показал полную неспособность анализировать материал, описывать этнокультурные процессы и объяснить смены этнонимов, подменяя все это априорными и неверифицируемыми гипотезами.