«Гастрономическим практикам в семье Дали было уделено особое внимание»

Гастрономическим практикам в семье Дали было уделено особое внимание. Несмотря ни на какие жизненные обстоятельства, Гала и Сальвадор соблюдали режим питания и следили за рационом, который не должен был вредить их здоровью. Сальвадор Дали считал, чтобы устоять в жизни, «нужны деньги и здоровье», поэтому он «прям-таки одержимо заботился о своем здоровье» [1]. Вкушение пищи для четы представляло один из главнейших ритуалов жизни. Еда была для них точкой пересечения материального и духовного. Как заметил К. Леви-Стросс, «удовлетворяя потребности тела, кулинарное искусство обеспечивает необходимое сочленение между природой и культурой… Возникшее из двух сфер, оно отражает эту двойственность во всех своих проявлениях» [2]. Вкушение даров жизни и природы пробуждало чувственный разум и дарило довольно богатую палитру эмоций. Интересный момент: когда пара стала знаменитой и известной, то среди обязательных пунктов, связанных с ее местопребыванием, была близость хороших ресторанов или мест с великолепной кухней, устраивающей Сальвадора и Галу.

Подчеркнем, Сальвадор и Гала любили хорошо и вкусно поесть, что прививалось обоим с детства. Так, Сальвадор «еще студентом предпочитал бокал перно обеду в дешевой столовой» [3].

В своих мемуарных записях Гала оставила несколько заметок, касающихся еды. Так, в санатории Клаваделя, где в юности Гала лечилась от туберкулеза, ее поразил распорядок дня, включающий в себя отдых, прогулки и еду. Как заметила Гала, «питанию в Клаваделе уделялось особое внимание. Обилие и разнообразие еды могло поспорить с любым дорогим рестораном Европы. Первый завтрак, второй завтрак, обед, полдник и ужин…» [3]. При этом меню было не только разнообразным по количеству блюд, но и калорийным. Данный факт позволил Гале охарактеризовать санаторную пищу кулинарным безумием: «Суп, рыба, мясо, птица, все это с большим количеством овощей в виде гарнира, овощи сами по себе, сыр, фрукты, выпечка, любые соки или напитки, конечно, не горячительные» [3]. В начале совместной жизни с Сальвадором Дали, в период неизвестности художника, питание было не таким изысканным и калорийным, но чета, «располагая небольшими средствами», питалась «хоть и умеренно, но хорошо» [4].

Обратим внимание на некоторые интересные детали биографии Мастера, связанные с гастрономической культурой и практиками. Как пишет о себе С. Дали, «в шестилетнем возрасте мне хотелось стать кухаркой» [4]. Уже в детстве он проявил интерес к кухне: для юного гения она представляла собой удивительное пространство, где свершались таинства, связанные с приготовлением пищи. В этом высвечиваются элементы мифологичности сознания гения. Как известно, в древнейших мифах процесс приготовления пищи символизировал акт сотворения мира, влияющий на него и даже способный изменить миропорядок. Но родители, учитывая происхождение отпрыска (его «избранность и исконную принадлежность к королевскому роду»), не подпускали ребенка к кухне, запрещая входить в эту часть дома («это было одно из немногих деяний, беспрекословно запрещенных родителями»): «Припоминаю, как целыми часами, глотая слюнки, я ожидал роскошной минуты, когда смогу проскользнуть в эту юдоль безумных наслаждений. И вот мне, наконец, удавалось проникнуть в заветное местечко, после чего я, сопровождаемый вскриками и хохотом кухонной прислуги, похищал с вертела кусочек сырого мяса или же грибы и пожирал, рискуя не только поперхнуться, но и обжечься, но испытывая неописуемое, щемящее волнение и счастье» [4]. Данный эпизод характеризует не только яркость воспоминаний гения о детстве, но и его страстное отношение к еде, только что приготовленной, с пылу с жару, дарящей колоссальную палитру позитивных ощущений и наслаждение. Еще один интересный эпизод детства раскрывает желание Сальвадора в семь лет стать Наполеоном. Но в чем связь данного желания с гастрономическим дискурсом? Дело в том, что Наполеоном будущий художник называл соседский деревянный бочонок, на боку которого был изображен великий император, — в нем хранился запас мате. Ежедневно юный Дали принимал участие в ритуале питья целебного и тонизирующего напитка, представляющего собой «триумфальное шествие эстафеты общения из губ в губы», где «телесная близость через посредство губ вызывала у меня невероятную сумятицу чувств и пробуждала в душе целые вихри духовных беспокойств, среди которых уже посверкивали белым пламенем первые алмазы ревности» [4]. Дали желал «не только пить напиток Наполеона, но и испить его чашу» [4], что стало точкой пересечения его гастрономических и эротических вожделений и эмоций.

Сам художник не без иронии замечает, что питейный Наполеон воплотил «два фантома моего раннего детства: мания на почве губ и ослепительный духовный империализм» [4].

Сальвадор Дали был новатором во многих областях искусства. Он был далистом, что сказалось и на его гастрономической философии, в его трактовке — гастроэстетике, или гастрономической теологии. Ее гениальные и единственные в своем роде идеи он зафиксировал в оригинальной кулинарной книге Les Diners de Gala [3]. Но, составляя книгу рецептов, гений, как всегда, рвет каноны, поэтизируя классические рецепты и предлагая их новые ракурсы, имеющие эротический флер. Его книга рецептов заряжена дионисийским безумством и интеллектуализмом, пропитанными философичностью и сексуальностью, символичностью и мифологизмом. Сальвадор Дали, провозглашая собственную первообразность, при этом не отрицал и всесторонней извращенности своей натуры, хранящей «в первозданном виде реминисценции из эрогенных райских кущ младенца» [4]. Возможно, поэтому многие его блюда рассчитаны на интимный обед вдвоем, а среди ингредиентов блюд мы обнаружим компоненты, обладающие возбуждающим сексуальным эффектом (например, афродизиаки и алкоголь).

Желание эпатажа в каждой детали жизни, «в каждом вопросе противопоставлять себя окружающим и делать все с точностью до наоборот» [4] коснулось у Сальвадора Дали и гастрономических практик, отличающихся экстравагантностью и обеспечивающих ему дополнительный ореол популярности. В них переплетаются все черты не только сложной творческой натуры самого испанского художника, но и особенности его союза с Галой. Даже в начале их любовной истории свои чувства к Гале Дали описывает с элементами гастрономической философии: «Я пребываю на вершине счастья, хотя уже и ношу в себе дозревающее бремя любви, которая рождается во мне и хватает за горло, словно осьминог, который выкован из тяжеловесного золота и искрится тысячью драгоценных самоцветов томления» [4].

Сальвадор Дали следил за своим рационом, строго подбирая блюда, включаемые в меню. Продуктам питания он приписывал эстетические и моральные ценности. В гастроэстетике маэстро мы найдем пересечение физиологической потребности с эстетикой и нравственностью. Гений заявлял: «Я связываю серьезную эстетику и моральные ценности с едой в целом» и «...приписываю всякой еде эстетику и моральные ценности» [3]. Дело в том, что еда и красиво накрытый стол представляют собой эстетический объект, радующий глаз и дающий представление о красивой и вкусной жизни. При этом приготовленные по правилам, согласно рецепту, блюда и стол, накрытый с соблюдением этикетных норм, свидетельствуют и о нравственной культуре. Надо отметить, что трапеза и вкушение пищи создают безопасные пространства и нравственные отношения с окружающим миром, снимая разного рода напряжения, вызванные страхами. Ритуал еды облагораживает людей, насыщая и внося гармонию в их взаимодействие. Благодаря вкушаемой пище мир оживляется, наполняясь красками радости и удовольствия, нотками творчества и оптимизма.

Эстетично поданные на стол блюда, раздражая вкусовые рецепторы, заставляют не только их желать и вкушать, но и запечатлеть в памяти и на полотне. Гений считал, что еда будоражит воспоминания и рождает в воображении картины. Так, в комментарии к рецепту «Анчоусы на Рождество» читаем: «Тосты наполнят Ваш дом ароматами Средиземного моря и холмов французского Прованса и вызовут у Ваших гостей воспоминания об отпуске и солнце» [5].

Еда буквально заводит воображение и служит импульсом к творческим порывам. Возможно, поэтому довольно часто продукты питания становились объектами далианских полотен. При этом художник создал собственную шкалу восприятия и ценности продуктов питания, вкладывая в них определенный смысл, что придавало его полотнам дополнительную философичность. Так, растекающийся сыр камамбер, который любил Сальвадор («я обожаю камамбер»), стал прообразом его знаменитых мягких часов: «Если он в достаточной степени созрел, начинает растекаться и независимо от своей воли принимает формы моих знаменитых мягких часов» [4]. Далианские гипнагогические часы, исследованные во сне, представляли установленный на пьедестале «огромный белый батон; хлеб был инкрустирован ровно двенадцатью чернильницами, которые были наполнены чернилами», и в них «было воткнуто перо иного цвета» [4]. Воображение помогало вплетать гастрономические объекты в сюрреалистические фантазии гения, видевшего в реальном сверхреальное: череп Леонардо да Винчи ему представлялся «вроде ореха, иными словами, он кажется более земным, естественным и реальным» [4]. Портрет Галы с сырыми котлетами олицетворял любовь Сальвадора Дали к котлетам и жене.

Или одна из ранних работ — натюрморт с вишнями, писавшийся с натуры на тяжелой двери, изъеденной червячками-древоточцами. Высыпав на стол полную корзину ягод («солнце било через окно прямо на кучку рассыпанных вишен, оживляя их тысячами огоньков и блесток»), Сальвадор Дали «начал работать, пользуясь для этого всего тремя красками, которые накладывал, выдавливая прямо из тюбиков».

Он вспоминал: «В левой руке я зажал два тюбика: алую киноварь — для той стороны ягоды, которую заливало солнцем, и кармин — для затененной стороны. Что же касается правой руки, в ней я держал белила — для бликов на вишнях» [4].

Каждая вишня была прописана тремя цветовыми пятнами (свет, тень, блик), а сам юный гений воспринял работу как увлекательное упражнение в ловкости. Отметим, что картина изумила всех своей натуралистичностью, вызывая у зрителей желание съесть ягоды. Но, как писал Дали, «кто-то обратил мое внимание, что я забыл дорисовать ягодкам хвостики. Тогда я взял горсть вишен и стал их есть, а каждый хвостик поочередно вдавливал в картину», что произвело дополнительный эффект [4].

Тема еды обнаруживается и в дизайнерской одежде и аксессуарах, придуманных Сальвадором Дали. Вспомним, например, платье с омаром на юбке, пиджак-афродизиак, увешанный рюмками с мятным ликером, шляпку — баранью котлету, сумку-яблоко, бижутерию из леденцов, пуговицы из шоколада, облепленного пчелами.

Атрибуты гастрономической культуры маэстро использовал и в своих провокационных акциях, привлекая внимание к собственной персоне. Например, в 1955 году он приехал в Сорбонну на роллс-ройсе, который нагрузил кочанами цветной капусты. Или в Европе и Америке он ходил, в том числе и на интервью, с батоном, потому что всю жизнь «испытывал маниакальную страсть к хлебу, который писал бессчетное число раз» [1]. На вечеринке, устроенной четой накануне отъезда из Америки в Европу, всем гостям вручали четки из сосисок. В 1979 году в холле Центра Помпиду маэстро разместил чайную ложку длиной 38 метров и весом 1 600 кг, называя ее главным экспонатом выставки. Свой Театр-музей в Фигерасе он окружил стеной, вставки которой напоминают булки хлеба, а верхняя часть стены украшена гигантскими яйцами.

Многие свои восприятия и идеи Сальвадор Дали облекал в гастрономическую форму («я люблю использовать гастрономические термины» [1]), так как, по его мнению, «нет в мире ничего такого, что нельзя было бы «съесть» [4]. Неслучайно в понимании гения красота съедобна, что прозвучало в его эпатажном утверждении: «Красота будет съедобной, или ее не будет вообще» [6]. Одним из любимых слов маэстро было «смачное». Среди колоритных, эмоционально-гастрономических характеристик художника выделим следующие: «Вертела своего трансцендентального прозаизма», «голод нашей эпохи… вызван скорее не только нехваткой пищи, сколько нехваткой воображения», «оливковая ветвь своей преждевременной старости», «запекать аппетитные грибы, котлеты и сардинки своих идей», «катализаторы в виде двойных вермутов с маслинками», «алкоголь собственного ветшания и предстоящей запойной старости», «щепотки соли и (первые крупинки перца) моего юмора» [4].

Изучение трудов Ф. Ницше юный Сальвадор Дали сравнил с процессом вкушения, назвав его «людоедским пиршеством»: «После этой каннибальской трапезы оставалась несъеденной лишь одна деталь личности философа, одна-единственная косточка, в которую я уже готов был вонзиться зубами, — его усы!» [1].

Прекрасно воспитанных молодых людей он называл «филе морского языка». Прикосновение на первом свидании к руке Галы развернулось в воображении гения «градом зеленых плодов», падающих и дающих ему «стократную силу и энергию» от «неокрепшего деревца моих желаний, осыпая меня его пока еще незрелыми плодами» [4]. Саму Галу гений нередко называл «оливковым деревцем». После ссоры с отцом маэстро воспринимал его дом как «кусочек сахара, запачканный желчью» [7]. Или далианское описание начала осени: «Сентябрь «сентябрил» вино и майские луны; и матовые луны сентября приправили уксусом май моей старости, буйствующий временем сбора винограда страстей» [4]. В восприятии Сальвадора Дали Нью-Йорк был похож на «грандиозный готический сыр-рокфор» [4]. Себя гений характеризовал как «неперевариваемое блюдо, слишком острое и явно переперченное» [4].

Не вперяйся в костлявый скелет аллегорий,
над песочными не сокрушайся часами.
Твоя смуглая кисть да купается в море,
населенном матросами и парусами [8].