Смертный приговор «Черной кошке», ночной звонок от Маленкова и взятка для прокурора Татарстана

Когда государство казнит людей не по закону

Определили меня по окончании Казанского юридического института (1948 год, — прим. ред.) в распоряжение прокуратуры Татарской АССР, и последующие несколько лет я работал прокурором уголовно-судебного отдела республиканской прокуратуры. Затем по хрущевскому призыву «тридцатитысячников» был направлен в сельскую местность, два года работал прокурором Столбищенского района Татарии. Всего прослужил в прокуратуре 8 лет. Но каких лет!..

Это были годы, когда страна еще залечивала раны, нанесенные ей войной, боролась с разгулом преступности.

В Казани, как и во многих других городах страны, хозяйничала банда — «Черная кошка». Казанские бандиты с 1945 по 1949 годы убили 22 человека, в том числе трех милиционеров и одного солдата, ранили 14 человек, совершили 22 грабежа и 33 квартирные кражи.

По приговору военного трибунала главари «Черной кошки» Кормаков, Петелин и Бабаев были расстреляны, остальные члены банды получили от 15 до 25 лет заключения. Правда, после Великой Отечественной войны смертная казнь Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года была отменена. Но позднее, 12 января 1950 года, Президиум Верховного Совета СССР принял еще один указ, допускавший применение казни к изменникам родины, шпионам и подрывникам-диверсантам. А кроме того, действовала и секретная директива о том, что трибуналы могли ее применять по делам о контрреволюционных преступлениях.

Преступления «Черной кошки» в связи с убийствами милиционеров были квалифицированы еще и по статье 58-й Уголовного кодекса как контрреволюционные (хотя на самом деле они носили корыстный характер, милиционеров бандиты убили, чтобы завладеть оружием для своих разбойных нападений). Между тем о секретной директиве по применению указа от 12 января 1950 года бандиты, естественно, не знали. В частности, не знал ее Кормаков, когда на допросах сознавался в содеянном и «топил» соучастников. Поэтому никто из них не ожидал смертного приговора.

Мне довелось присутствовать при оглашении этого приговора. Когда председатель трибунала прочел его, Кормаков задал ему вопрос: «Как это понимать? Ведь смертная казнь у нас в стране отменена?!»

Председатель, не торопясь, попил водички, разгладил усы и будничным тоном произнес: «Разъясняю, что смертная казнь по статье 58 УК РСФСР на основании указа от 12 января 1950 года восстановлена». О секретной же директиве, конечно, упоминать не стал. Трудно описать, в какой страшной истерике забились все трое бандитов, не ожидавшие такого приговора, хотя сами они убили десятки ни в чем не повинных людей. Достаточно вспомнить казанскую семью из нескольких человек, которых они зверски вырезали, да так, что в крови захлебнулся маленький ребенок.

А я смотрел вслед «воронку», увозившему убийц, и думал о том, что преступники получили по заслугам, но преступно и государство, которое казнит людей не по закону, а на основании секретной директивы и вымышленного обвинения в контрреволюционном умысле…

Как судей и прокурора республики поймали на взятках

Процветало воровство на предприятиях и в торговле. Органы прокуратуры были завалены делами, сотрудники отделов pecпубликанской прокуратуры часто засиживались на работе до 2—3 часов ночи, а назавтра приходили невыспавшимися к 9 часам утра.

По роду работы мне приходилось не только выступать в качестве государственного обвинителя в Верховном суде ТАССР, но и давать в суде заключения по кассационным жалобам и прокурорским протестам при рассмотрении дел во второй инстанции. За сравнительно недолгий период моей работы в уголовно-судебном отделе через мои руки прошли сотни больших и малых уголовных дел, но особенно помню дело 1951 года — братьев Гришканов по известному Указу Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества».

Четверо братьев Гришканов присваивали часть продукции химического предприятия и реализовывали ее через государственные магазины в качестве «левого» товара, а продавцы по сговору с братьями делили с ними выручку. Деньги там крутились немалые, братьям грозили длительные сроки лишения свободы.

Однако, несмотря на то, что обвинение в хищении было доказано, следователь Губерман и прокурор Бауманского района г. Казани Николаев неожиданно квалифицировали преступление по статье «Халатность», предусматривавшей достаточно легкое наказание.

Тем не менее народный судья Абдулхаев возвратил дело в районную прокуратуру, указав, что преступление должно квалифицироваться как хищение.

Прокурор Николаев принес протест на решение районного суда в Верховный суд ТАССР.

Дело поручили мне, я должен был с ним ознакомиться (а это было два толстых тома) и доложить руководству свое мнение: поддержать или нет протест райпрокурора.

Изучив дело, я пришел к убеждению, что, безусловно, имело место хищение, и предложил прокурору республики Надееву снять протест, то есть не доводить дело до рассмотрения в Верховном суде, а возвратить его в районную прокуратуру для квалификации по указу от 4 июня. Когда я доложил дело, Надеев прямо при мне вызвал к себе старшего следователя прокуратуры ТАССР Губермана, того самого, который расследовал это дело и свел его к обвинению в халатности.

— Вот, товарищ Губерман, — сказал ему Надеев, — Железнов считает, что здесь — указ от 4 июня…

Реакция следователя была неожиданной:

— Этот мальчишка сдавал мне в институте экзамен по криминалистике, а теперь он позволяет себе поучать меня!.. — возмущенно воскликнул Губерман.

— Ну не надо горячиться, — мягко отреагировал Надеев и обратился ко мне: — Оставьте дело у меня, мы тут все решим, пусть оно больше вас не беспокоит!

И действительно, дело ко мне уже не возвратилось. Но события вокруг него развернулись самые неожиданные и привели к драматическим последствиям.

Надеев подписал протест и поручил начальнику следственного отдела Сунгатуллину поддержать его в Верховном суде, «отняв хлеб» у прокуроров уголовно-судебного отдела. Судебная коллегия по уголовным делам под председательством судьи Сергеева протест удовлетворила, дело было возвращено в суд первой инстанции, на сей раз — к судье Чернышевой по статье «Халатность».

И вдруг каким-то неизвестным мне образом и неожиданно для меня к делу подключилась Москва: выяснилось, что в нем был замешан целый ряд взяточников.

Взятки по этому делу взяли старший следователь прокуратуры ТАССР Губерман, прокурор Бауманского района Николаев, судья Абдулхаев (причем взятку взял, но, заметая следы, оказался еще бессовестнее остальных, так как деньги получил, а поступил наоборот, возвратив дело на доследование для квалификации по указу от 4 июня), судья Чернышева, ее муж — адвокат Чернышев (посредник в передаче взятки), председатель судебной коллегии Верховного суда Сергеев. Кто-то еще, сейчас не помню. Всех их осудили. Пострадал и начальник следственного отдела Сунгатуллин, лишившись своего поста только за то, что по распоряжению Надеева поддержал протест прокурора Николаева. Но самой «яркой» в этом деле оказалась роль прокурора республики И.С. Надеева, 38-летнего прокурорского генерала, члена бюро обкома КПСС. Под давлением улик он вынужден был сознаться, что взял деньги, правда, не 300 тысяч, как утверждали братья Гришканы, а меньше.

Во время судебного процесса Надеев вел себя недостойно, симулировал психическое расстройство. Но после смерти Сталина была объявлена амнистия, и все эти взяточники довольно быстро вышли на свободу. А бывшая судья Чернышева вернулась со строительства Волго-Донского канала, где она отбывала наказание, даже с орденом, о чем не могла бы и мечтать, если бы оставалась судьей!

Но и сегодня я вспоминаю о деле Гришканов с содроганием. Ведь и меня допрашивал по этому делу следователь Булаев. И если бы я изучил это дело поверхностно или, доверившись старшим коллегам, пошел в суд поддерживать прокурорский протест, неизвестно, как бы сложилась моя судьба. Возможно, пришлось бы мне доказывать, что я «не верблюд», что я не брал взятку. Даже в лучшем случае тень подозрения легла бы на всю мою жизнь…

Взрыв на «Кинопленке» и выговор за принципиальность

Еще одно дело оставило о себе печальные воспоминания. В одном из цехов казанского предприятия «Кинопленка» произошел взрыв, погибло несколько рабочих. Обком партии взял это дело под особый контроль и настаивал на том, чтобы обязательно были найдены виновные. Прокуратура ТАССР привлекла к уголовной ответственности ряд сотрудников предприятия — замдиректора Розельмана, начальницу цеха Королеву и других, — а я был назначен по этому делу государственным обвинителем в Верховном суде. Но по ходу многодневного судебного разбирательства выяснилось, что дело абсолютно недорасследовано и вина этих лиц не доказана. Я доложил об этом тогдашнему прокурору республики Степану Викторовичу Бекедову, но он, опасаясь обкомовских товарищей, категорически велел мне поддержать обвинение.

И все же я от обвинения в ходе выступления отказался. Но председательствующий на процессе член Верховного суда Еливанов, несмотря на отказ прокурора от обвинения, зачитал обвинительный приговор, люди были осуждены на длительные сроки лишения свободы. Мне немедленно был объявлен выговор. А некоторое время спустя Верховный суд РСФСР по кассационным жалобам осужденных отменил приговор Верховного суда ТАССР и вернул дело на дополнительное расследование. Выяснилось окончательно, что взрыв произошел из-за грубой небрежности пострадавших рабочих, и прокуратура вынуждена была дело прекратить. Правда, выговор с меня так и не сняли, несмотря на то, что Уголовно-процессуальный кодекс гарантировал полную независимость государственного обвинителя как стороны в судебном процессе.

«Я хочу, чтобы вы были злым прокурором!»

Разные люди работали в аппарате прокуратуры ТАССР, по-разному складывались их судьбы. Вспоминаю Арона Абелевича Ривкина — старшего советника юстиции, работавшего заместителем прокурора республики по надзору за силовыми ведомствами. Это был высокий седовласый красавец с горящими черными глазами, импозантная внешность выделяла его среди сотрудников прокуратуры. Лично я встречал его редко, но с горечью припоминаю случай, который серьезно уронил его в моих глазах.

Я выступал в Верховном суде государственным обвинителем по делу, некоторые участники которого были виновны намного менее остальных. А так как Ривкин временно замещал первого зампрокурора республики Печерского, я зашел к нему, чтобы посоветоваться, как быть со второстепенными соучастниками, не следует ли просить для них условного наказания. И тут Арон Абелевич меня удивил. Обычно спокойной и уравновешенный, он вдруг ударил по столу кулаком и громко воскликнул: «Я хочу, чтобы вы были злым прокурором!»

А мне-то по молодости лет казалось, что прокурор должен быть не злым и не добрым, а просто объективным и не жаждать крови там, где человек всего лишь случайно оступился…

Тем не менее в памяти моей Арон Абелевич остался человеком глубоко порядочным, а впоследствии сломало ему карьеру излишнее доверие к некоторым недобросовестным подчиненным сотрудникам. Я имею к виду громкое дело, когда за злоупотребления властью были осуждены многие сотрудники прокуратуры и МВД республики. Ривкин по делу к уголовной ответственности не привлекался, но за плохой надзор над силовыми ведомствами его освободили от занимаемой должности.

Ночной звонок председателя Совмина

«Рыцарем без страха и упрека» можно назвать первого заместителя прокурора республики Михаила Ильича Березова. Этот мужественный человек умел разумно и самостоятельно принимать решения, жестко отстаивать свою точку зрения. Однажды при мне ему позвонил один из секретарей обкома партии. Не знаю, о чем был разговор, но Михаил Ильич решительно произнес: «Я с вами говорю прокурорским тоном, потому что я прокурор!..» А между прочим, сам прокурор республики Бекедов в разговорах с начальством был, в отличие от Березова, необычайно осторожен.

Особенно всполошился он, когда в прокуратуру позвонил Георгий Максимилианович Маленков.

У нас практиковались ночные дежурства. И однажды, когда дежурить выпало мне, около полуночи раздался телефонный звонок. «С вами будет говорить председатель Совета министров СССР», — произнесла трубка, и тут же я услышал металлический голос Маленкова.

— Ко мне тут ворвалась женщина с детьми, осужденная за спекуляцию. Пусть прокурор вашей республики разберется, надо ли ее сажать!

— Хорошо, Георгий Максимилианович, — ответил я, — утром доложу хозяину.

Оказывается, нарсуд, несмотря на наличие пятерых детей мал мала меньше, приговорил эту женщину за спекуляцию по статье 107 УК РСФСР к пяти годам заключения. Но до вступления приговора в силу оставил ее под подпиской о невыезде.

Между тем, понимая, что ей нечего терять, женщина схватила, можно сказать, в охапку детей и рванула в Москву. Как она пробилась к Маленкову — бог знает! Но пробилась…

«И вы меня не разбудили, когда позвонил сам Маленков?!» — возмущенно вскричал Бекедов.

Не приходится и говорить, что после этого звонка Бекедов немедленно внес в Верховный суд ТАССР протест на приговор народного суда. Реальное наказание заменили условным.

Но, зная практику наших судов по делам о спекуляции, уверен, что, если бы не звонок Маленкова, никогда бы наш «независимый» прокурор республики не озаботился судьбой этой многодетной матери.

«Мне казалось, что рушится мир»

Между прочим, в самом начале моей прокурорской карьеры я, к ужасу родителей, подал заявление генеральному прокурору о своем переводе в Улан-Удэ, столицу Бурятии, куда звала меня та самая девушка Нина, из-за которой я схватил двойку на госэкзамене. Но прокурор республики меня не отпустил. Получив из Москвы приказ о моем переводе в Бурятию, он созвонился с управлением кадров прокуратуры Союза и договорился об отмене приказа. Почему — так я и не узнал, задавать вопросы нашему генералу не позволила субординация. Потом Нина вышла замуж за директора крупного завода, долгие годы работала членом Верховного суда Бурятии.

А примерно в это же время поженились и мы с моей незабвенной Шеличкой, в 1952 году родился у нас первенец Витюшка. Но в годовалом возрасте он тяжело заболел, медсестра из больницы приходила делать ему уколы, и один из ее визитов пришелся на утро, когда объявили о смерти Сталина.

Трудно передать, с каким чувством я слушал диктора, передававшего скорбную весть. Мне казалось, что рушится мир. Но я нашел в себе силы сказать медсестре: «Подождите с уколом, у вас, наверное, дрожат руки!» И был совершенно поражен, услыхав в ответ: «С чего это вдруг? Ну помер и помер… Туда ему и дорога!»

С тех пор прошло более шестидесяти лет, мой старший сын уже пенсионер, но Сталин и сегодня, в сущности, еще жив в представлениях людей. Для одних он кровавый палач, для других — эффективный менеджер. Общество расколото…