Константин Худяков: «Васильев — это русский художник, трогательный, но ложный пафос прет со всех его картин»

«В музей Ленина меня продали»

— Константин Васильевич, из Саратовской области и сразу в московский архитектурный. Как вам это в свое время удалось?

— Ну далеко не сразу, я поступил только с третьего раза. Мне казалось, что архитектор — очень красивая профессия, и я рванул в Москву. Приехал, сдал экзамены, не прошел по конкурсу. Поступил с третьего раза.

— МАРХИ — это вуз, где витал дух свободолюбия. Там учились и Андрей Вознесенский, и Андрей Макаревич. И вдруг после МАРХИ вы идете работать в центральный музей Ленина. Как это получилось?

— Вознесенский был до меня, а Макаревич позже. А МАРХИ — это очень хороший институт, один из лучших вузов страны. Особенно во времена, когда я учился. Нас учили преподаватели с широким взглядом на жизнь, преподавали еще конструктивисты, таких уже нет. Это были люди, которые в двадцатые и тридцатые годы делали те шедевры, что сейчас охраняются ЮНЕСКО. Время, когда я учился, было хорошее: шестидесятые годы, мы — дети оттепели. Я, например, жил в Доме коммуны на улице Орджоникидзе. Это было общежитие института стали и сплавов, которое создал архитектор Николаев. Он делал его для новой коммунистической молодежи. В этом здании были не комнаты, а купе, две кровати и все. Но была очень развитая сеть общественных зон — зал для танцев, для спорта, столовая. Сумасшедшей красоты здание. Так что изначально я впитал дух конструктивизма.

«Диплом у меня был футуристический, город будущего, а меня распределили в самый консервативный музей. Это была трагедия. Я год был в шоке, не мог прийти в себя, потом как-то оклемался»

— А вы причисляли себя к новой коммунистической молодежи?

— Нет, не причислял, время уже было другое. А в музей Ленина я пошел не по своей воле — меня туда продали.

— Распределение?

— На пятом курсе я выиграл конкурс для студентов, который объявил этот музей. Мои работы посмотрели в ЦК партии, договорились, что я после окончания института иду туда работать. В музее был в это время очень пожилой главный художник, а они хотели революций. Диплом у меня был футуристический, город будущего, а меня распределили в самый консервативный музей. Это была трагедия. Я год был в шоке, не мог прийти в себя, потом как-то оклемался. В это время после разгона бульдозерной выставки появились выставки на Малой Грузинской. Я занимался живописью и, конечно, пошел туда.

«Мы собирали за месяц по 90 тысяч зрителей»

— Это была эпоха Зверева, Немухина, Кабакова?

— Да, там была группа московских художников, в которую меня приняли. И эта группа собирала за месяц по 90 тысяч зрителей. Люди по 5-6 часов стояли в очереди, чтобы посмотреть наши работы.

— В музее Ленина не знали о ваших выставках, о том, что вы там выставляетесь?

— Знали, конечно. И плохо к этому относились. Я восемь лет не вступал в партию, потом меня заставили. Друзья мне посоветовали: «Старик, вступай, надо, чтобы наших там было побольше». Вступил я в партию. И вдруг «Голос Америки» делает передачу про Малую Грузинскую, и они говорят, что непонятно, что творится в Советском Союзе, в подвалах выставляются нонконформисты и главный художник музея Ленина Худяков, главный художник музея Маркса и Энгельса Сергей Шаров. Я эту передачу не слышал, прихожу утром на работу, меня вызывают в партком. Рассказывают мне про передачу, а я отвечаю, что в отличие от них такие передачи не слушаю. Мне сделали выговор с занесением в личное дело и сказали, чтобы я там больше не выставлялся. Но я, конечно, продолжал.

«Люди, которые приходили на наши выставки, просто не верили своим глазам, не верили, что в Советском Союзе могут выставлять что-то отличное от выставок Союза художников»

— Вас не уволили?

— Нет, в музее была очень хорошая директор. Она всегда меня прикрывала.

— Как вы полагаете, движение нонконформистов — это был холостой выхлоп, или они что-то сделали для развития изобразительного искусства?

— Это был колоссальный период в развитии нашего искусства, мы теперь понимаем, что все это было очень серьезно. Люди, которые приходили на наши выставки, просто не верили своим глазам, не верили, что в Советском Союзе могут выставлять что-то отличное от выставок Союза художников. Сейчас наступило время анализа того периода, происходят очень серьезные искусствоведческие изыскания этого явления. Некоторые из художников с Малой Грузинской уже признаны великими. Это и Зверев, и Немухин. В свое время просили минкульт дать Сергею Звереву звание заслуженного художника. Хотя все понимали, что этого не будет, и этого не было. Но Зверев великий, теперь в этом нет сомнения. Сейчас в Москве проходит выставка Немухина — это суперхудожник. Я не говорю о Кабакове, который входит в тридцатку лучших художников мира.

— Да, была Малая Грузинская, были очереди, но была часть публики, которая сходила с ума по слащавому художнику Константину Васильеву. Почему?

— Часть населения отреагировала на идентификацию русского. Васильев говорил о русскости, о славянах.

«Все равно Васильев — это русский художник, он трогательный, но этот ложный пафос прет со всех его картин»

— Не соглашусь. У него в работах много сумрачного германского гения. Он был без ума от Вагнера, например.

— Все равно Васильев — это русский художник, он трогательный, но этот ложный пафос прет со всех его картин.

— У него были большие проблемы с композицией.

«Библейская тема возникла случайно»

— Вы — верующий человек?

— Я верующий атеист.

— Это как?

— Невоцерковленный, крещеный, в храм хожу, свечки ставлю.

— У вас есть работы на библейские темы, как они возникли?

— Случайно. У меня не было денег, в это время ко мне пришел мой знакомый миллионер, собиратель икон, коллекция у него колоссальная. В иконописи, как вы знаете, был Андрей Рублев, был Ушаков. Но после 1917 года и до нашего времени не создано ничего нового, все пишут под семнадцатый век — это удобно. А потребность в иконах есть, храмы открываются. Но делать какие-то вещи, адекватные времени, церковь еще не готова. Хотя канонов нет — вы нигде не найдете канон, как писать Христа или Богоматерь. И мой знакомый коллекционер мне говорит: «Ты освоил цифровые технологии, давай устроим революцию». Я поначалу отказался, сказал, что это не моя тема. Но со временем он меня уговорил. Я сел, год отработал — ничего не получается, не могу найти ключ. Не мог найти ход, чтобы библейские персонажи отличались от того, что до сих пор делалось. В этот период я много читал, вдоль и поперек изучил Библию, апокрифы, понял, что Библия — самая великая книга в мире, высочайший исторический памятник. Все ее персонажи — реальные люди, возможно, кроме Иуды.

— Почему?

— Возможно, Иуда был придуман, чтобы концепция христианства сложилась и была острой.

— А предательство? Кто же предал Христа?

— Наверное, что-то было. Но, возможно, реального Иуды не было. Возможно, его апостолы предали. Предал же его Петр.

— Но потом раскаялся, причем в тот же день.

— И когда я понял, что это реальные люди, то захотел написать их не благообразными, а обычными. Это должны были быть изображения для трехрядного иконостаса, персонажи должны были быть не статичными, а спорить друг с другом. Нужно было какое-то общее состояние. Когда художник пишет портрет, для него очень важно психологическое состояние героя. Мне пришла в голову мысль, что я должен их писать за секунду до смерти, потому что почти все они, кроме Богородицы, Иоанна и Магдалины, погибли. Меня интересовало их состояние за секунду до смерти и в минуту их воскрешения. Такая метафизическая, нереальная задача.

«Это сборная выставка, она побывала во многих городах, здесь работы разных периодов. Есть фрагменты многих проектов, представлены интерактивные вещи, можно будет познакомиться с последними изысканиями в области изобразительного искусства»

— Вы ее решили?

— Думаю, что да.

— А где сейчас этот иконостас?

— Вот у того коллекционера. Иконостас выставлялся в Третьяковской галерее, там была большая выставка.

— Церковь эту работу приняла?

— В целом да. Работа была оценена как светская, она ни на что не претендует.

— Сегодня открывается ваша выставка в Галерее современного искусства. Что увидят казанцы?

— Это сборная выставка, она побывала во многих городах, здесь работы разных периодов. Есть фрагменты многих проектов, представлены интерактивные вещи, можно будет познакомиться с последними изысканиями в области изобразительного искусства. Я сейчас работаю с самыми продвинутыми технологиями.