Азат Шавалеев: «Мы всегда на стороне света. В буквальном смысле!»

«К пятому курсу знал, что буду офтальмологом»

Наш герой вырос в Зеленодольске. Семья была связана с медициной: его мама и тетя — фармацевты, а вторая тетя — детский невролог. Но желание стать врачом оформилось у Азата не с самого детства (как это часто бывает у детей из медицинских семей), а только к старшим классам, когда он прочитал несколько книг о врачах и окончательно решил стать хирургом. В 2001 году юноша окончил школу и поступил в медицинский университет.

Азат выбрал педиатрический факультет. Это не было связано с тем, что юноша мечтал в будущем работать именно с детьми: просто конкурс сюда обычно был чуть меньше, чем на лечфак, а качество подготовки ничуть ему не уступает. По иронии судьбы в 2001 году проходной балл к педиатрам оказался выше, чем к «лечебникам», но наш герой справился. Среди всех абитуриентов, которые поступали в тот год без медалей и льгот, он набрал наивысшие баллы по биологии и по химии: сказалась усиленная подготовка по всем экзаменационным предметам, за что доктор до сих пор благодарен своим школьным учителям.

Мне нравятся компьютеры, математика, у меня аналитический склад ума, и думаю, в функциональной диагностике — ультразвуковой, на томографах — у меня бы тоже все получилось.

Мечты о большой серьезной хирургии окончились довольно прозаично: студентам-третьекурсникам показали ампутацию ноги пациенту. Азату эта картина не понравилась, желание быть хирургом общей практики испарилось в один миг. И он, любящий четкую организацию и планирование, задумался, кем же ему становиться.

— К четвертому курсу я решил двигаться в сторону диагностики. Мне нравятся компьютеры, математика, у меня аналитический склад ума, и думаю, в функциональной диагностике — ультразвуковой, на томографах — у меня бы тоже все получилось. Но все решил случайный разговор: как-то раз летом в Зеленодольске я пошел заказывать очки. Мы разговорились с офтальмологом в салоне, и она меня спросила: «А в офтальмологию ты не хочешь?» И я над этим задумался. В итоге к пятому курсу уже четко знал, что буду офтальмологом, — рассказывает доктор.

«Специальность наша — самая лучшая!»

Отчасти сказалось на выборе и то, что в офтальмологии пациенты не умирают (хотя и здесь драматизма хватает), и, конечно, то, что в офтальмологической области традиционно высокая хирургическая активность. Азат Нурисламович все-таки стал хирургом, как и хотел с юношества. Просто это совсем другая хирургия.

В офтальмологии постоянно развиваются методики, появляется новый инструментарий, растет глубина познаний врачей. Операции здесь, кстати, тоже могут быть длительными: иногда приходится сидеть за аппаратурой и три, и четыре часа. Но бесценно главное — после этого картина мира у пациента проясняется и светлеет.

— Я вообще считаю, что специальность наша — самая лучшая! — улыбается доктор. — Самое главное в ней, что мы не делаем человеку ничего плохого, а несем только хорошее! Мы всегда на стороне света, в буквальном смысле слова!

Но, как и в любой другой врачебной профессии, путь в этой специальности долгий. В 2007 году Азат Нурисламович поступил в ординатуру по офтальмологии в КГМА (бывший ГИДУВ). Часть ее базы находилась в горбольнице №13, где в офтальмологическом отделении оперировал легендарный казанский офтальмолог Яков Моисеевич Вургафт. С ним наш герой и заходил на первые офтальмологические операции. Признается: впервые заглянув в коаксиальный микроскоп, был очень впечатлен.

— Ощущение такое было, что я увидел чудный, дивный подводный мир, скрывающийся внутри глаза! — приводит доктор метафору.

Я вообще считаю, что специальность наша — самая лучшая!

Любовь к сложным случаям привела во взрослую сеть

В 2008 году вся «взрослая» офтальмология Казани сконцентрировалась в только что открывшемся РКОБ. Осталось только детское отделение на базе ДРКБ (оно работает и поныне). Азат Нурисламович считает, что это было очень верным решением. Ведь у ребенка в любой момент может развиться сопутствующая патология, и нужно, чтобы рядом были специалисты других профилей, а не только офтальмологи. Такие случаи в практике Азата Нурисламовича, кстати, были, ведь в начале врачебной карьеры он работал в ДРКБ и знает, что такое дети.

— Как-то раз ночью в послеоперационном периоде у одного из наших маленьких пациентов началась сильная рвота. Я тут же вызвал дежурного педиатра, она прибежала, ахнула, начала оказывать помощь. Мы до самого утра каждые два часа брали у него кровь, чтобы отслеживать кислотно-основное состояние и не допустить развития кетоза или алкалоза, — вспоминает он. — Если бы эти симптомы развились не в мультидисциплинарной больнице, все это грозило бы серьезной опасностью. Так что офтальмологические отделения для детей должны быть в составе многопрофильной детской больницы, я это горячо одобряю!

После ординатуры Азат Нурисламович работал в ДРКБ дежурантом по приглашению Алексея Расческова, еще одного известнейшего казанского доктора. Он с большой теплотой вспоминает работу с детьми — включая и осмотры совсем крошечных малышей в отделении патологии новорожденных.

— Когда малышам глазное дно смотришь — они так интересно реагируют! Кто-то плакать начинает, а кто-то кряхтит и недовольно хмурится, — вспоминает доктор.

Но окончательно остаться в детстве все-таки не захотел. Он объясняет, что любит работать с самыми сложными случаями на своих операциях. А в детской сети ситуация обычно не такая драматичная, здесь тяжелые медицинские случаи все же не так часты. Витреоретинальная хирургия, которой в основном занимается сейчас наш герой, все-таки более развита для взрослых пациентов.

Хотя в детской офтальмохирургии есть и сложные направления: например, лечение ретинопатии у недоношенных малышей или исправление косоглазия. Азат Нурисламович рассуждает: если бы он не стал витреоретинальным хирургом и остался в детской сети — как раз на исправлении детского косоглазия и сконцентрировался бы. Потому что это тоже сложнейшая, комплексная задача, которую врач решает ступенчато. Ведь недостаточно только «поставить» глаза в правильное положение хирургическим путем. Нужно еще развить полноценное бинокулярное зрение, и все это задачи из разных областей офтальмологии. Наш герой проходил и специализированное обучение по этому направлению — ездил в Новосибирск, в филиал НМТК «Микрохирургия глаза».

«Неотложка — колоссальная школа жизни для молодого врача»

В ДРКБ доктор проработал около трех лет. А параллельно трудился еще и в клинике «Третий глаз», и в неотложном отделении РКОБ.

— Я считаю, что неотложка — это колоссальная школа жизни для молодого врача. И ординаторам своим всегда говорю, что если будет возможность устроиться в неотложку — надо ее обязательно использовать! Потому что это дает уверенность в работе. После неотложки ты, встретившись со сложным или редким случаем, точно не будешь волноваться и удивляться, — объясняет доктор.

Азат Нурисламович вспоминает из периода работы в неотложке разные случаи. Привозили к нему пациентов в разном состоянии, включая жизнеугрожающие — например, пациент с флегмоной — гнойным воспалением мягких тканей. А еще офтальмологическая неотложка — это широкий спектр травмы, в том числе и с попаданием инородных предметов в глаз. К примеру, приехал как-то раз мужчина, который каким-то непостижимым образом «наделся» глазом на настенный крючок для одежды. Потом этот крючок долго еще хранился в отделении неотложной помощи.

Видели врачи неотложки и криминал. Нет, с «казанским феноменом» Азат Нурисламович и его сверстники уже не встречались — слышали только рассказы более опытных коллег. Кстати, рассказывали врачи-офтальмологи об этом и нашему изданию: эхо лихих девяностых есть и в портрете Айдара Гатауллина, и в статье о Татьяне Бушмановой. А наш герой видел только так называемый «бытовой» криминал. Например как-то раз пациент в приемном отделении вспылил оттого, что приходится долго ждать своей очереди, и запустил кирпич в окно больницы. Разбив стекло, мужчина уехал, но через некоторое время вернулся — все-таки ему нужна была помощь. Помощь ему, разумеется, оказали, а потом ему пришлось отвечать перед законом и больницей.

Вспоминает доктор еще мужчину с поврежденными взрывом глазами. Ему подожгли машину, он выбежал ее тушить, а автомобиль взорвался. Врачи провели этому пациенту несколько операций: вынимали инородные тела из обоих глаз, исправляли зрение…

Врачи неотложного отделения в начале прошлого десятилетия делали все: и обрабатывали проникающие ранения, и инородные тела из глаз вынимали, и с воспалительными заболеваниями работали. Сейчас значительную долю манипуляций выполняют уже врачи стационарных отделений. Осложнялось все тем, что по вечерам дежурным в неотложке оставался только один доктор (а сейчас дежурят одновременно три врача). Это, конечно, сильно затягивало прием, который длился до глубокой ночи. Зато после такой школы Азату Нурисламовичу вообще ничего не страшно.

Пробка от шампанского, пейнтбольный снаряд и диск от болгарки: что грозит нашим глазам

Есть в офтальмологической заболеваемости сезонность. Доктор перечисляет:

— В осенний сезон люди обращаются с увеитами, иридоциклитами, конъюнктивитами. С приходом весны начинаются огородные работы: там резко растет количество травм и попадания инородных тел в глаза. Кто-то натыкается глазом на ветку, кто-то неудачно падает, у кого-то диск от болгарки во время работы разлетелся и осколки попали в глаз. В новогодние праздники привозят пациентов с травмами от фейерверков. Еще в Новый год часто бывают люди, получившие пробкой от шампанского в глаз. И это бывают сильные удары, которые вызывают серьезные последствия, вплоть до отслойки сетчатки! Одно время, когда был популярен пейнтбол, к нам попадали пациенты с очень серьезными травмами глаз. Потому что скорость вылета снаряда огромная, у него большая кинетическая энергия. И если он попадает в глазное яблоко, бывает и отрыв радужки, и вывих хрусталика, и отслойка сетчатки, и все, что угодно.

Удивительно, но офтальмологи могут сохранить человеку не только глаз, но и зрение в большом количестве описанных случаев. Как рассказывает Азат Нурисламович, все зависит от степени и характера повреждения. Такими травмами занимаются офтальмохирурги, в том числе и в отделении микрохирургии №2, где с 2013 года работает наш герой.

Травмы бывают разные, вплоть до разрушения глазного яблока. И все эти микроскопические структуры вновь собирают воедино офтальмохирурги. Наш герой рассказывает о вещах, которые и представить-то страшно. А они это делают! Хирурги сначала собирают глазное яблоко, а потом реконструируют его структуры. Первичный этап — это извлечение инородного тела и герметизация глаза, вторым этапом идет его реконструкция (которая, в свою очередь, может делиться на несколько шагов). Например, в глаз помещаются фторорганические соединения, чтобы «прижать» на место отслоившиеся оболочки и сетчатку, потом налагаются бандажные сетки. Бывает, что и хрусталика нет, и радужной оболочки — и эти пациенты потом отправляются к Айдару Гатауллину, заведующему отделением — он занимается имплантацией иридохрусталиковой диафрагмы. В конечном итоге пациент получает и зрение, и косметический эффект.

Еще в Новый год часто бывают люди, получившие пробкой от шампанского в глаз. И это бывают сильные удары, которые вызывают серьезные последствия, вплоть до отслойки сетчатки!

Мы спрашиваем доктора: ему не страшно работать с такими тонкими структурами? Как побороть в себе волнение и с уверенностью начать манипуляции внутри человеческого глаза? Он улыбается: признается, что страшно было на первых операциях. И это нормальное человеческое чувство, без которого, наверное, ничего не получится. Но невозможно стать большим хирургом по книгам. Нужна постоянная практика. Никто не подскажет, под каким углом держать инструмент — это понимаешь только ты сам, делая операцию. Никто не примет за тебя решение. Никто не внушит твоим рукам правильные двигательные паттерны — ты сам их нарабатываешь. Все нюансы можно узнать, только начав работать. Но наработав опыт, его уже не забудешь. Доктор улыбается:

— У меня на операциях часто так бывает, что руки сами собой, машинально работают. Раньше, чем я формулирую в голове мысль, они уже ее осуществили. Помните фильмы, где человек теряет память, забывает, кто он, но потом его профессию понимают по тому, как он двигается и что умеет делать? Мне кажется, если я когда-то потеряю память, будет очень легко понять, что я офтальмохирург, если запустить меня в операционную. Руки никогда не потеряют память. Поэтому мне не страшно. А на первых порах — ну конечно, волновался. И ординаторы мои сейчас волнуются, и это нормально.

«Я считаю, что у нас офтальмология на высоком уровне!»

Поначалу, придя в отделение, доктор делал факоэмульсификации, операции на глаукоме, работал с офтальмологической травмой. Освоение витреоретинальной хирургии — ювелирно сложных операций на сетчатке и оболочках глаза — стало следующим этапом его профессионального развития. И этап этот был логичным и нужным:

— В 2018 году я перешел к витреоретинальной хирургии. Потому что чувствовал, что мне это нужно освоить. Даже чуть ли не физическим было это ощущение. Я вел пациентов, и мне не хватало последнего этапа в их лечении — операции на сетчатке. Я не мог довести пациента до излечения именно потому, что не освоил на тот момент витреоретинальную хирургию.

Этот вид хирургии в офтальмологии развивается семимильными шагами в последние десятилетия. Условных 20 лет назад такие операции делали только в Москве, пациентов направляли туда со всей России. И даже московские офтальмохирурги делали большие разрезы, инструменты в их распоряжении были менее совершенными, чем сейчас. Работали через проколы размером в полтора миллиметра — для глазного яблока это очень много. Сегодня витреоретинальную операцию спокойно делают в Казани, в РКОБ — на ультрасовременной витреоретинальной машине, с минимальной инвазией (размер прокола кратно уменьшился) и хорошими результатами.

— Интенсивное развитие началось примерно в 2011 годах. Открытие витреоретинального направления хирургии в Казани позволило вернуть зрение большему числу людей, ведь мы не могли направлять каждый случай в федеральный центр. Сегодня в Казани это достаточно распространенная операция, — объясняет доктор.

Но, конечно, не все так просто. Витреоретинальные операции — высший пилотаж офтальмохирургии. Они сложные и высокотехнологичные. Выполняются на современном оборудовании и требуют специфических расходных материалов и инструментария.

— Вообще, я считаю, что у нас офтальмология на очень высоком уровне, — рассуждает Азат Нурисламович. — Во-первых, благодаря большому потоку операций. Все-таки за границей так не оперируют, как мы. Мы ведь день и ночь оперируем! У нас в этом плане опыт огромный. Плюс современное оборудование, которое ничем не уступает оснащению западных клиник.

Все-таки за границей так не оперируют, как мы. Мы ведь день и ночь оперируем! У нас в этом плане опыт огромный

Сегодня наш герой освоил практически все операции, которые выполняются в РКОБ, — не делает только пересадку роговицы, этим занимаются другие врачи. Помимо витреоретинальных операций, он оперирует и катаракты, и глаукомы, и травмы. Много работает с диабетической ретинопатией — рассказывает, что очень часто диабет приводит к серьезным поражениям сетчатки. Отслойка доходит вплоть до субатрофии глазного яблока и кровоизлияния. При таких состояниях пациент теряет зрение. У хирургов есть определенные способы сохранять возможность видеть, и они применяют их так долго, насколько это возможно.

«Когда пациент сохраняет зрение — это самое приятное в нашей работе»

Азат Нурисламович — врач высшей квалификационной категории. Он освоил один из самых сложных секторов офтальмологической хирургии, делает удивительные по сложности и ювелирной тонкости операции. Ему важно расти, развиваться и осознавать свое мастерство. Самую главную свою эмоцию от работы доктор описывает с нескрываемой радостью:

— Приезжает пациент с серьезной травмой. Зрения нет. Ты берешь его в операционную на ревизию — сразу предупреждаешь, что никаких гарантий дать не можешь, результат непредсказуемый. А он выходит из операционной — и видит! У него хоть какое-то, пусть не стопроцентное, но зрение есть! Он видит свет или движение. И это же здорово — вот этот результат, который мы видим! Когда пациент сохраняет зрение после серьезных травм или осложнений — это самое приятное в нашей работе!

Большая часть пациентов Азата Нурисламовича — все-таки возрастные пациенты. Не секрет, что с возрастом глазу нередко требуется хирургическая «поддержка». При этом у бабушек и дедушек может ухудшиться память, испортиться характер, уменьшиться эффективность когнитивной сферы. Как работать, когда большая доля твоих пациентов такие? Доктор смеется: а вот для этого и нужно было закончить педиатрический факультет, ведь многие возрастные люди становятся как дети!

Если говорить серьезно, то у Азата Нурисламовича к пожилым людям отношение довольно трепетное. Он терпеливо объясняет им медицинские и бытовые моменты, разговаривать старается бережно и так, чтобы все было понятно. Нужно предупредить обо всем, в том числе и о возможных осложнениях. Обязательно объяснить, какая острота зрения будет после операции, чего стоит ждать.

— Большая часть пациентов положительно настроены и реагируют на все положительно. Конечно, многие боятся операции. Страх перед неизвестностью — это вообще нормальное состояние любого человека. Есть и страх боли. Многие спрашивают, общий ли будет наркоз. Но мы предпочитаем проводить операции под местной анестезией, ведь ее вполне достаточно для того, чтобы пациент не испытывал неприятных ощущений во время вмешательства. А общий наркоз — это большая нагрузка для организма, и вести его анестезиологам нужно совсем по-другому. Ввести в наркоз, вывести из него, сохранить все показатели в норме…

Постоянно работает доктор и с сопровождающими пациента людьми. Лучше, когда с пожилым человеком рядом родственник или другой близкий человек — он поймет, услышит и гарантированно запомнит то, что может пропустить сам пациент.

Это же здорово — результат, который мы видим! Когда пациент сохраняет зрение после серьезных травм или осложнений — это самое приятное в нашей работе!

«Если заболевание есть — значит, его нужно лечить!»

Азат Нурисламович рассказывает, что, подолгу наблюдая пациентов, может сочувствовать их жизненной ситуации. К этому он достаточно чувствителен. Особенно сильные эмоции у него вызывают дети — он остро воспринимает их боль, будучи отцом двоих сыновей. Возможно, отчасти поэтому он и не остался в детской сети — не стал всю жизнь наблюдать, как болеют дети. Вторая его эмоциональная «ахиллесова пята» — пожилые люди. Азат Нурисламович вспоминает эпизод из «17 мгновений весны», в котором Штрилиц признается: «Я люблю детей и стариков».

А вот по поводу заболевания старается приглушить эмоции. Перед доктором есть пациент, которому нужно помочь. Врач делает свою работу, в любом случае делая все возможное, независимо от того, насколько сильно он эмоционально вовлечен в проблему пациента.

— Стараемся максимально эффективно работать, чтобы пациент получил пользу. Есть заболевание — значит, надо его лечить! — говорит доктор. — Но вот если мы уже не можем помочь, если уже исчерпаны все способы — тут, конечно, я очень сочувствую. Долго помню одного пациента с сахарным диабетом, который был на диализе, у него оставался только один глаз. Это был очень приятный человек, располагающий к себе. И мы не смогли ему помочь, сохранить зрение ему не удалось, что бы мы ни делали. Вот такие ситуации у меня вызывают эмоции, мне искренне жаль, что я больше ничего не могу сделать.

Если мы уже не можем помочь, если уже исчерпаны все способы — тут, конечно, я очень сочувствую.

«Медицина — искусство. Она не должна быть сферой услуг!»

Отдельная тема для разговора — потребительский экстремизм. Доктор констатирует, что некоторые родственники пациентов или они сами с неуважением относятся к медицинскому персоналу, проявляют повышенную требовательность и уверены, что главная задача врача — не вылечить, а угодить.

— Я считаю, это прямое следствие того, что в какой-то момент медицина стала относиться к сфере услуг. Но это неправильно. Это отдельное направление, искусство. Оно не должно быть сферой услуг! Мы замечаем, что пациентского экстремизма стало больше — думаю, свою роль играют и судебные практики, когда с юристами люди ходят по судам и пытаются получить материальную наживу за счет исков к больницам. Но это все-таки не так часто случается. Мы ведь беседуем с пациентами. Все им объясняем, все для них делаем. А как можно сделать человеку плохо в ответ на то, он делает тебе хорошо? Это же неправильный путь! И это понимает большинство людей, — рассуждает доктор.

И еще один элемент работы, о котором врачи отзываются с неудовольствием, — бесконечное заполнение медицинской документации. Азат Нурисламович в этом не одинок: за пять лет существования рубрики «Портрет» в нашем издании не менее сотни докторов высказались об этом же. Это постоянно дублирующаяся работа, значительную часть из которой может сделать не врач, а сотрудник с функциями медицинского регистратора.

— Многие процессы можно автоматизировать. Можно ввести должность медрегистратора, который существенно облегчит работу врачам. Идеально было бы, если бы врач должен был расписывать только ход операции, ведь все остальное может ввести медрегистратор. По крайней мере, за границей система работает именно так. Может быть, когда-нибудь к этому наша медицина и придет, но я не думаю, что это случится скоро. Думаю, что этих историй болезни на наш век хватит, — говорит наш герой. — Конечно, хотелось бы, чтобы было поменьше писанины. Но это из области фантастики.

Конечно, хотелось бы, чтобы было поменьше писанины. Но это из области фантастики.

Но подвижки в правильную сторону имеются — например, большим подспорьем докторам стала единая информационная система, в которой концентрируется вся история болезни пациента. Доступ к ней открыт для врачей из всех больниц республики, и это существенно облегчает задачи и экономит время — ты сразу видишь весь спектр сопутствующей патологии и свежую информацию обо всех медицинских анализах и обследованиях.

«Дети — это самое важное для меня»

Доктор — счастливый отец двоих сыновей. При разговоре о детях он светлеет лицом — видно, что он очень вовлеченный папа. Он признается: старается все свое свободное время проводить дома с семьей, выходные стремится проводить со своими мальчишками.

— Дети — это самое важное для меня. Мы всю жизнь проводим на работе, и у нас остается совсем немного времени на то, чтобы быть с ними. Это меня печалит, но я стараюсь как можно больше времени проводить с ними в выходные дни. Стараюсь насладиться этими моментами, — признается доктор. — Учу их простым вещам — любить жизнь и Всевышнего. Любить свою страну, родных и близких. Всегда находиться на положительной стороне, стараться принести людям пользу. Зарабатывать деньги честным путем...

А вот по поводу того, хотел ли бы он продолжения династии в детях, доктор еще не определился. С одной стороны, если кто-то из сыновей решит пойти в офтальмологию, то Азат Нурисламович будет с удовольствием делиться с ним своими знаниями и мастерством. С другой стороны, молодой человек должен понимать: на то, чтобы состояться в медицине в России, нужно очень много лет. Не все эти годы у тебя будет большая зарплата, зато будет тяжелая работа — легкой в медицине не бывает. Путь непростой и долгий.

— Главный минус — именно в том, что он долгий. Мне иногда приходит мысль: я только сейчас могу сказать, что набрался опыта, всему научился, состоялся в своем деле. А ведь мне уже больше сорока лет! — размышляет наш герой.

В будущем Азат Нурисламович хочет освоить еще одно большое направление офтальмохирургии — окулопластику. Здесь объединяются хирургические операции на веках, глазных мышцах, слезных органах и тканях орбиты, операции по протезированию глаза. Это большая, сложная реконструктивная хирургия, и в Казани этим пока еще практически никто не занимается.

На традиционный вопрос о том, за что доктор больше всего любит свою работу, он отвечает:

— Главное — что мы приносим пользу людям, как бы пафосно это ни звучало. Это действительно так, и это самое важное!