Бунин наоборот: смерть, страдание, изгнание, рождение
К 155-летию со дня рождения поэта, писателя и первого русского нобелевского лауреата по литературе Ивана Бунина
Ему исполнилось бы 155 лет. Иван Бунин — первый русский нобелевский лауреат по литературе, человек, для которого изгнание стало не только биографией, но и формой существования. Его жизнь — между Россией и чужбиной, памятью и настоящим — сегодня становится поводом для нового разговора. Поэт и писатель Дмитрий Воденников в книге «Иван Бунин. Жизнь наоборот» заново вглядывается в судьбу Бунина и русское зарубежье, где каждый страдал по-своему, спорил и писал о России, которую потерял. О книге и о самом Бунине беседовали Ирина Барметова и Дмитрий Воденников.
«Начну с конца, а закончу криком новорожденного»
Книга «Иван Бунин. Жизнь наоборот» вышла в «Редакции Елены Шубиной» в серии «Жизнь известных людей» или сокращенно ЖИЛ. Это аналог известной серии ЖЗЛ, которая выходила и выходит в издательстве «Молодая гвардия». Поэт и писатель Дмитрий Воденников рассказал, что издательница Елена Шубина предложила ему выбрать автора, и этот выбор оказался непростым. «Мне бы хотелось писать про Ахматову, — сказал он. — Но одна мысль о жизни, над которой как туча висит несчастье, показалась выше моих сил. С Цветаевой — то же самое».
Он уточнил, что вопреки расхожему мнению поэты вовсе не враждебны друг к другу: «Ты живешь чужими стихами. Они тебя питают. Просто любить «поэзию вообще» невозможно — ты любишь конкретного поэта». В Бунине, признался Воденников, его привлекла не поэзия, а проза — «живая, ясная, с нервом». А еще сюжет самой жизни писателя, в которой, по словам Дмитрия, есть все, что нужно для хорошего фильма: драма, изгнание, любовь и признание. «Представьте, Голливуд снимает про русского писателя, — сказал он. — Кого бы они выбрали? Конечно, Бунина. У него есть противостояние, изгнание, печаль, и при этом Нобелевская премия. Это человек, которому удалось прожить жизнь как историю».
Дмитрий рассказал, что узнал о почти кинематографическом эпизоде вручения Нобелевской премии Бунину: «Он знал, что попал в шорт-лист, но так нервничал, что ушел из дома в синематограф. Когда позвонили из Шведской академии, жена решила, что это розыгрыш. Потом все кинулись искать Бунина. И вот в темный зал кинотеатра входят служители с фонариками, ищут, где он сидит. Это готовая сцена для фильма».
Но просто пересказывать чужую биографию Воденников не хотел. «Кто я такой, чтобы писать очередную жизнь Бунина? Это уже сделали профессиональные буниноведы. Мне важно было написать, как я его вижу — писатель о писателе», — рассказал Воденников. Так родилась идея структуры «наоборот»: от смерти к рождению. «Мне нужен был фокус. И вдруг я понял: я напишу книгу наоборот. Начну с конца, когда ком земли падает в могилу, а закончу криком новорожденного». Книга начинается действительно жутко:
Ударил ком земли, и скоро Бунин оказался под землей, где так оказаться боялся. Ком земли был мерзлый, подали его по традиции на лопате, и эта чужая смерзшаяся земля, в неожиданно жестокий парижский мороз, хоть чем-то напоминала Родину.
По словам Воденникова, у Бунина был почти патологический страх захоронения — он боялся змей, боялся самой идеи земли над собой. Поэтому автор решил сделать ему «посмертный подарок»: книгу, где смерть отступает, а жизнь разворачивается обратно —до самого рождения. В последней главе только одна фраза: «Бунин родился». «Мне хотелось, чтобы, когда читатель закрывает книгу, у Бунина все было впереди», — объяснил Дмитрий.
«Это трагедия — лишиться Родины»
Литературный критик Ирина Барметова подчеркнула, что назвать книгу Дмитрия Воденникова просто биографией — значит слишком упростить замысел: это и документ, и исследование, и роман. Книга, по ее словам, не только о Бунине, но и о целом явлении русского зарубежья. Барметова напомнила, что термин «русское зарубежье» ввели американцы, а позднее поддержал Петр Струве, уже в эмиграции. Первое крупное исследование эмиграции первой волны после 1917 года провел профессор Сэмюэл Хантингтон со студентами, изучая жизнь русских общин в Париже, Берлине, Белграде и Праге. Он писал с пиететом о людях, вынужденных покинуть Россию, и называл русское зарубежье беспрецедентным явлением: «такого не было ни до, ни после».
Барметова отметила, что миллионы людей уехали между 1917 и 1924 годами — «это была почти целая страна». Многие осознанно выбирали изгнание, а не жизнь в новой советской реальности. «Это трагедия — лишиться Родины», — сказала она. Вспомнила и «пароход философов», когда большевики выслали за границу сотню писателей, философов, теологов. «Что нам делать?» — именно этот вопрос, по ее словам, мучил эмиграцию. Одни, как писал Струве, могли бы посвятить себя обличению советской власти, другие — создать «свою Россию», сохранить в искусстве и памяти ту страну, которую потеряли. «Бунин выбрал второе, — сказала Барметова. — Он создавал Россию, которой больше не было». Его рассказы, написанные во Франции, часто возвращали читателя к дореволюционной России, к ее лирической и страшной памяти.
Россия, продолжающаяся за границей, — в центре книги Дмитрия Воденникова: «Это огромная травма — потеря Родины. Эти люди уезжали навсегда. И Бунин уезжал не как путешественник, а как изгнанник», — добавил автор биографии. Он рассказал, что пытался восстановить момент отъезда Бунина из Одессы, когда Красная армия уже подходила к городу, а с побережья еще отплывал последний пароход. «Я не ученый, — сказал Воденников. — Я писал сны о Бунине. И восстанавливал его жизнь по рассказам, где, как мне кажется, Бунин прячется сам».
Одну из таких сцен он выделил особенно: «Последний пароход. Люди бегут к нему. Герой Бунина — а, вероятно, это был сам Бунин — уже на борту. И вдруг видит: на последней пролетке приезжает мужчина в шубе, несет девочку с розовым бантом. Солдаты преграждают путь, но он, невооруженный человек, грозит им пальцем, и они расступаются. Он вбегает на пароход. Сильный эпизод». Другой эпизод: две девушки, «ярко накрашенные, смеющиеся», без документов и денег, пробираются на судно, уходящее в Константинополь. «В рассказе это мимолетная деталь, — сказал Воденников. — Но я не мог не думать, что ждет их дальше. Это же пропасть, гибель. Мне хотелось подсветить эти мгновения — человеческие, страшные, почти невыносимые».
Дмитрий Воденников подчеркнул, что не писал «чистую биографию», а создавал «сон о биографии»: «Я писал не жизнь Бунина, а ее отражение, как она могла присниться. Это роман о биографии и о человеке, который всю жизнь строил свою внутреннюю Россию, даже когда реальная уже исчезла». Так в книге «Иван Бунин. Жизнь наоборот» эмиграция становится пространством памяти, где Бунин и его поколение продолжают жить вопреки изгнанию и забвению.
«Ключ к пониманию Бунина»
Жизнь эмигрантских кругов, к которым относился и Бунин, была, по словам Воденникова, «не просто трудной — конфликтной». «Они ведь между собой ссорились не меньше, чем с советской властью», — сказал он. При этом Бунин оставался убежденным антисоветчиком, и все же во время Второй мировой войны, а потом и Великой Отечественной, он неожиданно встал на сторону России. «Это очень показательно: человек, который не принимал революцию, в момент опасности встает на сторону страны, от которой его отделила пропасть», — сказал Дмитрий.
По словам Воденникова, Бунин, известный своим высокомерием и резкостью, удивлял способностью признавать чужой талант, даже если этот талант принадлежал советскому писателю. Дмитрий рассказал историю о том, как Бунин взял в книжном магазине журнал с поэмой Александра Твардовского «Василий Теркин». «Мы ждали, что он разнесет ее в клочья, — сказал Воденников. — Но вдруг — тишина, потом смех, потом восхищение. Бунин вышел и сказал: «Он реально слышит язык народа. Он талантлив». Это же невероятно: Бунин признает советского автора».
Барметова добавила, что подобным образом Бунин оценил и роман «Петр Первый» Алексея Толстого, хотя к самому Толстому относился с прохладой, называя его «розовым графом». Воденников продолжил: «Вот это удивительно. Бунин, антисоветчик, человек, написавший в 1924 году статью «Миссия эмиграции» с жесткими словами о советской власти, отправляет в Советский Союз телеграмму с похвалой Толстому за «Петра Первого». Представляете? Поздравительная телеграмма советскому писателю от эмигранта-антисоветчика. Это же ломает привычные схемы». Дмитрий отметил, что этот жест говорит не столько о политике, сколько о внутреннем патриотизме Бунина: «Он был за Россию, не за режим. Патриотизм у него был абсолютный, даже неконтролируемый».
В разговоре Воденников вспомнил и историю отношений Ивана Бунина с Владимиром Набоковым — двух писателей, которые с трудом терпели друг друга. «Когда Бунин получил Нобелевскую премию, он еще не успел растратить деньги и пригласил Набокова в ресторан. Набоков потом зло описал этот ужин: ему показалось невыносимо, что Бунин хвалит еду. А в конце они оба путаются в шарфе и пальто на ночной улице — смешная, почти анекдотическая сцена. Ирония в том, что сам Набоков, который писал о «злом Бунине», выглядит куда язвительнее».
Для Воденникова Набоков — важная фигура и в его книге. Он вплетает его голос в повествование, цитируя «Дар» и описывая сцену, где из мебельного фургона выгружают «параллелепипед белого неба».
Облачным, но светлым днем, в исходе четвертого часа, первого апреля 192… года (иностранный критик заметил как-то, что хотя многие романы, все немецкие например, начинаются с даты, только русские авторы — в силу оригинальной честности нашей литературы — не договаривают единиц), у дома номер семь по Танненбергской улице, в западной части Берлина, остановился мебельный фургон, очень длинный и очень желтый, запряженный желтым же трактором с гипертрофией задних колес и более чем откровенной анатомией. Переходя на угол в аптекарскую, он невольно повернул голову (блеснуло рикошетом с виска) и увидел — с той быстрой улыбкой, которой мы приветствуем радугу или розу — как теперь из фургона выгружали параллелепипед белого ослепительного неба, зеркальный шкап, по которому, как по экрану, прошло безупречно-ясное отражение ветвей, скользя и качаясь не по-древесному, а с человеческим колебанием, обусловленным природой тех, кто нес это небо, эти ветви, этот скользящий фасад.
«Это набоковский взгляд — видеть предмет как отражение мира, — объяснил Воденников. — И для меня это ключ к пониманию Бунина. Он и есть этот шкаф, в котором отражается небо. Земля у Бунина всегда рядом с небом, она отражается, но не поглощает. Он ее боится, но не отпускает».
В «Жизни наоборот» Воденников пишет не столько о Бунине, сколько о человеке, оказавшемся между двумя мирами — страной, которую он потерял, и новой, которую не принял. Это книга о противоречиях. Русское зарубежье у Воденникова не становится идиллическим собранием изгнанников, «взятых за руки», как мы привыкли представлять. Там холод, зависть, бесконечные разговоры о долге перед Россией и невозможность этот долг исполнить. Каждый живет своей болью, своей ревностью, своей правдой. Это книга о живых людях — раздраженных, гордых, смешных, остроумных, обиженных и любящих. Она раскрывает Бунина через тех, кто его окружал, через то, как он спорил, писал, терял, признавал, через моменты, когда даже ярый антисоветчик способен был сказать о советском писателе: «Он слышит язык народа».
Читать Воденникова интересно, если вы уже знакомы с Буниным, знаете, как звучит его голос, как тяжелеет его взгляд на фотографии. Тогда открываются новые пласты — сеть связей, совпадений, уязвимостей, которые автор собирает в единое живое полотно. Но эта книга не для знакомства с Иваном Буниным. Это чтение для тех, кто готов увидеть Бунина не бронзовым бюстом, а человеком противоречивым, гордым, временами смешным, временами страшно трогательным. Именно в этом, кажется, и есть замысел Воденникова: вернуть Бунину жизнь — наоборот.
Екатерина Петрова — литературная обозревательница интернет-газеты «Реальное время», ведущая телеграм-канала «Булочки с маком».