Ильдар Вагапов: «Я честен перед собой до конца. И считаю основой работы любого врача честность»

«Казань мне оказалась ближе к душе»

Ильдар Вагапов родился и вырос в Башкортостане. Ильдар был увлекающимся юношей — больше всего до старших классов из школьных предметов любил историю и обществознание. Хорошо шли и математика с физикой, но в этом сбалансированном наборе вообще никак не проявлялись биология и химия. О медицине мальчик не думал до десятого класса. А в десятом одна из его учительниц сказала мальчику: «Из тебя получится или хороший врач, или юрист». Видимо, заметила в парне склонность к логическому мышлению и способность запоминать большой объем информации. И он задумался.

Окончив школу в 2010 году, юноша решил выбрать медицину — к вящей радости мамы, которая как раз очень хотела, чтобы сын стал доктором. Выбирая вуз, юноша захотел попытать счастья в Санкт-Петербурге, в Военно-медицинской академии. Он был в отличной физической форме — с детства занимался разными видами спорта, и поэтому решил, что работа военного врача может ему подойти. Приехал в Питер и начал проходить вступительные испытания. Все шло хорошо, но после нескольких недель, проведенных в части, Ильдар осознал: нет, военная жизнь — не для него. Слишком зарегламентированная, слишком вся по команде. Созвонился с родственниками, объяснил ситуацию и стал выбирать дальше. Вариантов было два: либо оставаться в Питере (под присмотром родного дяди), либо возвращаться в Башкирию. В Башкирию не хотелось.

— Забрал документы за неделю до финального испытания и ушел, — рассказывает сегодня Ильдар Робертович. — Поступил в Педиатрическую медицинскую академию. А проучившись там три года, решил перебраться в Казань. У меня здесь живет родной брат, и я приезжал к нему на каникулы. Впервые это случилось после первой сессии: в новогоднюю ночь, 31 декабря, приехал в Казань, досрочно сдав экзамены. И это оказалось для меня, наверное, определяющим событием. Я татарин во многих поколениях, и нигде до тех пор не слышал столько татарской речи, как на тех каникулах. А я очень люблю татарский язык — и говорить на нем, и слышать, как он звучит. Это у меня в душе. И в Казани я ехал в автобусе и думал: «Классно как! В Питере такого нет». Питер — город своеобразный, в нем есть свои плюсы и минусы, но Казань мне оказалась ближе к душе. И я перевелся сюда, на педиатрический факультет Казанского медицинского университета.

Я татарин во многих поколениях, и нигде до тех пор не слышал столько татарской речи, как на тех каникулах. А я очень люблю татарский язык — и говорить на нем, и слышать, как он звучит. Это у меня в душе

«Хочу чего-то посложнее и посерьезнее»

Приехав в Казань на четвертый курс, как-то Ильдар проезжал вместе с братом мимо 7-й горбольницы. И сказал: «Я буду здесь работать». Так оно впоследствии и получилось — несколько лет наш герой там проработал.

А трудовую карьеру начал еще в Питере, с первого курса: работал санитаром в реанимации Федерального центра им. Алмазова. Неудивительно, что с первого курса студент хотел стать кардиохирургом. Перебравшись в Казань, работать он продолжил: пришел в травматологию той самой горбольницы №7 и предложил себя в качестве медбрата. Его определили палатным медбратом: предстояло ставить капельницы, делать уколы, а порой и судна больным менять. В итоге после первого же дежурства наш герой понял: это не для него. Снова пришел к руководству и заявил: «Хочу чего-то посложнее и посерьезнее. Я уже много умею, и всему, чему надо, научусь». Руководство пожало плечами и отправило ретивого медбрата в приемное отделение.

— Там действительно всё серьезнее. Гипсы, репозиции, переливания крови — словом, все, чего жаждет сердце любого студента. Гипс накладывать перед первой сменой учился дома, на брате: попросил его как-то вечером побыть моей моделью. Загипсовал ему руку, но намертво — у него аж пальцы посинели. Перетянул… В итоге, работая в 7-й горбольнице, я открыл для себя травматологию и ортопедию. Старался научиться всему, бывать на всех процедурах и операциях. С четвертого курса погрузился в эту специальность.

Получив диплом о высшем образовании в 2016 году, остался в интернатуре, в той же травматологии. Но зацикливаться на одной области не стал. Параллельно начал осваивать микрохирургию кисти и работал микрохирургом во взрослой сети. Но на месте сидеть не получалось. Оставаться в микрохирургии кисти в итоге не захотел: говорит, что она со временем стала бы тем панцирем, из которого доктор просто «не вылез» бы. Это слишком тонкая, слишком узкая специальность, которая требует безусловной любви, полного погружения и не терпит занятия чем-либо еще. А наш герой точно не хотел становиться «хирургом только одного органа».

— А я люблю разнообразие и постоянно хочу постигать новое. Выйдя из панциря микрохирургии, я понял: вокруг есть очень много вещей, которые врач-травматолог обязан знать. Ты же не скажешь в приемном отделении человеку со сломанной ногой «С этим не к мне, я только по кисти»… Сейчас я одновременно и взрослый ортопед-травматолог, и детский оперирующий ортопед. Это две разных области, но мне нравится развиваться в обеих, и пока у меня это получается. Но я долго искал себя. И продолжаю до сих пор.

Ты же не скажешь в приемном отделении человеку со сломанной ногой «С этим не к мне, я только по кисти»…

«Теперь большую часть операций на суставах делают артроскопически»

«Поиски себя» привели доктора в ДРКБ — туда он устроился работать в 2017 году, и до сих пор продолжает там работать — берет дежурства, делает операции. Параллельно погрузился в артроскопию суставов у взрослых и подростков — прошел несколько обучающих курсов, сейчас каждые два месяца ездит на разнообразные конференции и симпозиумы по артроскопии. А дополнительно проходит обучения по детской хирургии и ортопедии.

У Ильдара Робертовича есть сертификат детского хирурга. В 2017 году он поступил в ординатуру по детской хирургии — чтобы войти в эту область. В то время он раздумывал, не перейти ли в ДРКБ окончательно, поэтому нужен был сертификат. Учился наш герой два года на кафедре у Леонида Миролюбова. По мере получения навыков кристаллизовалась мысль: детским хирургом быть не хочется. А вот детским хирургом-ортопедом — да.

— Несмотря на то, что я работаю во взрослой сети, деток я люблю, консультирую и с удовольствием принимаю. В итоге сейчас я работаю травматологом-ортопедом в 18-й горбольнице, в ДРКБ и еще принимаю в нескольких частных клиниках, — подводит итог своей обширной занятости Ильдар Робертович.

В 18-й больнице не так давно поставили «на крыло» артроскопию — сложную высокотехнологичную операцию, которая позволяет исправлять дефекты и повреждения суставов (чаще всего коленного или плечевого) через маленький прокол, выполняя через него 90% необходимых манипуляций. Так лечат сегодня разные болезни: патологии мениска, связок, хряща, нестабильность, повреждения и дегенеративного, и посттравматического генеза. Как раз артроскопия сейчас и находится в фокусе основного внимания нашего героя. В ведущих больницах города артроскопические операции делаются по квотам. Эта работа началась и в хирургическом отделении горбольницы №18.

— Это большой шаг вперед. Потому что последние десятилетия большая часть операций на суставах делалась открытым способом: делался большой надрез. Это означало для пациента длительную реабилитацию, сложное восстановление. А еще возрастал риск осложнений — например, гнойных инфекций. Минимальная инвазивность сейчас вышла на новый уровень, и теперь большую часть операций на суставах делают артроскопически. Конечно, остается еще пул операций, которые, кроме как открытым способом, никак больше не сделаешь. Например, к таким относится замена сустава, — рассказывает наш герой.

Но эндопротезированием он не занимается — в его ответственности другая работа. Он пытается сохранить сустав, который еще может прослужить определенное время.

Минимальная инвазивность сейчас вышла на новый уровень, и теперь большую часть операций на суставах делают артроскопически. Конечно, остается еще пул операций, которые, кроме как открытым способом, никак больше не сделаешь

«Я врач доказательной медицины»

— Детская ортопедия для меня — очень интересная тема! — с воодушевлением рассказывает доктор. — Но в ней много моментов, которые я считаю, простите за выражение, мракобесными. Всё чаще вижу коллег, которые останавливаются на старых книгах и основываются в своей работе на рекомендациях из советских времен. А я врач доказательной медицины и не люблю слепого следования старым правилам!

Ильдар Робертович поясняет: в основе доказательной медицины должно лежать убеждение в том, что каждое назначение действительно имеет резон и основывается на накопленной статистической базе (например, на стандартах проведения клинических исследований, когда изучаются тысячи случаев, проведено тройное слепое исследование, рандомизированное двойное плацебо и установлены доказанные статистические закономерности). То есть назначаемый метод лечения должен иметь доказанную эффективность. Но даже в современных клинических рекомендациях есть методики, которые доказательной базы не имеют — по сути, с научной точки зрения они бессмысленны и имеют только эффект плацебо.

Мы спрашиваем: а какой может быть эффект плацебо в ортопедии? Доктор объясняет на примере: ребенок косолапит. С точки зрения ортопедии, чаще всего это объясняется тем, что у него головка бедренной кости в вертлужной впадине имеет большую подвижность при повороте внутрь, чем кнаружи (то есть угол ротации внутрь выше). И малышу удобнее ставить стопы таким образом, что возникает косолапость. Это не доставляет ему никаких неудобств, а скелетная хрящевая ткань с возрастом укрепляется, и излишняя подвижность головки кости в вертлужной впадине прекращается, все приходит в норму. Как правило, детская косолапость в большинстве случаев естественным образом проходит примерно годам к семи, а то и раньше.

— Но таких детишек очень часто начинают «лечить» всякими массажами, электрофорезами и другими бессмысленными вещами. Проходит несколько лет, все проходит (по естественным причинам — я вам объяснил как), и мама уверена, что косолапость «вылечили», — разводит руками доктор.

Всё чаще вижу коллег, которые останавливаются на старых книгах и основываются в своей работе на рекомендациях из советских времен. А я врач доказательной медицины и не люблю слепого следования старым правилам!

Зачем доктора назначают «пустышки»?

Механизм, описанный Ильдаром Робертовичем, очень походит на механизм действия гомеопатических драже при насморке — болезнь проходит естественным путем, но гомеопат уверяет, что это помогло его средство. Наш герой улыбается: говорит, что очень много имеет сказать по поводу гомеопатического лечения вирусных заболеваний, особенно у детей. И еще признается, что его тянет на ругань при слове «остеопатия».

— Понимаете, доказательная медицина — она хороша в первую очередь для пациента, а даже не столько для врача. Врач не говорит: «Я умнее вас, а вы все ничего не понимаете». Принципы доказательной медицины предполагают, что пациент точно уверен: прописанное ему лечение работает, и в этом можно убедиться по авторитетным источникам, в которых приводится описание исследования, статистические результаты. Есть такие сайты, где можно самостоятельно проверить любой препарат на исследованность и на наличие доказательной базы — и понять, пьешь ты пустышку или эффективный препарат. А врач должен подробно объяснить, в чем это лечение заключается и как этот препарат действует.

Ильдар Робертович ведет соцсети, в которых постоянно обсуждает с подписчиками проблемы доказательной медицины. В числе причин, по которым доктора (особенно педиатры) назначают откровенно неработающие, но в целом безвредные препараты, чаще всего называют необходимость успокоить маму. Если врач ничего не назначил и сказал «само пройдет» (что в ряде случаев — абсолютная правда), то мама зачастую будет недоумевать и пойдет к другому доктору с жалобой на первого: дескать, что это он даже назначений никаких не сделал. Поэтому педиатры превентивно назначают популярную аптечную гомеопатию, у которой абсолютно доказано отсутствие лечебного эффекта. Вот же, таблетки прописал. Пейте. А когда насморк проходит, мама уверенно делает вывод: это сработало лекарство!

— Я всегда разговариваю с пациентом. Приходит ко мне, к примеру, мама ребенка с косолапостью. Я ей все объясняю: как это происходит, как головка кости поворачивается в вертлужной впадине, почему это все. Прямо на пальцах: на своей походке, на макете сустава. И она от меня уходит уже с каким-то базовым пониманием строения тазобедренного сустава. И понимает, что электрофорез в их случае — ненужная потеря времени. И взрослому человеку перед артроскопией сустава тоже все покажу, объясню и расскажу: вот эта штука есть в колене, вот за это она отвечает, вот такое с ней произошло повреждение. Я вам сделаю операцию: будет вот так. Ко мне порой приходят пациенты от других докторов, которым что-то назначено и прописано. Я спрашиваю: «А вам врач объяснил, что с вами и как это лечится?» Выясняется, что нет. Человеку просто сообщили о каком-то диагнозе и сказали: «Вот вам назначения, идите лечитесь». А это ведь очень портит комплаенс между врачом и пациентом. Это максимально важно, чтобы пациент понимал, что с ним происходит и как это лечится, я на этом настаиваю! — с горящими глазами рассуждает Ильдар Робертович.

Ко мне порой приходят пациенты от других докторов, которым что-то назначено и прописано. Я спрашиваю: «А вам врач объяснил, что с вами и как это лечится?» Выясняется, что нет

«Мы не лечим МРТ. Мы лечим пациента»

Хирургические вопросы — отдельные истории. Поскольку наш герой оперирующий ортопед, то встречается с разными крайностями. Одному пациенту показана операция на коленном суставе: у него мениск в блоке, колено не сгибается, он не может просто сесть. Ильдар Робертович на консультации сообщает, что артроскопия быстро и малоинвазивно все поправит. Но пациент, услышав слово «операция», растворяется в воздухе: идет к другим докторам, настаивает на консервативном лечении, делает какие-то совершенно ненужные процедуры и своим упрямством усугубляет свое состояние (да, запущенные случаи в ортопедии тоже случаются).

— Или наоборот: пациент приходит и сообщает мне: «Мне нужна операция». А я смотрю на снимки, смотрю на его ногу, и не вижу никаких показаний к тому, чтобы его оперировать. Ко мне часто приходят за вторым или даже третьим мнением, и нередко как раз для того, чтобы подтвердить необходимость операции. Но она далеко не всегда подтверждается. Оперировать всех подряд не нужно.

Ильдар Робертович никогда не читает заключения других врачей — когда к нему приходят уже обследованные кем-то пациенты, он просит только диск с результатом МРТ. А описание сразу откладывает в сторону. Говорит, что чужие описания путают ортопеда, он должен составить свое собственное. Но и результата МРТ тоже недостаточно: доктор обследует пациента и говорит, что на это в норме требуется не менее получаса. Смотрит на сустав в статике и динамике, оценивает двигательную активность, проводит беседу, собирает анамнез.

— Потому что мы не лечим МРТ. Мы лечим человека, — категорично отрезает врач.

Ко мне часто приходят за вторым или даже третьим мнением, и нередко как раз для того, чтобы подтвердить необходимость операции. Но она далеко не всегда подтверждается. Оперировать всех подряд не нужно

О спорт, ты — боль

Когда доктор назначает лечение, он, помимо медицинских факторов, нередко учитывает и социальные потребности пациента. Особенно это актуально, когда речь идет о спортсменах, которые в силу профессиональной деятельности очень часто травмируются. Чтобы восстанавливать поврежденные суставы, без ортопеда не обойтись.

— Например, человек приходит ко мне с повреждением сустава и говорит, что у него через три недели важнейшие соревнования и ему нужно встать в строй к тому моменту. А если не встанет — то и оперироваться не будет. И я понимаю, что если его сейчас не прооперировать, потом все будет гораздо хуже. Он во время соревнований получит такую травму, которая навсегда закроет для него большой спорт. Это лишь один пример, мы часто исходим из особенностей профессиональной деятельности человека, когда определяем тактику его лечения, — объясняет доктор.

Варианты могут быть разные. Например, порванный мениск можно удалить или сшить. На восстановление после сшивания уходит больше времени, поэтому, если нужно быстро вернуть человека в строй, в таком случае производится операция по резекции, и на следующий день пациент уже может ходить, а через две недели уже восстанавливается. Но если время есть — выбирается сшивание.

Ильдар Робертович много работает со спортсменами, и он говорит: это всегда работа вчетвером. Сам пациент, его тренер, спортивный врач команды и, собственно, хирург ортопед. Тренер должен четко понимать, что происходит с его спортсменом, потому что контракт контрактом, но если отправить его на поле раньше, чем пройдет полное восстановление, игрока он может потерять навсегда. Поэтому он всегда в курсе здоровья своих подопечных. Спортивный врач команды работает в тесной связке с хирургом-ортопедом — ведь это ему потом быть с пациентом, устанавливать необходимые и допустимые нагрузки. А еще есть реабилитологи, которые тесно контактируют и с хирургом, и с врачом команды.

Мы часто исходим из особенностей профессиональной деятельности человека, когда определяем тактику его лечения

«Поверхностный подход к реабилитации приводит к проблемам потом!»

Ильдар Робертович обращает внимание: чтобы эффективно завершать лечение пациентов после травм и ортопедических операций, нужна грамотная реабилитация. И это одна из задач, которые стоят перед татарстанской системой здравоохранения. При всем том, что в республике открываются современные, хорошо оснащенные государственные реабилитационные центры, в них пока дефицит кадров. Специалисты с должным уровнем компетенций — на вес золота, и практически все они разобраны по крупным спортивным командам.

— В государственных учреждениях такая реабилитация поставлена на поток. Специалистов остро не хватает, у них большая нагрузка, и они не ориентированы на индивидуальную работу с пациентами. Лишь немногие специалисты хотят развиваться, быть профессионалами в государственных больницах. Чаще те врачи, кто решает посвятить себя реабилитологии, уходят по частным центрам, где их потом и находят пациенты.Там и уровень зарплат больше, и больше возможностей вдумчиво работать с пациентами. Есть в Казани хорошие специалисты по ЛФК-реабилитации, я их знаю. Но их очень немного, и большинство — в частных клиниках. И это я считаю большой проблемой, — сетует наш герой.

Как происходит стандартный сеанс во время реабилитации? Для начала в идеале он должен быть индивидуальным, а не в группе. Длится он полтора часа. Все это время врач-реабилитолог рассказывает пациенту, как ему нужно действовать. Ставит паттерны движений. Определяет объем этих движений. Следит за физическим и функциональным состоянием человека. Все его внимание посвящено пациенту и его индивидуальным особенностям. Так, по словам Ильдара Робертовича, работать правильно.

— Я всем студентам, которые оканчивают медуниверситет, советую идти специализироваться по реабилитации. И это мое искреннее мнение! Потому что и для детей, и для взрослых реабилитация — это первый пункт моих рекомендаций. И службе этой еще есть куда развиваться…

И действительно: к примеру, маленький пациент, прооперировавшийся в ДРКБ, приезжает в родной райцентр. Будет там реабилитолог, который поможет ему разработать поврежденный сустав правильно, на медицинских основаниях? Или это будет случайный врач, замещающий ставку по ЛФК в районной больнице? Или этой ставки там вообще нет?

Есть в Казани хорошие специалисты по ЛФК-реабилитации, я их знаю. Но их очень немного, и большинство — в частных клиниках. И это я считаю большой проблемой

Ильдар Робертович размышляет, как можно было бы поставить на крыло службу реабилитации в республике. Для начала, по его мыслям, можно разработать брошюры (с понятными гайдами и ответами на самые популярные вопросы), организовать телемедицинские консультации именно по этому вопросу — и главное, чтобы они были грамотными и квалифицированными!

— А не так, что человек сломал руку, походил с гипсом, вот гипс снимают, и пациент приходит к хирургу в свою поликлинику. Тот ему говорит: «Поздравляю, гипс сняли. Вот вам мои рекомендации: делайте ванночки с морской солью и ешьте холодец — в нем много коллагена. И руку сгибайте и разгибайте». Вот тебе и вся реабилитация. Но поверхностный подход к ней может привести к проблемам у пациента потом! Это и чрезмерная подвижность сустава, и вероятность повторной травмы, и боли, и неспособность впоследствии выполнять привычные действия… И это я еще говорю о детях, у которых традиционно всегда послеоперационный период проходит быстро и хорошо. А если перед нами, скажем, женщина лет 50—55? Она полтора месяца ходила в гипсе, у нее рука вообще не поднимается. Ей нужна индивидуальная работа с грамотным специалистом по реабилитации, чтобы восстановиться правильно.

«Мы должны лечить пациента от того, что у него есть!»

Ильдар Робертович в течение всего нашего разговора то и дело возвращается к идее доказательной медицины. Он уверен: лет через пять она все-таки распространится в России и займет положенное ей место в умах граждан. Ну а пока все не очень радужно. Доктор приводит пример с пациентами, которые приходят к нему от остеопатов и восторженно рассуждают об интегративной медицине. Говорят: «Ой, традиционной медицине я не верю, а классическим остеопатическим методам верю». То есть путают все, что можно, ведь классическая медицина — как раз та, которую мы теперь называем доказательной. А традиционная — народная, причем в огромном количестве случаев собственно к медицине никакого отношения не имеющая.

Но, по словам нашего героя, грешат бездоказательной медициной и сами доктора. Он эмоционально приводит примеры:

— Все эти магниты, массажи, электрофорез, диадинамотерапия, амплипульстерапия… Все, что пихается детям в ортопедии, — это ужас. Ребенок здоров, но ему назначены пять разных процедур. Я спрашиваю: зачем? Родители не могут объяснить. Но, например, здоровому грудному ребенку, с точки зрения доказательной медицины, массаж вообще не нужен. Он даже навредить может скорее, чем помочь. Есть и откровенно мракобесные диагнозы. Например, «плоско-вальгусная установка стоп» у детей. Это каждому ортопеду еще с института прожевано и в рот положено: ребята, мобильное физиологическое плоскостопие является нормой для всех детей до семи лет! Вот для всех! Это знает любой ортопед, но когда мама с ребенком приходит на прием, сразу начинается: «Носите стельки, делайте массаж, СМТ, ДДТ, лечитесь». Давайте тогда вообще всем назначать то, что не надо, лишь бы мама не переживала? Но так ведь не бывает. Мы должны лечить пациента от того, что у него есть. Лечить так, как надо! В основе должна быть доказательная медицина, и мы, врачи, все должны думать одинаково, в одну сторону.

Ильдар Робертович, впрочем, настроен довольно оптимистически: врачебное сообщество все больше склоняется к тому, чтобы усилить доказательную составляющую в современной терапии. А значит, впереди, скорее всего, светлые времена.

Ребенок здоров, но ему назначены пять разных процедур. Я спрашиваю: зачем? Родители не могут объяснить

Гипердиагностика против недодиагностики

Рассуждая о «лишних» и даже несуществующих диагнозах, которые педиатры ставят детям, наш герой говорит, что врачей винить не нужно. Например, неврологический гипертонус «диагностируют» чуть ли не каждому первому младенцу и назначают массаж. Но это, как говорится, не от хорошей жизни. Просто если через несколько месяцев окажется, что у ребенка ДЦП, а врач вовремя его не заподозрил, к врачу будет много вопросов. Поэтому, чтобы застраховаться от недодиагностики, врачи занимаются гипердиагностикой.

Но откуда берется недодиагностика? Что мешает врачу проводить детальный осмотр, собирать анамнез, назначать необходимые исследования, да хотя бы жалобы внимательно выслушать? И тут тоже все очень просто. Мешает время. Вернее, его недостаток. На осмотр в поликлинике, как известно, врачу отводится от 6 до 12 минут на пациента (в зависимости от поликлиники и специалиста). И в это время входит еще и заполнение документации. Так и получается, что во время профилактического медосмотра ребенка педиатр успевает разве что мельком кинуть на него взгляд, спросить у родителей, есть ли жалобы, внести данные в систему, диагностировать «плоско-вальгусную постановку ног», прописать стельки — и пригласить следующего… Между тем Ильдар Робертович говорит: ему, чтобы провести полноценную консультацию, нужно не менее получаса.

— Все это ушло на такой уровень, что у нас акцент делается не на качественном оказании помощи, а на количественном. Нам надо успеть посмотреть 500 детей «хоть как», а не 100 детей хорошо, — сетует врач.

Естественно, быстрого решения этого вопроса найти невозможно — все мы прекрасно знаем, какая колоссальная нагрузка лежит на детской первичной сети, как сбиваются с ног участковые педиатры в попытках объять необъятное и до глубокой ночи, уже придя домой, продолжают отвечать в многочисленных чатах на вопросы родителей их пациентов. Но все это не отменяет того, что проблема недостатка времени врачей на осмотр пациента существует.

Нам надо успеть посмотреть 500 детей «хоть как», а не 100 детей хорошо

«ДЦП — тяжелая тема, очень сложная»

А вот что в Татарстане хорошо, говорит Ильдар Робертович, — так это центры реабилитации детей с ДЦП. По его словам, многие коллеги из других регионов татарстанским врачам завидуют.

— Это, конечно, тяжелая тема, очень сложная, но центры реабилитации у нас сделаны так хорошо, насколько это можно. В них работают очень грамотные неврологи, реабилитологи, ЛФК-специалисты. Есть ортопеды, которые занимаются детьми с ДЦП.

Занимается такими обращениями и сам доктор. Он не специализируется конкретно на детском церебральном параличе — честно признается, что морально не потянул бы ухода в эту тему с головой. К этим детям и их родителям проникаешься состраданием, постоянно видишь эту беду, которая распространяет свои крылья на всю семью… А ведь у доктора у самого трое маленьких детей, и он говорит, что не может не проецировать увиденное на своих малышей.

— Особенно сложно разговаривать с мамами таких детей. Они очень часто еще и остаются одни со своей бедой, потому что отец ребенка с ДЦП нередко уходит из семьи. Когда я вижу детей с ДЦП, я каждого из них пропускаю через свое сердце. И в этом причина того, почему углубленно с ними не работаю — у меня были предложения сконцентрироваться на этом вопросе, потому что спрос на ортопедов в этой сфере немалый. Но я эмоционально, морально не могу. Каждый прием через себя пропускаю. Причем дети с ДЦП ведь все разные. У одного — монопарез, когда он ходит прихрамывая, но способен себя полностью обслуживать и неплохо говорит. А у другого такая степень поражения, что он даже головой двигать не может. И ты понимаешь, что этот ребенок, скорее всего, паллиативный…

Однако детей с ДЦП наш герой все же консультирует в рамках приема по детской ортопедии. Если видит, к какому специалисту лучше перенаправить ребенка, чтобы точно сделать ему лучше, — рекомендует своих более специализированных на этой теме коллег. Выполняет некую функцию «маршрутизатора». Но во многих случаях помогает сам, некоторых детей ведет годами.

Когда я вижу детей с ДЦП, я каждого из них пропускаю через свое сердце. И в этом причина того, почему углубленно с ними не работаю

Доктор признается: и остальных пациентов ему чисто по-человечески тоже жаль. Он сострадает людям, пришедшим на прием: им больно, им неудобно, они не в порядке. Но вместе с пациентом слезы лить не будет. Держа сострадание «в уме», принимается за работу. И уверен:

— Нам надо быть хладнокровными. В том числе даже когда причиняем пациенту боль (иногда при осмотре поврежденного сустава это неизбежно, но это нужно для постановки правильного диагноза). А уж на операции жалость и эмоции впускать в себя тем более нельзя. Да, ты понимаешь, что у тебя на столе человек со своей семьей, проблемами, жизнью. Но в первую очередь концентрируешься на своей хирургической задаче. Иначе ты ему просто не сможешь помочь! Если ты будешь постоянно жалеть человека, тебе не место в хирургии. Потому что хирург должен иметь жесткое твердое сердце и холодные руки, скажем так. Эмоции оставляем за дверью, в кабинете, в котором консультируем пациента.

Коварные вывихи и клинические рекомендации

Ильдар Робертович говорит: медик должен постоянно обновлять навыки и учиться, учиться, учиться новому. Потому что методики обновляются со скоростью ветра. Доктор приводит пример с первичным вывихом плеча: он был на конференции, где обсуждали лечение этого состояния, а через пару месяцев «новые» методики поменялись на «более новые». Потому-то и уверен: надо постоянно встречаться с коллегами, обновлять знания, нести новое в свою практику, а не руководствоваться высеченной в мраморе строкой клинических рекомендаций, которые не поспевают обновляться вслед за полетом мысли современных докторов. Между тем многие врачи, во избежание неприятностей, работают строго по клиническим рекомендациям, упуская при этом большой массив обновляющихся знаний и теряя возможность эффективно помогать пациенту.

Доктор приводит простой пример: тот же самый первичный вывих плеча с 80%-ной вероятностью в дальнейшем «аукнется» вывихом вторичным. Об этом стало известно совсем недавно. Между тем первичный вывих плечевого сустава, по клиническим рекомендациям, лечится вправлением и наложением гипса на четыре недели. О том, что в суставе остается нестабильность после травмы и это грозит повторением случая, в клинических рекомендациях не говорится ни слова. А вот уже вторичный случай (то есть когда все уже произошло), в соответствии с этим документом, железный повод сделать МРТ, а может быть, даже артроскопическую операцию.

— Но кто мешает сделать артроскопию сразу? У нас же есть статистика — подавляющее большинство потом вывихнут плечо сразу, потому что в суставе есть повреждения! А вот артроскопия, сделанная сразу после первого вывиха, дает четкую гарантию дальнейшей стабильности сустава, — говорит врач.

Но кто мешает сделать артроскопию сразу? У нас же есть статистика — подавляющее большинство потом вывихнут плечо сразу, потому что в суставе есть повреждения!

«Идите в санитары, мойте полы, ездите на скорой, делайте все!»

Ильдар Робертович, вспоминая, как с первого курса работал, стремится «обратить в свою веру» и сегодняшних студентов. Он уверен, что это даст им так много полезного для будущей профессии, что с лихвой перекроет всю усталость.

— Даже если у вас достаточно денег от родителей — все равно идите работайте. Если их мало — тем более идите работайте. Идите в санитары, мойте полы, ездите на скорой, делайте все. Поверьте, вы столько увидите и столькому научитесь, что потом, придя на работу, сможете сказать, что «просекли» эту жизнь!

В разговоре доктор производит впечатление бодрого весельчака, которого сложно вывести из некоего динамического равновесия. Он очень много знает, высказывает очень прогрессивные идеи, смелый, за 6 лет в «большой медицине» (и еще 6 — в «маленькой», пока учился) освоил много методик и несколько крупных специальностей. Но какая-то чисто человеческая, не деловая, а духовная сторона в нем видна. Ильдар Робертович — этакий «прометей» от медицины, видно, что он искренне хочет, чтобы все и у всех было хорошо. Чтобы врачи любили свою работу. Чтобы здравый смысл преобладал над традициями.

— Чтобы хорошо делать свою работу, надо ее любить. Мне как-то посоветовали всегда проецировать на себя и своих близких ситуацию, которую видишь у пациентов. Поэтому я назначаю лечение так, будто передо мной сидит моя мама, например. Спрашиваю себя: а ей бы ты точно так же назначил? Отвечаю: конечно. И тогда все нормально. Я — человек верующий, мусульманин. Мне очень важно по совести работать, правильно все делать, — признается доктор. — Я честен перед собой до конца. И считаю основой работы любого врача честность.

Я — человек верующий, мусульманин. Мне очень важно по совести работать, правильно все делать

«Хочу когда-нибудь создать и развить по всей России систему мобильной амбулаторной травматологии»

Мы спрашиваем Ильдара Робертовича, почему он до сих пор работает в бюджетной медицине, хотя теоретически мог бы на постоянной основе уйти в частные клиники, где всегда полно работы и для взрослого ортопеда, и для детского. Ведь, положа руку на сердце, в платной клинике на приеме спокойнее. Там никто не объясняет врачу, что он должен делать. Не общается с доктором в некорректном тоне. Не обвиняет его в некомпетентности. Человек идет за платной услугой в полной уверенности в том, что она лучше бесплатной, горько улыбается наш герой. Хотя и в частных, и в государственных клиниках работают одни и те же врачи.

— На бесплатном приеме мы не можем не оставаться. Потому что многим пациентам нужна доступность врачебной помощи. Здесь меня держит моя нужность, необходимость. Уйти из бесплатной медицины в платную — это будет просто и удобно. Но бесплатные операции должны проводиться. Это работа, которую мы должны делать. Мы для этого учились, — убежденно говорит он.

И кстати, возможность бесплатного лечения в России для любого человека доктор считает величайшим преимуществом медицины в нашей стране. Он принимает в этом процессе деятельное участие, но, в соответствии со своим деятельным характером, мечтает качественно изменить его. Рассказывает о своей мечте:

— Я очень амбициозный человек. У меня множество мыслей, мне интересно очень многое. И кстати, я считаю, что амбиции должны быть внутри человека. Хочу когда-нибудь создать и развить по всей России систему мобильной амбулаторной травматологии. По образцу фургончиков для флюорографии или фур для МРТ. Например, у человека в Пестречинском районе сломана рука. И ему нужно через 5 дней сделать рентген. Для этого ему надо ехать в райцентр. Но он знает, что примерно через это же время рядом будет мобильная травматологическая амбулатория, где ему не только рентген сделают, но и осмотр проведут, и рекомендации по дальнейшей реабилитации дадут. Это очень важно, и это должно качественно изменить систему оказания помощи в ортопедической службе. Причем такую штуку можно организовать и в рамках ОМС.

Хочу когда-нибудь создать и развить по всей России систему мобильной амбулаторной травматологии. По образцу фургончиков для флюорографии или фур для МРТ

«Мне не нравится, что многие пациенты несерьезно оценивают молодых специалистов»

У доктора трое детей — старшему шесть лет, младшей дочке — полтора. Ильдар Робертович категорически говорит: если будет на то его воля — дети никогда не будут медиками. Но потом оттаивает: если кто-то из троих твердо решит и очень сильно захочет в медицину — отец сделает все, чтобы помочь.

В своих малышах он души не чает, старается по мере сил быть вовлеченным папой. Говорит, что сыновей воспитывает строго, несмотря на их нежный возраст и свою бесконечную любовь к ним, а перед дочкой бессилен: «Ну как с ней с такой быть строгим? Это же моя девочка. Мне кажется, я не смогу этого, даже когда она подрастет». О своих детях Ильдар Робертович рассуждает долго и охотно — и в нем открывается уже не амбициозный молодой врач, а заботливый и очень любящий папа.

На наш традиционный вопрос о том, что доктор больше всего ценит в своей профессии, он отвечает:

— Так как я верующий человек, я должен приносить пользу обществу своим опытом, работой. И то, что я ее приношу, я ценю в своей работе больше всего. Мне нравится помогать людям и видеть результат своей работы.

Когда слышит вопрос о том, что хотелось бы изменить в профессиональном плане, доктор улыбается и говорит, что для начала хотел бы добавить времени в сутки — 24 часов категорически не хватает. А потом, посерьезнев, добавляет:

— Если честно, отношение пациентов к врачам не нравится. Многие пациенты несерьезно оценивают молодых специалистов, и это не нравится уже лично мне. Это очень нехорошо. Многие пациенты думают, что чем гуще и белее борода у доктора, тем он лучше понимает проблему. Но ведь это не всегда так…

Мне нравится помогать людям и видеть результат своей работы

Мы прощаемся с доктором. И задумываемся: а ведь действительно, в общественном сознании давно сложился паттерн «чем опытнее врач, тем лучше». Но Ильдар Вагапов являет собой совершенно иной пример, он завораживает энергией, задором и шириной заданных самому себе горизонтов. И он такой не один. Молодые, увлеченные врачи стремятся учиться, осваивают все новые и новые методы лечения. Они опираются на классические знания, накопленные старшими коллегами, но и вносят в них свою лепту. Это им развивать медицину дальше. Это им быть корифеями через двадцать-тридцать лет. Но и им на смену придут новые, энергичные, голодные до знаний доктора…