Как суконщики делили шерстяное имущество

После смерти И.А. Михляева (которая случилась между 1728 и 1731 годами) неунывающая вдова Евдокия Ивановна вместе со своим племянником Афанасием Федоровичем Дрябловым сначала избавились от иногородних компанейщиков, а потом и от Б.А. Пушникова, получив в 1735 году от Анны Иоанновны привилегию на потомственное владение суконной фабрикой и слободой. Бориса же Андреевича, которого так откровенно «кинули», еще целых двадцать лет, до самой его смерти, душила такая «жаба», что он никак не мог смириться с потерей и всеми средствами старался вернуть себе право владения фабрикой. Он даже пытался использовать выступления мастеровых против А.Ф. Дряблова, оставшегося после смерти Е.И. Михляевой полновластным распорядителем производства. Суля рабочим «лучшую жизнь», Б.А. Пушников перетянул на свою сторону суконщиков, которые в свою очередь стремились использовать грызню купцов для улучшения собственного положения. В начале 1741 года в челобитной, поданной на имя императрицы Анны Иоанновны, мастеровые просили: «Дабы повелено было оную фабрику от него Дряблова отрешить, а поручить казанскому гостиной сотни купцу Борису Пушникову, который у себя капитал имеет не меньше его Дряблова и содержать может. К тому же при оной фабрике он Пушников был и прежде в компании с купцом Михляевым» (РГАДА, Архив сената, д. 2/29, л. 20). В следующем прошении (от 23 марта 1743 года) суконщики, упорно требуя отрешения А.Ф. Дряблова, просят уже передать мануфактуру Адмиралтейской конторе. Сенат в своем решении обошел молчанием оба прошения мастеровых, и Б.А. Пушникову пришлось до времени притихнуть.

Новый виток напряженности между купеческими кланами произошел в 1745 году, когда Б.А. Пушников стал президентом казанского городского магистрата, а Указом императрицы от 3 июля того же года суконная фабрика была перерегистрирована на двоюродного брата умершего Афанасия Дряблова, Федора Дмитриевича. Новоиспеченный президент тут же обвинил Ф.Д. Дряблова в неправильном управлении производством, отстранил его от участия «в мирских советах купечества и отрешил от приема соли» на том основании, что-де «этот Дряблов бросил торговлю и ратманство в Чебоксарах, чтобы управлять фабрикой».

Разумеется, все казанское купечество тут же разделилось на две враждующих партии. Одна горой встала за Ф.Д. Дряблова, который «подати платит бездоимочно со ста душ да сверх того платит же с купечества своего в казанскую таможню пошлин в каждый год рублев по тысячи и более», другая за Б.А. Пушникова. Ф.Д. Дряблов «со товарищи» подали Елизавете Петровне на Б.А. Пушникова жалобу, по которой была назначена сенатская комиссия для расследования злоупотреблений казанского магистрата. Другая часть купечества в свою очередь подала встречный донос на Ф.Д. Дряблова, обвиняя последнего в том, что он имеет много «без кредиту разночинцев и татар яко приказчиков своих», что-де «неправильно платит пошлины» и пр. Дело кончилось победой Федора Дмитриевича Дряблова, хотя ему и пришлось уплатить 600 рублей утаенных пошлин. Б.А. Пушников же был снят с президентства и вскоре умер, вероятно, от собственной злости.

Последние отголоски этой «купеческой войны за фабрику» докатились до пугачевского времени, когда в 1774—1776 гг. (уже после смерти последнего Дряблова) в качестве претендентов на наследование производства выступили родственники Ивана Дряблова (хотя и не прямые его наследники), а также сыновья Б.А. Пушникова. В итоге фабрика досталась дальнему родственнику Дрябловых, заводчику И.П. Осокину, который дал претендентам отступное, почти равное ее стоимости. За недостатком оборотных средств производству грозила остановка, и Иван Петрович перезаложил его, заодно избавившись от лишней недвижимости, в том числе в Пятницком и Богоявленском приходах. Так, фабричный корпус под крепостной стеной (напротив храма Параскевы Пятницы) будет выкуплен городом под работный смирительный дом и станет впоследствии пересыльной тюрьмой; участок же на берегу Булака, некогда принадлежавший купеческой чете Михляевых, достанется казанскому купцу Прохору Батурину, который выстроит здесь знаменитые «батуринские торговые бани», в XIX веке перешедшие С.А. Меркулову — на месте последних в семидесятые годы двадцатого столетия соорудят небезызвестный банный комплекс «Комбинат «Здоровье», ныне, к сожалению, уже несуществующий.

Завещание Ивана Михляева

«Как же так? — спросит раздосадованный читатель. — Выходит, все истории о жительстве императора Петра I в михляевском доме у Петропавловского собора, о праздновании им тут своего 50-летия и о поименовании закладываемого собора в честь этого выдающегося события необходимо списать в утиль?» В принципе да — но перед тем как списывать, столь же необходимо и разобраться, как родились вышеназванные мифы (отделить, так сказать, «зерна от плевел»), для чего следует вернуться во второе десятилетие XVIII века, когда еще не было ни суконного «компанейства», ни ссоры с Б.А. Пушниковым, а купеческая чета Михляевых проживала в Богоявленском приходе, неподалеку от Булака.

Итак, вероятно, начиная с какого-то времени, супруги Михляевы стали думать о переезде с берега Булака в верхнюю (и лучшую) часть города. Возможных мотивов, сподвигнувших их к принятию такого решения, могло быть несколько, и первый из них — это изменившийся статус самого И.А. Михляева, который как раз в описываемое время выбился из простых купцов в «суконную сотню», заняв наивысшее положение в тогдашней купеческой иерархии. В переводе на современную терминологию принадлежность к «суконной сотне» означала, что купец Иван Афанасьевич Михляев сделался олигархом общероссийского масштаба, навроде нынешних Романа Абрамовича или Олега Дерипаски. Положение обязывало, и И.А. Михляев ничтоже сумняшеся взялся строить себе «парадиз» (как тогда говорили), облюбовав для него действительно «райское» местечко в самой лучшей части города, поближе к домовладениям именитых дворян, крепости и гостиному двору.

Во-вторых, в начале XVIII столетия берега Булака и озера Кабан, застроенные десятками больших и малых предприятий, являли собой заурядную промзону Казани, а жить в «промзоне» в любую историческую эпоху не только непрестижно, но и крайне некомфортно, да к тому же еще и вредно для здоровья. Сегодня мы сморщим нос, если почувствуем хотя бы намек на что-то, отдаленно напоминающее запах сероводорода, в те же времена на Булаке так сильно воняло смесью промышленных выбросов и продуктов разложения органики, что местные жители старались лишний раз не отворять окон — и это было нормой. Так что веских оснований для переезда на Воскресенский холм у пожилой купеческой четы было более чем достаточно — начиная с экологии и коммерческих интересов и кончая желанием поселиться по соседству с лучшими людьми города.

Была и третья причина, но уже не материального, а скорее, духовного порядка. Очевидно, к своим пятидесяти годам И.А. Михляев, не отличавшийся крепким здоровьем, стал задумываться не только о преумножении своего капитала, но и о вечном. Деньги с собой в могилу не унесешь, прямых наследников у него нет, зато за годы, пока он карабкался наверх, грехов накопилось так много, что всех и не упомнить! Скольких он обманул, скольким перешел дорогу, сколько людей из-за него было ввергнуто в нищету и обречено на голодную смерть — тут несколькими небольшими церквями, построенными им когда-то в Казани, Алатах и Балахне, перед Господом Богом не рассчитаешься, здесь надо возвести нечто гораздо более величественное, такое, чтоб купола дотягивались до небес, а сам храм наповал сражал своей неземной красотой — тогда-то Бог, возможно, оценит и простит прегрешения раба своего Иоанна. Ни минуты не сомневаюсь, что идея возведения самого большого и самого красивого казанского собора зародилась в голове И.А. Михляева именно в результате подобных мыслей — и здесь он абсолютно ничем не отличается от многих своих современных коллег по предпринимательскому цеху.