«Дон Жуан» в Камаловском театре: «лишний человек» на все времена
История страстности или бесстрастия? Дуэль со смертью или пофигизм? Эклектизм или прием, позволяющий провести героев сквозь время? На все эти вопросы должны были дать себе ответы зрители, пришедшие накануне на премьеру мольеровского «Дон Жуана» в большой зал Татарского государственного академического театра им.Г. Камала. На первом показе новой работы главного режиссера Камаловского театра побывали и корреспонденты «Реального времени».
Два — «Дон Жуан» — два
Редчайший случай в театральной практике нестоличного города: два академических театра имеют в репертуаре спектакль по одной и той же пьесе. Со вчерашнего дня такой прецедент сложился в Казани.
24 декабря состоялась премьера мольеровского «Дон Жуана» на большой сцене БДТ им.В.И.Качалова, спектакль поставил режиссер из Санкт-Петербурга, обладатель множества театральных наград Григорий Дитятковский. Вчера «Дон Жуан» Мольера в постановке Фарида Бикчантаева был представлен публике в Камаловском театре.
Григорий Дитятковский — выпускник ЛГИТМИКа, Фарид Бикчантаев — птенец гнезда Марии Кнебель, окончивший ГИТИС в его еще очень неплохие времена. Петербургская режиссерская школа против московской? Отнюдь.
Сравнивать два этих спектакля некорректно, да и просто не имеет смысла, хотя наверняка такие попытки будут делаться. Сравнение в данном случае — пустая трата времени. Оба художника имеют право каждый на свое прочтение, и каждый из них рассказывает свою историю.
И у каждой из этих двух версий наверняка найдутся и ярые поклонники, и отъявленные хулители. Это говорит лишь об одном: и Дитятковский, и Бикчантаев поставили спектакли, после которых, выйдя из зала, невозможно сразу же отвлечься на повседневность. Послевкусье очень сильное.
После «Тартюфа»
Мольер написал «Дон Жуана», взяв за основу историю соблазнителя из Севильи, попирающего общественную мораль, после того как был запрещен его «Тартюф». Очевидно, его «Дон Жуан» тоже стал вызовом лживой морали общества, засилью пафосных и неискренних святош. Премьера состоялась в феврале 1665 года в театре «Пале-Рояль», спектакль прошел пятнадцать раз, и, очевидно, опасаясь нового скандала, Мольер снял постановку с репертуара.
При жизни Мольера «Дон Жуан», имеющий второе название «Каменный пир», хотя в России оно звучит иногда как «Каменный гость», больше не ставился и не издавался. И хотя спектакль был снят с афиши, один из современников драматурга разразился пасквилем, в котором обвинил Мольера во всех смертных грехах, приписав ему негативные черты его героя — Дона Жуана.
Позже «Дон Жуан» шел в стихотворном переложении Корнеля, произошло это по инициативе вдовы драматурга Арманды Бежар. Собственно мольеровский текст вернулся на французскую сцену только в 1847 году, этот спектакль был поставлен в «Комеди Франсэз». Любопытно, но в России это произошло раньше — уже в 1816 году мольеровский «Дон Жуан» был поставлен на сцене Александринского театра, тогда же появился первый перевод пьесы на русский язык.
Для Фарида Бикчантаева это второе обращение к этой пьесе Мольера, первый раз он поставил «Дон Жуана» на сцене казанского ТЮЗа.
Пожатье каменной десницы
Сцена пуста и, кажется, что ее пространство уходит куда-то за горизонт. По бокам экраны (сценограф Сергей Скоморохов), на них в течение спектакля мы видим видеопроекции — волны моря, деревья, абстракции. Свет (художник по свету Евгений Ганзбург из Санкт-Петербурга, уже оформлявший спектакль камаловцев «Однажды летним днем») причудлив, он то заливает сцену, то возникает ощущение тумана, в котором мечутся герои.
Дон Жуан (Радик Бариев) в спектакле Бикчантаева, равно и как Сганарель (Искандер Хайруллин) и другие персонажи — люди вне временной привязки. Их костюмы условны — на Сганареле брюки, словно из секонд-хенда, белая с жабо рубашка Дон Жуана идет ему не хуже, чем подобие буденовки, а донья Эльвира (Люция Хамитова), появившись в первом эпизоде в облике стильной девочки-мальчика с рюкзачком, во втором своем эпизоде так же лихо, как кожаный рюкзачок, надевает ангельские крылышки.
Все смешалось — эпохи, стили, и это вовсе не эклектика, это «вечное возвращение», это своего рода реинкарнация героев из века в век. «Дон Жуан» Бикчантаева — спектакль спрессованных смыслов, спектакль вечного поиска художника ответа на сакраментальные вопросы: что такое добро и зло, порок и добродетель?
Дон Жуан Бариева — устал и в чем-то даже мудр. Он — словно предтеча «лишних людей», ему скучен этот мир, и его истории соблазнения — это попытки уйти от вселенской скуки. Он, несомненно, талантлив, он бравирует своей смелостью, он бросает вызов высшим силам. Он все время ходит по лезвию ножа, и в этом его энергетическая подпитка. Дуэль со смертью? Почему бы нет?
Но — минутный драйв — и снова привычка, «вонючее чудовище», как говаривал известный поэт-символист. Коль скоро уж мы упомянули о символистах, то, пожалуй, именно эта эпоха с ее эстетикой символа и метафоры, с ее буффонадой вперемешку с изящной театральностью сквозит в комедии Мольера в постановке Фарида Бикчантаева.
Сганарель Искандера Хайруллина — заразителен, харизматичен, хитер и простодушен одновременно, лицемерие господина передалось ему в немалой доле. Он и Бариев — фантастически сыгранный дуэт, в котором герои словно дополняют друг друга, их периодическая конфронтация из серии «милые бранятся — только тешатся». Но если в отношении Командора (Минвали Габдуллин) у Сганареля, простого парня из народа, только одна эмоция — это ужас, то для Дона Жуана — это возможность пощекотать нервы, это адреналин. И еще одно, но об этом чуть позже.
Режиссер придумал очень необычного Командора — это импозантный мужчина в длинном двубортном пальто и шляпе, он чем-то неуловимо напоминает Бенито Муссолини, возможно, у кого-то возникли другие ассоциации. Командор здесь, даже находясь в мире ином, — человек, принимающий решения, он спокоен, обстоятелен и авторитетен. С ним надо считаться.
Финальной сцене, которую, пожалуй, помнят даже те, кто не очень хорошо ориентируется в мольеровском сюжете, у Бикчантаева предшествует другая — страшная и красивая, словно сошедшая с полотен мирскуссников. Жуткий карнавал уродливых масок, скелетов наступает из глубины сцены, впереди длинная фигура в женском платье, в вуали, прыгающая на ходулях-прыгунках — призрак Командора, манящий и отталкивающий, последнее предупреждение Дону Жуану.
А в финале, за «каменным ужином», когда настало время пожать десницу Командора, Дон Жуан делает это сначала опасливо, но потом жмет еще и еще. И фразу о том, что его начинает сжигать какой-то внутренний огонь, Радик Бариев произносит как-то удивленно-радостно, словно его герой ждал этой минуты.
Так и чудятся слова героини известной драмы: «Какое благодеяние вы для меня сделали!». Дон Жуан устал быть ходячим пороком, он утомлен собственным лицемерием? Такая мысль не кажется фантастической.
Командор и Дон Жуан исчезают в проеме разверзнувшейся сцены, среди тех таинственных механизмов, которые мы не видим, и лишь можем нафантазировать эту огромную театральную машину, этот Молох, приводящий в движение сценический круг.
Бунтарь, уставший бунтовать, успокоился. Он не затеряется во времени, и в каждом веке будет свой отчаянный ниспровергатель абсолютных истин. И всегда найдется Сганарель, который нарушит торжественную тишину момента криком о том, что ему не выплатили жалование. Такова жизнь.
