«Татары менее всего обладали какою-либо ненавистью к культурности народа, который они завоевали»
Из книги востоковеда-татарофила о влиянии татар на жизнь русского народа. Часть 31
Известный российский востоковед-тюрколог, доктор исторических наук, профессор РАН Илья Зайцев пять лет назад подготовил к изданию книгу Сергея Аверкиева (1886—1963) «Влияние татар на жизнь русского народа», которая была выпущена в Казани тиражом всего 100 экземпляров. С разрешения Ильи Зайцева «Реальное время» опубликовало эту монографию, разделив ее на 30 частей. Авторский текст книги на этом закончен — осталось лишь приложение под названием «А.И. Некрасов. Татарская культура в древнерусском быту. XV—XVI вв.». Публикуем первую часть этого приложения. Справку о А.И. Некрасове см. ниже.
В настоящее время на месте знаменитых татарских столиц Старого и Нового Сарая находятся лишь жалкие следы когда-то сложной культуры, более крупные, монументальные остатки которой существовали еще сравнительно недавно, когда не было никаких работ об охране памятников искусства и старины, когда национальные научные интересы татарского племени еще не вызывали к себе никакого сколько-нибудь актуального внимания.
Тем не менее мысль о сложности, значительной высоте и глубине татарской культуры, как духовной, так и материальной, последней в особенности, являлась издавна и неоднократно как у наших, так и у западных ориенталистов, хотя прямых исследований и изучений почти еще не было. Зато довольно много говорилось о широте этой культуры, понимая под этим широту распространения по народностям, соприкасавшимся с татарским племенем. В данном случае, оставляя в стороне чисто восточные страны, Персию и турок, Кавказ и даже камских болгар, приходится особенно иметь в виду русское племя, сыгравшее столь значительную роль в культуре Восточной Европы, между Западом и Востоком.
«Татары и русское племя» — тема, казалось бы, старая и избитая, между тем вызывавшая к себе столь дилетантское и столь поверхностное отношение, что едва ли не заслуживает того, чтобы в ее пределах исследование было начато с начала. Есть предвзятое суждение, которое постоянно клалось в основу изучения отношений русской и татарской культур: русская культура, как она сложилась до татар, это — нечто противоположное татарскому варварству. Не вдаваясь в широкие перспективы, заметим лишь, что самое это суждение идет из основного этнологического представления о различии и культурно-исторической последовательности кочевников и оседлого населения, в данном случае татар и русского племени. Хозяйственно-экономические принципы для того служат достаточным основанием. Но неосновательно то, что историко-культурные моменты, имеющее свое оправдание для XIII в. (да и то во всех ли отношениях?), считаются неизменными чуть ни не для XVI в.
Всякая война понижает культуру, и, конечно, вторжение татар в пределы русского племени не могло в XIII в. не вызвать того же эффекта. Но, во-первых, татары менее всего обладали какою- либо ненавистью к культурности народа, который они завоевали, так как здесь оказались довольно либеральны; во-вторых, еще является вопросом, насколько русская культура XIII в. в известных нам ее «верхах» охватывала все низы и толщи народной массы. Скорее надо думать, что последняя от удара татар нисколько не «огрубела», а лишь равнодушно рассталась с культурными верхами, хрупкими и одинокими.
Во всяком случае, XIV и XV века в татарской культуре не прошли бесследно; прекратившееся движение татар на Запад, образование Золотоордынского царства, а затем и ряда татарских царств, естественно пришедшая оседлость хотя бы и в преобладании оригинальных форм хозяйства (скотоводчества), накопление материальных богатств, связь с иноземными культурными центрами, вообще «мировые» задачи, возникавшие перед татарским племенем, тысячи разных причин и отношений сближали татарскую и русскую культуры в создании некоторой цивилизации. Здесь прилагать мерки явлений XIII в. уже совершенно невозможно; книга же проф[ессора] Ф.В. Баллода (вероятно, автор имеет в виду монографию Ф.В. Баллода «Старый и Новый Сарай, столицы Золотой Орды» (издание Комбината издательства и печати в Казани, 1923), — прим. сост.) положила этому окончательный предел.
Мы не думаем в этом общем очерке выступать всею силою доказательности по всему разнообразию русско-татарских отношений или, что является в настоящем нашем этюде главным интересом, по всему разнообразию влияний татарской культуры на русскую. Для подобных горизонтов еще не пришло время, должны быть произведены многие и детальные (далее слово пропущено, — прим. сост.) как в области самой татарской культуры, так и в русской, в ее отношениях к своим завоевателям и соседям. Поэтому укажем лишь отдельные случаи и припомним лишь некоторые общие явления.
Следует всегда помнить, что политическое себе подчинение не есть и подчинение, главенство культурное; политическое освобождение от завоевателей не есть освобождение от них культурное и даже физическое. История знает тому громадное количество примеров, из которых некоторые являются классическими; такова история персов и греков, греков и римлян и проч[их] и проч[их]. Если мы обратимся к эпохе и народности, ближе нас занимающих, то отметим хотя бы то, что подчинение политическое Новгорода Москве в XV—XVI вв. сопровождалось в значительной мере, в области искусства, подчинением Москвы Новгороду.
На этой же эпохе XV—XVI вв. остановимся и в освещении проблемы воздействий татарской культуры на русскую.
Эпоха Василия Темного, Ивана III и Василия III являлась едва ли не наиболее значительной в наших сближениях с татарами. Правда, «мирные», торговые и иные отношения установились вскоре после татарского завоевания; уже с 1265 г. в Сарае открылась русская епархия. Старый торговый путь по Волге не закрылся для русских; если, по словам арабских писателей, еще в X в. русские торговали в хазарской столице Итиле, где для них имелся особый (далее слово пропущено, — прим. сост.) по указанию Константина Порфирородного, русские проникали в Болгарию, Хазарию и Сирию, то при татарах эта торговля по Волге еще более оживилась, хотя, как указывают, оживление поволжской торговли русского племени шло в ущерб развитию его промышленности. Множество металлических изделий, например в XIV в., мы получали с Востока, через татар или от татар, в области утвари, посуды, оружия. Но уже в XV—XVI в. русское производство стало идти на восток. Что касается скота, то постоянно мы пользовались татарскими поставками.
Но все эти и многие иные торговые отношения еще не делают существа культурных воздействий, тем более зависимости. Пока русские князья проявляли свою активность лишь в интригах друг против друга в Золотой Орде, перед лицом татарского хана — «царя», и сами они, и стоявшие позади них массы были хоть подчиненными татарам, но чуждыми им. Лишь когда русское государство вошло в жизнь внутренних татарских отношений, возможно, было большее сближение и, следовательно, большая зависимость. На это, быть может, мало обращают внимание, но, по существу политических отношений, в эпоху образования нескольких татарских царств Россия вошла в семью или, лучше сказать, оказалась в семье татарских государств, как ее член, добивавшийся господства. Припомним, что этого господства добивались также крымские Гиреи. История сложилась не в пользу последних и является в некоторых отношениях естественным рассмотрением русской истории XV—XVI вв. с точки зрения руссоцентризма. Но лишь отстранивши тенденциозность последнего, мы в состоянии будем наследовать культурные явления в русском племени этой эпохи.
Татары среди русского населения издавна были обычным явлением; некоторые из них добивались высокого положения. Таковы были Сабуровы одного корня с Годуновыми. Еще в 1447 г. Сабуров, уже русский боярин, перешел на службу к Василию Темному от Димитрия Шемяки. Самые русские города носили на себе печать миролюбивых и близких отношений к татарам; так, город Тула получил свое наименование в честь Тайдулы, жены хана Джанибека. В средине XV в. Московское правительство проявляет заботы, идущие очень далеко: оно основывает или, по меньшей мере, помогает образованию нового татарского царства, именно Касимбекского, в качестве своего союзника из государственно организованной среды. В дальнейшем Касимовские татары оправдали возлагаемые на них надежды; из княжеского же их рода вышла фамилия Юсуповых. Особенно много татарских князей перешло на службу Московского князя в средине XV в. при Василии Темном, что даже вызвало ропот народа, на что, впрочем, обращено мало внимания. Позднее к пребыванию татар привыкли, и ропота не повторялось.
Насколько роль татар была значительна, доказывает грустный эпизод со смертью больного татарского князя Каракуча и гибелью его лекаря Антона, западного европейца, убитого татарами с разрешения властей (немецкий врач Антон, не сумевший вылечить (или, по другой версии, специально отравивший за нанесенное оскорбление) молодого татарского князя Каракуча, сына касимовского хана Даниара (1469—1486 гг.), был казнен по настоянию Ивана III Васильевича, — прим. сост.). Татарское подворье до 1480 г. существовало в Кремле (недалеко от Фроловских, с середины XVII века — Спасских, ворот находилась резиденция татар «Царев Посольский двор» и «Ханское конюшенное место», Татарский дом или Ордынское подворье, — прим. сост.); после же уничтожения оно не было никуда перенесено (после 1470—1480-х гг. представители ханов выехали из Кремля и обосновались на Татарском подворье в Китай-городе (варианты: на Большой Татарской улице, Зарядье, Замоскворечье — на Большой и Малой Ордынке), и татары легко уживались среди русских, хотя и селясь в некоторых излюбленных местностях Москвы (улицы Татарская и Ордынка современного Замоскворечья), - прим. сост.).
При Иване III виднейшие татарские фамилии и лица жили в пределах русского государства; иногда это были пленники и заложники. Так, в 1487 г., после взятия Казани, царевич Алегам (Алегам (Ильхам) (ок. 1450-х — ок. 1490-х) — хан Казани (1479—1484, 1485—1487), был послан на житье в Вологду, — прим. сост.). В Москве жили в качестве пленников и заложников два брата Менгли-Гирея, из которых один начал собою фамилию Айдаровых (Айдер (Хайдар) (?—1487) — хан Крыма в 1475 г., брат Менгли-Гирея. Проиграв борьбу за трон брату Нур-Девлету, бежал в Киев; около 1479 г. перебрался в Москву под покровительство великого князя Ивана III, который через несколько лет отправил Айдера в ссылку в северные области Московского государства. Скончался в 1487 г. в Белоозере, — прим. сост.); положение их в Москве было тем пикантно, что они одновременно были соперниками Менгли-Гирея, то есть союзниками Москвы. Нечего и говорить, что положение этих и других татарских князей внешне было блестяще, они ни в чем не нуждались, на что, бывало, указывало само Московское правительство, и были окружены своими соплеменниками, как отлично показывает история с Каракучем.
Естественно, что русские роднились с татарами; прежде всего — князья и знать. Так, Василий III выдал свою сестру Евдокию за татарского царевича Кудай-Кула (Худай-Кул (?–1523) — казанский царевич. После взятия Казани русскими в 1487 г. был пленен и вывезен в г. Карголом. В 1505 г. был возвращен из ссылки и крещен под именем Петра Ибрагимовича, — прим. сост.), положившего начало фамилии Кудашевых. В 1509 г. Василий III торжественно въезжал в Новгород с этим своим зятем и бывшим Казанским царем Абдул-Летифом (Абдул-Летиф (Абдул-Латиф, Абдылетиф) (ок. 1475—1517) — казанский хан (1497—1502); в 1502 г. был низложен и сослан в Белоозеро, затем освобожден и получил в удел Юрьевец-Повольский. В 1512 г. снова арестован по обвинению в содействии набегу крымских татар под руководством сыновей Менгли-Гирея, — прим. сост.). В столкновении с татарами в 1508 г. среди русских воевод был татарский царевич Джанклей. Основатель фамилии Шигалеевых, казанский царь Шиг-Алей, потомок астраханских ханов, кончил свою жизнь на Белоозере. Борис же Годунов, потомок Мурзы Четы (татарский мурза Чета, в правление Ивана Калиты покинув Орду, принял крещение с именем Захарий и основал Ипатьевский монастырь, — прим. сост.), кончил свою жизнь на московском престоле. С этим своего рода бескровным завоеванием татарами России следует весьма считаться в объяснениях многих явлений русской культуры XV—XVI вв.
Мы оставляем в стороне вопросы духовной культуры, хоть, быть может, в области нравов более всего искали влияния татар на русских. Шаблонное (быть может, лубочное) мировоззрение любило относить на счет татар затворничество женщин, дисциплину кнута, любовь русских к крепкому словцу, а далее политический режим и т. д., и т. д., как будто всему этому нет объяснения без татар, а также этого не встречается в иных условиях и странах, например Запада...
Более ощутимы и очевидны воздействия материальной культуры. До нас дошли как предметы, так и термины, о которых мы можем судить с большой достоверностью. Торговля, о которой мы уже говорили, является начальным средством перенесения материальной культуры татар на русскую почву. Достаточно сказать, что русское слово «таможня» ведет свое начало от татарской тамги, что значит пошлина, клеймо. Даже меры веса у нас, рядом со своими, существовали и татарские, например, ансырь в 128 золотников, сравнявшийся с нашим фунтом в 96 золотников, или батман в 10 пудов, специально называвшийся казанским весом (существовал и полубатман в 5 пудов).
Известно, что до основания Макарьевской ярмарки роль таковой приняла исполнять Казань, как средоточие русско-восточной торговли (с XIV в. крупным торговым центром была Казань (Арское поле). Вследствие ухудшения отношений между Москвой и Казанью условия этой торговли осложнились. В 1523 г. после избиения русских купцов на Арской ярмарке и с целью подрыва торговли Казани Василий III запретил русским купцам вести там торговлю и велел перенести центр торговли с восточными странами в пределы Московского государства: в г. Василь, недалеко от Макарьева монастыря, — прим. сост.).
От составителей:
«Публикуемая заметка А.И. Некрасова, которую сам автор называет «этюдом», была обнаружена в фонде историка Ильи Бороздина, хранящемся в архиве РАН. Ученые были знакомы, скорее всего, еще со времени учебы на историко-филологическом факультете Московского университета; позже оба состояли в таких организациях, как МОГАИМК, РАНИОН, ВОКС, Госиздат и ряд других. Вероятно, А.И. Некрасов передал текст И.Н. Бороздину для публикации в журнале «Новый Восток» в конце 1920-х гг., однако он не был опубликован, так как журнал прекратил существование в 1930 г.».
Окончание следует
Справка
Алексей Иванович Некрасов родился в Москве 7 марта 1885 г. в семье педагога. В 1904 г. окончил 5-ю Московскую классическую гимназию и поступил в Московский университет на историко-филологический факультет. Окончив его в 1909 г. по специальности «история русского искусства», в 1910 г. он был оставлен для приготовления к профессорскому званию по кафедре истории и теории искусства. В личном деле А.И. Некрасова — сотрудника Московского отделения Института истории материальной культуры (МОГАИМК) указано, что с 1909 по 1914 гг. он преподавал русский язык в частных женских гимназиях Е.Д. Юргенсон (учрежденная Ю.П. Бесс) и Е.Е. Констан. Тогда же А.И. Некрасов стал принимать участие в работе Славянской комиссии Московского археологического общества, Московского общества литературы и искусства, Общества любителей древней письменности, Общества древней письменности и искусства и ряде провинциальных научных обществ. С 1910 г. по 1917 г. преподавал в Институте Московского дворянства для девиц благородного звания имени Императора Александра III.
Первые опубликованные работы А.И. Некрасова «Погребальные урны по Оаксаке» и «Несколько слов о лицевых списках жития Ефросинии Суздальской» относятся к 1910 г. В дальнейшем он активно публиковал свои труды, написав более 180 статей и монографий, а знание немецкого, французского, английского и итальянского языков позволило ему печататься и в зарубежных изданиях.
Из-за научных разногласий со своим учителем, профессором В.Н. Щепкиным, А.И. Некрасов был вынужден сдавать магистерские экзамены в Петербургском университете. В 1914 г. после защиты магистерской диссертации, посвященной книгопечатанию в России в XVI—XVII вв., он вернулся в Московский университет в качестве приват-доцента и стал читать курсы по византийскому и русскому искусству, по истории орнамента художественной промышленности.
С 1913 г. А.И. Некрасов начал преподавать общую историю и теорию искусства в Московской консерватории, в 1917 г. получил звание профессора по отделению искусствоведения. Удивительная работоспособность позволяла ему совмещать написание статей, чтение докладов и участие в археологических съездах, музейную деятельность, практическую работу со студентами по обследованию памятников архитектуры и чтение лекций в различных учебных заведениях даже в разных городах. С 1917 г. он числился профессором по кафедре искусствоведения в вузах нескольких городов: Москвы, Твери, Нижнего Новгорода, Костромы, Иваново-Вознесенска. Вот только ряд занимаемых А.И. Некрасовым должностей, который он перечисляет в Curriculum vitae для МОГАИМК: заведующий отделением искусствоведения, председатель кафедры искусствоведения, заведующий производственной практикой историко-этнологического факультета, заведующий археолого-этнографическим музеем (включенным в структуру факультета) в Московском I университете; заведующий отделом древностей Румянцевского музея (1918—1919), профессор Московского Высшего технического училища (1921—1926), заместитель декана Костромского университета, заведующий Костромской консерваторией (1919—1922), профессор Костромского педагогического института; заведующий отделом искусствоведения Костромского музея местного края, Комитетом по охране памятников и отделом художественного образования Костромского Губпрофобра (1921); профессор Политехнического (1921—1924) и Педагогического (1922—1923) институтов Иваново-Вознесенска, научный сотрудник Госиздата (1923—1924) и т. д. Именно он ввел в систему обучения историков искусства обязательную практику — поездки для обследования памятников искусства и музеев вне Москвы, нередко лично их возглавляя.
Такая напряженная работа не помешала ученому в 1921 г. защитить в Московском университете диссертацию на тему «Ксилографический орнамент первопечатных московских книг». В эти же годы А.И. Некрасов становится членом Российской Академии истории материальной культуры (РАИМК, затем ГАИМК), Российской академии художественных наук (РАХН, затем ГАХН) (1923—1929) и действительным членом Научно-исследовательского института археологии и искусствознания Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН) (1921—1931) по разделу искусств.
Деятельность А.И. Некрасова во второй половине 1920-х — 1930-е гг. была не менее насыщенной. Помимо преподавательской и музейной работы в ряде вышеуказанных заведений он становится научным сотрудником Облплана ЦПО (1924—1926), Госплана (1926—1927), Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС), профессором Института новых языков, заведующим кафедрой истории искусства Института кинематографии (1934—1938), членом ученого совета по литературе, языку и искусству Наркомпроса. В это же время участвует в работе Общества изучения русской усадьбы (ОИРУ).
В 1931 г. гуманитарные факультеты были выделены из Московского I университета и преобразованы в Институт истории, философии и литературы (МИФЛИ), в котором А.И. Некрасов продолжил преподавание на искусствоведческом отделении. В 1936 г. по представлению МИФЛИ он был утвержден в ученой степени доктора искусствоведения (русское искусство) без защиты диссертации. Параллельно работал в Третьяковской галерее, где некоторое время выполнял обязанности ученого секретаря и заведовал Кабинетом архитектуры (1930—1934). В мае 1934 г. Кабинет был передан в ведение Всесоюзной Академии архитектуры, куда перешел и А.И. Некрасов, периодически работая в Третьяковской галерее консультантом.
В 1937 г. в жизни ученого начались неприятные перемены. В немалой степени этому способствовала тематика изучаемых им проблем, в частности, древнерусское искусство, отождествляемое с религиозной мыслью. В сентябре он ушел из Третьяковской галереи, вызвав критику в свой адрес со стороны руководства за «ненужный академизм». В характеристике, данной А.И. Некрасову для ИИМК в апреле 1938 г., несмотря на признание его значимости как искусствоведа, появляется фраза «В методологическом отношении — ученый старой школы, весьма далекий от марксистского понимания изучаемых явлений».
19 апреля 1938 г. А.И. Некрасов был арестован по 58-й статье и приговорен к 10 годам заключения. Ему были инкриминированы «террористические настроения», участие в антисоветской буржуазно-националистической организации искусствоведов, которая занималась вредительством и имела целью установление фашистской диктатуры. Срок отбывал в лагерях Воркуты. В условиях лагерного режима работал архивариусом, читал курс лекций по архитектуре на курсах Воркутинского угольного комбината по повышению квалификации архитекторов и строителей; помимо этого, работал над книгами «Теория архитектуры» и «Московское зодчество. К 800-летию Москвы».
В 1948 г. А.И. Некрасов был освобожден из заключения, жил в подмосковном Александрове, где работал внештатным консультантом Александровского музея и занимался исследованием памятников города и окрестностей. 10 февраля 1949 г. ученый был повторно арестован за то, что приехал к семье в Москву, и выслан в Новосибирскую область. Там он работал на общественных началах консультантом Райпромкомбината художественно-промышленных керамических изделий. 25 сентября 1950 г. А.И. Некрасов скончался в селе Венгерово, где и был похоронен. В 1956 г. уголовное дело было пересмотрено и прекращено за отсутствием состава преступления.
Трудно переоценить вклад А.И. Некрасова в науку. Его статьи и монографии определили новый метод изучения истории архитектуры. Один из крупнейших отечественных историков искусства, он стал родоначальником московской школы искусствознания. По его книгам учились несколько поколений искусствоведов и архитекторов. Большое количество его трудов, к сожалению, до сих пор не опубликованы, а изложенные в них взгляды ученого не потеряли актуальности и в настоящий момент.