«Издатели выяснили: переводчикам можно платить мало, кто-нибудь да переведет»

«Издатели выяснили: от качества перевода успех издания почти не зависит»

— Каков был ваш путь к профессии переводчика?

Виктор Сонькин (В. С.): Это, наверное, Сашина заслуга. Мы дружим с юности, и как-то раз, еще в аспирантуре, ей поручили провести семинар по Эдгару По. В ходе работы со студентами возник вопрос — что, собственно, сказано в рассказе Эдгара По «Черный кот»? Оказалось, что один из способов ответить на него — хотя бы для себя — это перевести рассказ. Так начался семинар. Саша предложила мне присоединиться, появились наши первые переводы, от довольно дурацкого боевика южноафриканского писателя Уилбура Смита до больших кусков «Сексуса» Генри Миллера (который в нашем переводе так и не был опубликован). В основном мы все переводили вместе, только потом стали иногда что-то пробовать и по отдельности. Я, вообще-то, по образованию славист, и среди моих учителей были переводчики с сербохорватского языка, как литературные (Татьяна Попова), так и, скажем, синхронисты (Владимир Гудков); но так сложилось, что переводить с сербского и словенского мне почти не пришлось, за исключением кое-какой поэзии и сказок.

— Александра, ваша диссертация посвящена советской школе художественного перевода. Поэтому прежде всего хочется расспросить вас о традициях этой самой школы. Можете рассказать нашим читателям хотя бы в общих чертах о том, как и под влиянием чего сформировалась эта школа?

Александра Борисенко (А. Б.): Советская школа художественного перевода возникла в начале 1920-х годов, перевод был частью огромного, прямо-таки головокружительного проекта: дать новому советскому человеку сразу всю мировую классику, в самых лучших переводах, с комментариями, чтобы работали лучшие специалисты, и чтобы выбраны были лучшие произведения, и чтобы вся страна их читала и потом состояла исключительно из образованных людей, знакомых со всеми сокровищами мировой культуры. Это все звучит наивно и утопично, но вообще можно сказать, что проект был успешным, потому что действительно на русском языке было опубликовано очень много произведений мировой классики и действительно очень выросло качество перевода. К сожалению, довольно скоро прекрасная идея «мы выберем для вас лучшее» превратилась в идею «мы сами решим, что вам читать, а остальное запретим». Цензура — неотъемлемая часть советского перевода. Это с самого начала был государственный проект, патерналистский по отношению к читателю, и до сих пор отчасти таким остается.

«Важная фигура для отечественного перевода — Корней Иванович Чуковский. Его книга о переводе «Высокое искусство» до сих пор остается главной книгой, написанной на эту тему». Фото culture.ru

Если называть одного основоположника, то это был Максим Горький, по его инициативе были созданы издательства «Всемирная литература» (1919) и «Academia» (1921). Кроме того, важная фигура для отечественного перевода — Корней Иванович Чуковский. Его книга о переводе «Высокое искусство» до сих пор остается главной книгой, написанной на эту тему. В советский период произошла профессионализация перевода (особенно прозаического), проводились съезды переводчиков, была секция перевода в Союзе писателей, были профессиональные обсуждения, сборники, семинары и так далее. Тем не менее нельзя говорить о единой школе — советский период дал много очень разных переводчиков, хороших и плохих, тяготеющих к точности и к вольности. Можно в какой-то мере говорить о единстве редакторских принципов, редактура была нацелена на то, чтоб было «хорошо по-русски» — именно поэтому у многих до сих пор есть ощущение, что советский перевод был безупречен. Даже плохой перевод был гладким, и чтобы узнать, что переводчик все переврал, надо было заглянуть в оригинал. Нынешние плохие переводы хуже замаскированы.

— Что из наследия советской школы перевода продолжает сохраняться в подходе к работе у современных переводчиков?

В. С.: Не думаю, что можно на этот вопрос дать общий ответ; у всех что-то свое. В целом, скажем, традиция особым устоявшимся образом транслитерировать имена, фамилии, географические названия держится довольно прочно, хотя и на этом фронте есть перемены.

А. Б.: Я бы сказала, перемены довольно существенные — многие имена и названия дрейфуют в сторону написания, максимально близкого к произношению. Раньше всегда писали Гемпшир, теперь чаще — Хэмпшир. Но вот что остается, это традиция сносок, комментариев, предисловий — мне лично это очень нравится, и как читателю, и как переводчику.

— Виктор, вы говорите в одном интервью: «Самая большая трудность с художественным переводом сейчас — в том, что перевод превратился в хобби. К сожалению, зачастую переводами занимаются люди, которые больше ни на что особенно не способны». Почему так произошло? Как роль переводчика изменилась в нашей стране за последние 20—30 лет?

В. С.: Тут нужно быть очень осторожным, потому что в интервью можно для усиления мысли сказать что-нибудь полемическое, а потом окажется, что огромное число коллег не согласны и готовы идти в крестовый поход. Все же попробую: произошло так из-за сменившейся экономической ситуации. Объем переводной литературы вырос взрывным образом (ее и сейчас, насколько я понимаю, по-русски выходит намного больше, чем по-французски или по-немецки; про английский, понятное дело, вообще нет смысла говорить); число людей, знающих иностранные языки, тоже выросло, но это не то же самое, что число переводчиков. Опытным путем издательства (речь идет, конечно, о крупных издательствах-монополистах) выяснили, что, во-первых, от качества перевода успех издания почти не зависит, а во-вторых, переводчикам можно платить мало, кто-нибудь да переведет.

«Объем переводной литературы вырос взрывным образом (ее и сейчас, насколько я понимаю, по-русски выходит намного больше, чем по-французски или по-немецки; про английский, понятное дело, вообще нет смысла говорить); число людей, знающих иностранные языки, тоже выросло, но это не то же самое, что число переводчиков». Фото Максима Платонова

В результате в сообществе переводчиков есть некоторое количество мастеров, есть сколько-то профессионалов и очень много людей, чье владение языками (включая русский) оставляет желать лучшего. Институт редакторов (тоже по экономическим причинам) почти отмер; платят копейки как мастерам, так и подмастерьям. В общем, картина профессиональной деятельности с финансовой стороны довольно печальная.

А. Б.: Тем не менее в России есть несколько маленьких издательств и импринтов, которые очень серьезно относятся к переводу, в них работают грамотные и придирчивые редакторы со знанием языков, но и они не могут платить нормальные деньги в сложившейся рыночной ситуации. Однако они стараются заключать максимально выгодные для переводчика договоры (с роялти, например), стараются дать побольше времени, и так далее. Хороший издатель и редактор — это счастье для переводчика.

«Сейчас уже смешно говорить про «блат» в переводческом деле»

— Не могу не задать избитый вопрос: когда было лучше переводчику, в советские времена или сейчас?

В. С.: В советские времена, с некоторыми оговорками, переводчик мог прокормиться своей переводческой деятельностью. Сейчас это практически невозможно. Все остальное стало гораздо лучше — выбор книг, их доступность, доступность писателей и читателей, для которых язык, с которого ты переводишь, родной, количество и качество справочных материалов и легкость доступа к ним… Не все безоблачно, конечно: то из подростковой книжки издатель выкинет пару влюбленных геев, то книжки, которые «содержат нецензурную брань», запакуют в целлофан; но за исключением проблем с детской литературой, где таких нелепых ситуаций много, это все, в общем, мелочи по сравнению с той свободой, в которой сейчас живут читатели и переводчики.

А. Б.: Я совсем не считаю, что это мелочи. То, что в перевод вернулась цензура, на мой взгляд, ужасно, и я думаю, что переводчики и издатели должны по мере сил с этим бороться. Но, конечно, с советскими временами не сравнить. И еще я бы отметила, что сегодня молодому переводчику гораздо легче прийти в профессию, и вообще профессия стала гораздо более открытой — сейчас уже смешно говорить про «блат» в переводческом деле.

— Если художественным переводом нельзя прокормиться, чем еще вынуждены заниматься переводчики и как это сказывается на качестве их перевода и образе жизни?

В. С.: Я знаю нескольких коллег, для которых перевод — главное занятие, которому они посвящают почти все рабочее время; это, безусловно, очень тяжелая (материально) жизнь. Переводчики занимаются тем, что еще умеют делать — мы с Сашей, например, занимаемся устным переводом (в том числе синхронным), читаем лекции, преподаем; наша подруга и ученица Анастасия Завозова работает в фирме Storytel, которая выпускает аудиокниги; другая наша подруга и ученица Дарья Горянина работает в отделе логистики в зоопарке (это, кстати, необыкновенно увлекательная работа) — и так далее. На качестве перевода, я думаю, это никак не сказывается: люди переводят не для денег, это очевидно, а по любви. На количестве сказывается: ты не можешь посвятить все время работе над переводом.

«Мы ведем семинар не только в МГУ, но и в рамках проекта CWS (CreativeWriting School), где набираем уже седьмую группу (причем некоторые из групп были продолжающие, и с ними мы не просто занимались общими вопросами, а переводили рассказы для публикации)». Фото readrate.com

«Главная трудность — понять, что нет одного способа переводить правильно»

— Что изменилось в связи с наличием большого количества информационных источников в работе переводчика? Может быть, изменились требования к качеству перевода, поскольку многие люди, как вы уже сказали, тоже знают иностранный язык и часто бывают за границей?

В. С.: Конечно. Тут, правда, возникает проблема, с которой сталкивался, я думаю, почти любой переводчик: если человек знает иностранный язык, ему нередко кажется, что он все может понять про перевод. А это отдельная профессия, и все далеко не так просто. Как-то раз нам пришлось объяснять читателям, почему в романе Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь» в одном месте мы убрали ругательство, а в другом, наоборот, вставили. При том что я в общих терминах поборник максимальной переводческой точности, художественный перевод — это не точная наука, и объяснить это человеку, который сам никогда ничего не пробовал переводить, по крайней мере в профессиональной среде, может оказаться непросто.

А. Б.: Сейчас есть разные группы читателей, и у них совершенно разные требования к переводу. Например, я недавно наткнулась в «Фейсбуке» на два обсуждения. В одном гневно критиковали перевод некоего переводчика А. за то, что у него встречается слово «грустинка». Участники дискуссии всячески издевались над переводчиком, не заглядывая в оригинал, и противопоставляли злосчастному переводчику А. переводчика Б., который, по их словам, все переводит гениально. А в другом сообществе в это же самое время читатель, хорошо знающий язык, разбирал перевод гениального переводчика Б. Выснилось, что тот делает массу словарных ошибок — в частности, на протяжении всего романа путает трусы и носки. При этом по-русски перевод звучит гладко и красиво.

— Вы много лет вместе ведете на филологическом факультете МГУ семинар по художественному переводу. Есть ли у молодых людей интерес к профессии переводчика? Какие сложности возникают в процессе обучения переводу и что изменилось в этом процессе в сравнении с тем временем, когда учились вы?

В. С.: Интерес есть, и очень большой. Мы ведем семинар не только в МГУ, но и в рамках проекта CWS (CreativeWriting School), где набираем уже седьмую группу (причем некоторые из групп были продолжающие, и с ними мы не просто занимались общими вопросами, а переводили рассказы для публикации). Мы сами в учебных заведениях художественному переводу не учились, только в какой-то момент, уже имея некоторый производственный опыт, пришли в Литинститут в семинар Виктора Петровича Голышева и попросили разрешения к нему ходить. Мы и сейчас стараемся позвать Виктора Петровича позаниматься с нашими учениками в CWS, и это каждый раз большой подарок. Тут, кстати, отчасти кроется причина позорной оплаты в этой профессии: пока так много желающих попробовать себя в этом захватывающем деле, у издательств нет никакого стимула привлекать людей материально.

Нам с Витей в преподавании помогает то, что нас двое, и мы бываем не согласны между собой — так студенты быстрее понимают, что бесполезно искать истину в последней инстанции

А. Б.: Процесс обучения мало изменился, я думаю. Обучаться можно только в процессе, собственно, перевода. Мы сидим со студентами, читаем вслух тексты, разбираем всякие мелочи. Поначалу они все время спрашивают: «А как правильно?» Наверное, главная трудность — понять, что нет никакого одного способа переводить правильно, есть бесчисленные варианты перевода, каждое решение влечет за собой какие-то потери и какие-то преимущества. Нам с Витей в преподавании помогает то, что нас двое, и мы бываем не согласны между собой — так студенты быстрее понимают, что бесполезно искать истину в последней инстанции.

— Происходят ли какие-то поколенческие споры между переводчиками сегодня, например, в отношении употребления тех или иных слов, выражений, которые уже вошли в русскую речь из английского?

В. С.: Конечно. Мы и сами все время с этим сталкиваемся. Например, когда мы переводили «Маленькую жизнь» с Настей Завозовой, мы обнаружили некоторые поколенческие разломы: например, мы не знали, что слово «уикэнд» в русском языке успело устареть. С другой стороны, Настю нисколько не смущали слова типа «бэби-шауэр» или «фуд-трак», а нас смущали. Или вот слово «маршмэллоу»: для нас оно звучит дико, но при этом довольно понятно, что в современном произведении так сказать вполне можно (особенно если учесть, что это по составу и рецептуре ну никак не зефир, как его часто переводят). А в тексте середины XX века все-таки по-русски маршмэллоу появиться не может. Но все такие вещи — это игра собственных представлений и привычек переводчика. Чуть-чуть объективизировать процесс помогает, скажем, корпус русского языка (ruscorpora.ru) — там можно выяснить, а употреблялось ли такое-то слово или выражение в такую-то эпоху по-русски или нет.