Илья Глазунов: «Русский тот, кто любит Россию»

Мистерия двадцатого века

Одна из картин Ильи Глазунова так и называлась — «Мистерия XX века». Он написал ее в 1977 году, став свидетелем студенческих волнений в Париже. Точнее, эти костры на парижских улицах — они просто дали толчок, стали поводом для написания огромного многофигурного полотна, которое, по сути, размышления художника о безумстве XX века. Картину долго не видели зрители, выставлять ее было запрещено, а самого автора чуть было не выслали из страны.

Наверное, можно сказать о том, что Илья Сергеевич писал огромную серию картин, большой цикл, который можно было бы назвать так же, то есть «Мистерией XX века». Даже работая над историческими полотнами, он писал о безумном веке, в котором родился. У него есть одно полотно, которое, отчасти, можно назвать эпиграфом и к прошлому, и к нынешнему векам — это «Воскрешение Лазаря».

Христос воскресил верующего в Него Лазаря, и воскрешенный выходит к людям, еще обмотанный пеленами, видны только его глаза. И в этих глазах ужас — непередаваемый страх от того, что он увидел в этом мире, мире, в который вернулся. Лазарю страшно воскресать.

К сожалению, пока еще нет серьезных исследований искусствоведов, касающихся творчества Ильи Глазунова, тех феноменальных противоречий, которые подпитывали это творчество. Этот «спасительный яд творческих противоречий», как написал однажды любимый им Александр Блок, был его движущей силой.

Глубокие, почти что провидческие иллюстрации к произведениям Достоевского и Блока, исторические циклы, психологические портреты, наконец, появившиеся в конце прошлого века «Мистерия XX века», «Вечная Россия», «Рынок нашей демократии».

За последние многофигурные плотна его часто упрекали, что нельзя считать справедливым. Эти работы, если так можно выразиться, — публицистика Глазунова, художественный прием, которым он пользовался для философского обобщения исторических периодов. Не стоит подходить к ним с традиционными мерками. А историю и философию он знал блестяще.

На Фрунзенской

Июль 1988 года, во Дворце молодежи на Фрунзенской набережной — персональная выставка Ильи Глазунова. Очередь, стоящая под палящим солнцем, растянулась необозримо далеко. Мне везет: договариваюсь с телевизионщиками, которые приехали снимать сюжет, они дают мне в руки какой-то штатив и вместе с ними я попадаю в залы.

А там толпа, к картинам трудно пробиться. Впервые выставлена «Вечная Россия», подойти к ней практически невозможно. Слышно, кто-то рассказывает о замысле полотна в микрофон — это коллега и друг Глазунова Петр Петрович Литвинский. Он кладет микрофон, и каким-то чудом мы оказываемся рядом.

Начинаем разговаривать, я спрашиваю что-то о картине, он интересуется, кто я и откуда. Когда говорю, что из Казани, сразу следует вопрос: «А что у вас там с картинами Константина Васильева?» Я не успеваю ответить, потом что окружающая нас с Петром Петровичем толпа расступается, и по образовавшемуся коридору идет Илья Глазунов. Улыбающийся, в голубом костюме — в цвет глаз.

Через некоторое время, уже в другом зале, Литвинский снова находит меня и говорит, что Илья Сергеевич хотел бы со мной поговорить. Мы проходим в какое-то тесное помещение, отгороженное картинами, и Глазунов долго расспрашивает меня о том, что известно о полотнах Васильева. В свое время он хотел помочь казанскому художнику поступить в Суриковский институт, где преподавал, но не срослось.

Встряска

Глазунов разрешает мне приходить на его занятия в Суриковский институт, где он преподает на кафедре портрета. Занятия проходят по субботам. Ребята приходят к 9 утра, часов в 11 появляется Илья Сергеевич. И начинается, как это там тогда называлось, «встряска».

Студенты делают копии великих мастеров, пишут работы на выбранные темы. Глазунов придирчив: «Вот у тебя ребята сидят у костра, беспризорники. А кто они, откуда, ты это знаешь? Ваши картины не будут правдивы, если вы каждому персонажу не придумаете биографию».

В аудитории постоянно звучит музыка, Илья Сергеевич настаивает на том, что художник должен хорошо знать классику. И не только музыкальную. Занятия Глазунова — это блестящие лекции, в которых переплетены Библия и история искусств, философия и литература. Его эрудиция и неординарность мышления поражали. Он цитирует классиков и читает стихи, он парадоксален, иногда нелогичен, его темперамент зашкаливает. И он бесконечно курит.

К концу занятия, а оно уже идет 7 или 8 часов, все написанные студентами работы выставляются на тайное голосование. В коробку студенты бросают записки со своими голосами. Победителя ждет приз — Глазунов приносит с собой альбом репродукций, хорошую книгу или пластинку. Когда мэтр уезжает домой, он забирает с собой двух-трех учеников — на ужин и продолжение беседы в Калашном переулке, где он жил и где была его мастерская.

«Я художник, и тем интересен»

Да, он был противоречивым человеком и о нем ходило много мифов. Например, о том, что Глазунов — русский националист. Откуда пошел этот слух, сейчас уже не узнать, да и не стоит этим заниматься. Глазунов был интернационален, просто самой большой его любовью была Россия. Он не делил людей по национальному признаку и часто говорил: «Русский тот, кто любит Россию».

А еще он был необычайно щедр. Написав, например, портрет понтифика и заработав весьма солидный гонорар, отказался от него и попросил, чтобы на практику в музеи Ватикана взяли его студентов с искусствоведческого факультета Всероссийской академии живописи, ваяния и зодчества. Эту академию он возродил с нуля в историческом здании на Мясницкой улице, был ее ректором и сейчас она носит его имя. Кстати, ее выпускниками стали уже несколько ребят из Татарстана.

На окне его мастерской в Калашном переулке, в последнем этаже знаменитого «дома Моссельпрома», был прикреплен рисунок — на белом листе лицо женщины, нарисованное, скорее всего, углем. Женщина смотрела на узкий московский переулок, на крошечный круглый дворик. Скорее всего, это был портрет его погибшей жены — Нины Александровны Виноградовой-Бенуа. Единственной женщины, которую он по-настоящему любил.