Андрей Борисов, Саха Театр: «Вы в Татарстане живете в Европе и не чувствуете себя евразийцами»

«В эпосе олонхо около трехсот сюжетов»

— Андрей Саввич, последнее время вы занимаетесь возрождением олонхо. Не все знают, что это, расскажите подробнее.

— Олонхо — это героический эпос народа саха, который стал нематериальным памятником культурного наследия человечества. В России два таких прецедента — песни старообрядцев и наш эпос олонхо.

— А как же «Слово о полку Игореве»?

— Нет. В свое время ЮНЕСКО провело такую такую работу, выявляя шедевры нематериального наследия. «Слово о полку Игореве» — великая вещь, но ЮНЕСКО не объявило его нематериальным наследием. В олонхо около трехсот сюжетов, из них больше ста записано, это уникальное явление, и его создал и отдал миру якутский народ. Другое дело, что мир не знает олонхо.

— То есть ваш театр олонхо занимается популяризацией этих сюжетов?

— Да, внедряет в мировую художественную культуру. Театр олонхо — это как пекинская опера, как японский театр кабуки. Сейчас репертуар театра олонхо — около десяти спектаклей.

— Один из них — «Удаганки», про шаманок, в постановке вашей супруги Степаниды Борисовой мы видели на «Наурузе».

— Этот спектакль много где был, его и в Париже показывали.

«Театр олонхо — это как пекинская опера, как японский театр кабуки. Сейчас репертуар театра олонхо — около десяти спектаклей» Фото vk.com

«Занимаюсь евразийскими проектами»

— Перечитывая вашу биографию, обнаруживаешь, что вы занимаетесь множеством вещей…

— В 1974 году я начал работать актером в якутском театре. Потом стал режиссером, потом министром культуры и духовного развития. Но даже в этом случае я не уходил из театра. Министром культуры был 24 года, я назвал этот период «Спектакль длиною в 24 года». В этот период я все равно ставил спектакли, делал проекты. Многие только сейчас приходят к проектному управлению, у меня оно уже давно было.

— А сейчас ваша должность как правильно называется?

— Она называется так же, как у вашего духовного лидера Минтимера Шариповича Шаймиева. Я — государственный советник республики Саха-Якутия, но я про себя говорю, что я — советник всея Якутии.

— Какие же вы функции выполняете?

— Огромные! Международные, межрегиональные, межконфессиональные и культурно-идеологические направления. Например, сейчас я занят в масштабах России созданием международного евразийского движения. Оно начинается наоборот — не от Москвы, а с Дальнего Востока. Потому что москвичи и даже вы, татарстанцы, не совсем ощущаете себя евразийцами. Потому что вы живете в Европе. А когда живешь в Азии, смотришь на Европу, то понимаешь, что такое Евразия. Кроме этого, есть много проектов в тихоокеанском регионе, в Японии и Китае.

— Трудно?

— Нет, это тоже театр. Все люди актеры.

— А ваша работа в академическом театре им. Ойунского?

— Я из него и не уходил, я его художественный руководитель. Как говорил мой учитель Андрей Гончаров: «Ядерная кнопка должна быть у меня!». Это он говорил, когда ему предлагали во время болезни передать на какой-то период театр кому-то другому.

— Гончаровская школа суровая.

— Да, суровая. Но я никогда не вмешиваюсь, что режиссер хочет, то он и ставит. Если хорошо получается, всячески поддерживаю.

«Министром культуры был 24 года, я назвал этот период «Спектакль длиною в 24 года». В этот период я все равно ставил спектакли, делал проекты». Фото russiancouncil.ru

«Дочери короля Лира пели горловым пением»

— В свое время вы удивили мир, поставив в якутском театре «Короля Лира», интересно узнать вашу концепцию. Как Шекспир сочетается с якутской психологией?

— Удивительно сочетается. Шекспир — это весь мир. Когда спектакль вышел, про него, как похвалу, говорили: «Это европейский театр!». И я подумал, что для нашего театра это не совсем похвала. А концепция такова: дочери Лира появляются в скифских головных уборах. И поют якутским горловым пением — таюком. Не разговаривают, а поют. Это сразу дает то самое евразийство. Это синтез евразийства и русского психологического театра. При этом якутский театр не теряется.

— А как ведет себя шут? Этот персонаж важен в пьесе.

— Шут у меня был буддистом. Для меня это был только что рожденный мальчик, но критики назвали его буддистским монахом. Это ребенок-старец. Возможно, на трактовку повлияло то, что когда я ставил в Москве, в театре у Татьяны Дорониной «Гамлета», я назвал спектакль «Гамлет. Сон Горацио». И Горацио был буддистом. Но спектакль не вышел, Татьяна Васильевна его не поняла.

— Этого следовало ожидать.

— Горацио учился в Индии, это есть у Шекспира, и мне вдруг показалось, что все происходящее в пьесе — это сон Горацио. А Гамлет — это только машина, он сам себя так называет в пьесе. Офелия, например, появлялась, везя перед собой тележку с трупом Полония, но она об этом не знала. И получалось, что она словно беременна трупом. Интересный спектакль сделал, но его не поняли.

«Прокатная судьба фильма не сложилась»

— Теперь про кино. Как родилась идея фильма про Чингисхана и насколько успешной была его прокатная судьба?

— Я думал о тенгрианстве, о том, в чем его сила, там много факторов. Есть такая книга, которая называется «Сокровенные сказания монголов». Чингисхан там говорит: «Моя мать много сделала для становления империи. Она была из племени олонхосутов». А это племя — это мы. Казахи, татары, башкиры говорят, что Чингисхан их. Можно подумать, что и якут пошел по этому пути. Но я не могу идти против истины! Олонхосуты — это наше племя. Мне было интересно исследовать структуру государства Чингисхана. Но прокатная судьба фильма сложилась плохо. В это время о нем вышло восемь фильмов. И потом, сложности были с финансированием, мы снимали ленту четыре года, и вся энергия распылилась.

— Но ваш фильм выдвигали на «Оскара».

— Его монголы выдвигали. Я был поражен, что сами монголы, которые не соглашаются, что Чингисхан был тюрком, считают его монголом, но фильм выдвинули на «Оскара».

«Мне было интересно исследовать структуру государства Чингисхана. Но прокатная судьба фильма сложилась плохо… » Фото plus.kinopoisk.ru

— Вы собираетесь дальше снимать кино?

— Нет.

— Почему?

— Это не мое дело. Ни сил, ни времени нет. Театр — вот лучшее место в мире.

— Вы смотрите российские спектакли?

— Редко, но смотрю. Но мне кажется, что российский театр катастрофически утрачивает русский театр. Я не говорю об этнографическом театре, нет. Не о квасном патриотизме.

— Почему это происходит?

— Маятник нашей увлеченности качается в разные стороны. Через польский театр вошла диффузия европейского театра на российскую сцену. Такого духовного явления, как русский театр, в мире еще не было, и он утрачивается. Мы храним русский театр, татары его хранят, но сам российский театр его утрачивает. Ко мне из Санкт-Петербурга приезжает мой друг художник, и он говорит, что приезжает ко мне за русским театром.

— Вы слышали выступление Константина Райкина на съезде СТД РФ?

— Нет, но я знаю, о чем он говорил. Правильно он говорил. Потихоньку, незаметно, на уровне министерства культуры России начинают выступать против театра, говорят, что театры надо перевести на контракты. А за этим стоит глубокая политика, потому что все в российской культуре смикшировали под Европу, но театр еще держится. Надо его защищать! Зачем театры реформировать? Пусть живут! Не трогайте театры!