Под улицей Баумана пролег крутой маршрут
Накануне законсервированная подземная галерея на улице Баумана в Казани стала театральным залом. Здесь прошел показ эскиза спектакля по документам историко-политического архива, он поставлен в рамках театральной лаборатории «Город. Арт-подготовка». Ее организатор — фонд «Живой город». Среди зрителей, которые были одновременно и участниками спектакля, оказалась корреспондент «Реального времени».
Клаустрофобии не будет
Небольшая группа людей (на показе, как объяснили устроители, не может быть более сорока зрителей) ждет, когда разрешат спуститься в галерею. Забегая вперед, скажем, что вчера вместо одного запланированного показа было четыре — таким оказался интерес к проекту. Режиссер Семен Серзин раздает какие-то номерки, позже выясняется, что это порядковые номера тех, кто будет читать тексты во время показа. Наконец нас приглашают спуститься вниз.
В полумраке читаются бетонные стены, бетонный пол и потолок. Девушки-ассистентки в алых косынках держат в руках таблички с надписями «Стойте» и «Идите». «Смотрите на наших помощниц и делайте то, что написано на табличках. Не отставайте, нам бы хотелось, чтобы в финале вас вышло из галереи столько же, сколько вошло», — напутствует нас Серзин. Нам раздают фонарики, и действие начинается.
Вначале это экран — идет хроника. Бодро и радостно выплясывает танцевальный ансамбль, а вот и тот, кто дарит эту безмерную радость. С экрана улыбается лицо друга детей, самого гуманного человека на свете, товарища Сталина. Ежась от его отеческого прищура, мы идем по галерее влево, вслед за ассистентками.
Это странный и страшноватый путь. Мы идем молча, таковы условия существования зрителей на проказе, мы сосредоточенно смотрим на пол, освещаемый пятнами лучей фонариков. Этот бетонный мешок, в который мы попали, наверное, напоминает те коридоры, по которым вели людей на расстрел. Или он похож на длинный путь по этапу, когда гнали их от одного лагеря до другого.
Идешь по этому бетонному полу, вдыхаешь застоявшийся влажноватый воздух с бетонной пылью и ждешь щелчка затвора. Или окрика конвоира. Боязнь клаустрофобии проходит, ее место занимает боль и вопрос, на который нет ответа: «Как же это могло случиться, что такое было?»
«Воспитаю его коммунистом»
Мы все время перемещаемся по подземной галерее, делая остановки для того, чтобы узнать про очередную судьбу. Вот судья зачитывает обвинительный приговор убежденному коммунисту, бывшему председателю горсовета Казани Павлу Аксенову. Печально известная 58-я статья…
Его брат пишет письмо с просьбой отдать ему на воспитание племянника Васю, обещая вырастить из мальчика, чьи родители репрессированы, «настоящего коммуниста». Слава Богу, «настоящим коммунистом» Василий Павлович Аксенов так и не стал, а стал хорошим русским писателем.
А вот эпизод, связанный с его матерью, Евгенией Гинзбург. Мы слышим ее письмо с просьбой о снисхождении, о том, что нет на ней никакой вины. Оно написано почти через двадцать лет лагерей. Позже Гинзбург напишет «Крутой маршрут» — одну из самых пронзительных и правдивых книг о репрессированных. Таким «крутым маршрутом», от судьбы к судьбе, мы идем полутемными бетонными коридорами.
Еще одна судьба — мальчика Азата, который все пишет и пишет письма своей репрессированной маме, и это не просто письма — потоки нежности. А потом письма перестают приходить. В 1943 году мальчик Азат погиб на фронте. Ему был 21 год. Об этом после войны написала его мама, с которой он так и не увиделся.
…Звучат слова православной молитвы, горят свечи. Женщина в черном платке читает обвинительное заключение монахине Анастасии, в прошлом насельнице Свияжского монастыря. Не верила эта монахиня в светлое будущее и ждала страшного суда для новой власти. За что и поплатилась.
А художник Баки Урманче в 1990 году получил ответ, из которого узнал о судьбе родного брата. Он был расстрелян. Сам Баки Идрисович отсидел на Соловках, чудом вышел и сумел затеряться. «Был летний день, воскресенье. Я стоял у мольберта, работал. Мастерская была на первом этаже, окна были открыты, и я вдруг услышал, как цокают копыта лошади. Почему-то подумал: «За мной приехали». Так меня арестовали», — рассказал однажды художник автору этих строк.
Ни на одном из его полотен вы не увидите даже малейшего напоминания об этих годах. Картины его на редкость яркие и мажорные. Сознание стремилось вытеснить страшные воспоминания? Но судьба брата мучила, вот и пытался узнать правду.
Автор литературной основы эскиза, много времени проведший в архиве, — завлит Камаловского театра Нияз Игламов. Он сам читает во время показа потрясающий человеческий документ — письмо товарищу Сталину, написанное на платке одним татарстанским партийным деятелем. Не верил автор письма, переброшенного через забор тюрьмы, что Сталин знает о «чистках», вот и хотел раскрыть ему глаза. Ох уж эта наша российская вера в «доброго царя»…
Мы идем словно от судьбы к судьбе, в бетонном полумраке, перешагивая через лужи, и на всем пути нас сопровождает наивная и чистая мелодия — играют курай и татарская гармоника. Такая странная мелодия, неуместная здесь, она напоминает солнечный день, луг, поле, речку, запах сена. Наверное, она звучала в памяти заключенных, и это была их связь с родиной. Память ведь невозможно запретить.
Мы идем, не глядя друг на друга, мы уже давно не зрители, а участники этого действа, герои которого были, пожалуй, в каждой семье. Даже если в доме не было репрессированных, «черный ворон» фатально переехал жизнь каждого гражданина страны. Два моих деда ложились спать, проверив, на месте ли портфель, в котором лежит необходимый минимум вещей на случай, если ночью арестуют. Оба были из «группы риска»: один — русский дворянин татарского происхождения, другой — сын священника. Уцелели чудом, очевидно, горячими молитвами предков на небесах.
Страх, он сидит на генетическом уровне. Отвращение к палачам, к тем, кто писал доносы, оно в наших генах. В последние годы, после всплеска разоблачительных материалов конца восьмидесятых прошлого века, тема репрессий как будто отошла, страх и отвращение начали засыпать. Но их надо будить. «Пепел Клааса» — это не пустые слова. Прошлое, если о нем забыть, имеет особенность возвращаться.
И вот мы снова на том месте, с которого начался наш «крутой маршрут». По экрану, где шла хроника, плывут имена, их почти полторы тысячи. Это имена репрессированного мусульманского духовенства в Татарстане. А сколько было еще православных батюшек и монашествующих, сколько их было вообще, стертых с лица земли… Не знаем мы всех их имен, «отняли список и негде узнать».
Звучит мусульманская молитва «Ясин», и мы выходим наверх, на воздух, под грозовое небо и капли дождя. В нескольких десятках метров от подземной галереи распахнутые двери Никольского кафедрального собора, свечи мерцают, умиротворенно поет хор — идет служба. Надо войти в храм и поставить свечу в память всех замученных в те годы. Иначе бетонная пыль подземелья долго не даст возможности дышать.
