«Дело Дряблова»: о колоссальной борьбе казанских суконщиков с фабрикантом

I. Литература вопроса и источники. Жалоба рабочих на фабриканта 1737 года. Двухнедельная забастовка 1737 года. Контакт с московскими суконщиками. Разбор дела в Казани. Наказание и ссылка рабочих.

II. Побеги рабочих. Процесс суконщиков в Коммерц-Коллегии. Четырехмесячная забастовка рабочих 1741 г. Уличная демонстрация против губернской администрации. Решение Коммерц-Коллегии.

III. Жалоба суконщиков в Кабинет е. в. и разбирательство в Сенате. Репрессии к рабочим на фабрике. Решение Сената 1742 г. в пользу рабочих.

IV. Апелляция фабриканта: Насилия администрации. Ссылка 51 рабочего. Требования рабочих. Правительственная экспертиза суконного производства. Судебная волокита. Суконщики в Пугачевщину. Аннулирование Сенатом в 1775 г. своего решения 1742 г. Заключение.

Рабочее движение ведет свою историю с XVIII века. Условия крепостного труда, положение рабочих, приписанных к фабрикам и заводам, было весьма тяжелым. Продолжительность рабочего дня, достигавшая 15—18 часов, низкая, совершенно ничтожная заработная плата, издевательства фабричной администрации и прочие виды кабалы, совершенно бесправное положение двинули рабочих на борьбу с фабрикантами и администрацией, им покровительствовавшей, с тех пор, как стали появляться эти предприятия. Еще до революции В.И. Семевский и М.Туган-Барановский, а после Октября К. Пажитнов, М. Балабанов и А. Ельницкий вскрыли основные причины рабочего движения в XVIII в. Особенно «бунташными» были рабочие Олонецких заводов, еще в первых годах XVIII в. начавшие волноваться из-за того, что им приходилось за 600 верст являться на работу. Но в особенности волнения развернулись с 30-х годов XVIII в. вследствие обострившихся отношений между рабочими и предпринимателями на почве усиления крепостного режима и эксплуатации. В 1737 году начались волнения на Московской суконной фабрике Болотина, продолжавшиеся и в 40-х годах. В 1741 г. стали давать себя знать рабочие уральских заводов Демидова, что продолжалось в течение нескольких лет. В 50-х годах известны мощные движения на Выровском заводе того же Демидова (1752 г.) и на его же Авзяно-Петровском заводе (1754 г.). Сильные волнения разыгрались в 60-х годах, а 70-е дали на заводах Пугачевщину.

На Волге промышленность была очень слаба, и здесь до Пугачевщины историки рабочего движения констатировали лишь недовольство среди рабочих, которые иногда подавали жалобы и челобитные местным властям, за это получали от них жестокое возмездие плетьми, батогами и ссылкой на каторгу, и этим дело ограничивалось. Крестьянские движения и национальные волнения занимали в Волжско-Камском крае первое место, они подверглись и тщательному изучению, а рабочее движение до сих пор не нашло еще своего исследователя.

Но, может быть, здесь кроме рабочей «пугачевщины» и исследовать нечего? Все литературные данные по истории рабочего движения в России в XVIII в. как будто вполне единодушны в том, что Поволжье как фабричный округ имело весьма скромное экономическое значение, здесь не было особенного скопления крупных фабрик и заводов, а поэтому вполне естественно, что оно стояло в стороне от борьбы рабочего класса того времени. Даже такой центр, как г. Казань, где было несколько фабрик и заводов, в течение всего XVIII в. и даже в Пугачевщину не вышел из пределов легальной борьбы путем жалоб и холопских челобитий перед монархами. В особенности на этом настаивал В.И. Семевский, а по его дорожке пошли и последующие историки рабочего движения. В своей работе «Крестьяне в царствование имп. Екатерины II» он со слов Я.Посадского и некоторых архивных материалов указывает, что суконщики казанской фабрики Дряблова жаловались на фабриканта за убавку заработной платы и за большие штрафы. Дело дошло до Сената, который, конечно, защитил рабочих и даже предписал Дряблову уплатить рабочим свыше 10000 руб., но для него так и осталось неизвестным, чем кончилось это дело, длившееся более 30 лет в различных столичных учреждениях. Защитником рабочих Сенат проявил себя в 1742 г. Затем в 1796 г. казанские суконщики снова подавали жалобу сенатору Маврину, а в 1798 г. самому Павлу I в бытность его в Казани, и снова эти просьбы суконщиков окончились успешно; даже губернатор хлопотал за рабочих и, по Семевскому, без всяких «возмутительных» поводов со стороны мастеровых. Такая идиллия продолжалась и в XIX в., когда суконщики получили звание городских обывателей и вышли из-под опеки предпринимателя (1849 г.). А в Пугачевщину, по мнению Посадского и Семевского, рабочие стойко защищали город от полчищ Пугачева. И надо заметить, что такое мнение держится до сих пор. Не хватило данных и Н.Н. Фирсову опровергнуть эту версию для эпохи Пугачевщины.

Пажитнов совсем не касается этого вопроса и лишь у Балабанова, а за ним и у Ельницкого находим указание, что жители Суконной слободы встретили Пугачева с почетом; основанием для этого утверждения была напечатанная еще в 1870 г. статья Н. Середы, мимо которой прошли и Посадский, и Семевский, и друг.

Эта «идиллия» наводила на мысль снова приняться за разыскание архивного материала для научного освещения действительных фактов истории рабочего класса в Казани. Попытка быстро увенчалась успехом. Материалы старого сенатского архива раскрывают нам совершенно неизвестные до сих пор факты и события, имевшие место на суконной фабрике А.Дряблова еще в первой половине XVIII века. Рабочими велись бесконечные судебные процессы, что было сопряжено с огромными трудностями, материальными лишениями и с невыносимым издевательством дворянской администрации, которая применяла все меры воздействия, чтобы прекратить поток жалоб со стороны рабочих во всевозможные учреждения судебно-административного аппарата Российской империи. Купцы и их верные слуги не жалели плетей и розог, которые привозились целыми возами на фабричный двор, чтобы при содействии военной стражи полосовать спины зачинщиков бунтарей и ненавистников дворянско-купеческого режима. Но дело плетьми не ограничивалось; рабочие, перенося сотни ударов, все же не подчинялись администрации завода, скрывались, убегали в столицы и подавали жалобы, претерпевали каторжные работы и ссылки с наказанием, но все же стояли дружно за свои интересы, а в особенно острые моменты борьбы не останавливались даже перед забастовками, из которых одна продолжалась две недели, а другая — более трех месяцев, а во время забастовок «ссылались», т.е. входили в переговоры с рабочими других фабрик, главным образом, центрального района, чтобы выступать и более солидарно, и с более общими требованиями.

«Дело Дряблова с суконщиками», находящееся среди дел Юстиции и Вотчинной Коллегии Сената за 1779 г., представляет собою громадный материал судебного процесса, длившегося более 40 лет и повествующего о колоссальной борьбе рабочих с фабрикантом. Как мог этот материал остаться до сих пор неизвестным нашим историкам рабочего движения? По нашему мнению, единственно только потому, что «Дело Дряблова» попало в дела вотчинной коллегии и переплетено среди целого ряда земельных процессов. Но так или иначе, все же мы можем, хотя бы с некоторым запозданием, осветить в печати все наиболее важные стадии этой продолжительной борьбы.

I. Забастовка суконщиков 1737 г.

В июне месяце 1737 г. ткачи казанской суконной фабрики Дряблова: Елисей Петров, Яков Андреев, Гаврила Васильев, Филипп Ежов, Федор Васильев, Федор Степанов, Андрей Федоров, Иван Ярцов, Иван Третьяков, Михаил Андреев «с товарищи» подали челобитную в Государственную Коммерц-Коллегию. В этой челобитной они указывали, что «при содержателе Иване Микляеве», умершем в 1737 г. и владевшем фабрикой с 1727 г., «производилось заработных денег от тканья сукон с каждого аршина по 6 копеек с половиной», а после смерти Микляева и его жены фабрика перешла наследнику Афанасию Дряблову. Этот же хозяин «дает нам заработных денег не против того, как прежде нам определено давать, но токмо по 5 коп. с аршина»; убавивши в копейках, фабрикант, однако, прибавил «против прежнего» 50 ниток в ширину, так что снижение заработка стало более чем на одну копейку с аршина. Кроме того увеличил и вычеты из заработной платы «за инструменты, за челноки и спары по 70 к.»; если не хватит фунта нити, вычиталось по 9 копеек. Прядильщики получали по 3 коп. с пятины, а стали получать по 2 коп., «да у них же вычитается за инструмент — за прядильные колеса — по 29 коп.» У скребальщиков «за скребла вычитается по 40 коп., у картельщиков за карт по 30 коп.». Но самый отяготительный штраф взимается с рабочих за шерсть «також у оного компанейщика Дряблова имеется для делания сукон в покупке вешняя и поярочная шерсть, которая покупается по 1 руб. 20 коп. пуд, а со всякими расходы становится по 1 р. 50 к., и оная в дело отдается грязная и репьиста по 500 пудов, на которой угорает по 5 и по 10 пуд., и за оную у нас вычитает не против покупки, как прежде, по 2 руб. за пуд, но токмо ныне вычитает по 3 рубли от каждого пуда».

Чтобы усилить справедливость своих требований, рабочие указывали в своей челобитной: «Московская суконная фабрика отдана в содержание компанейщику Вол. Щеголину с товарищи и при оной фабрике и поныне производится ткачам за работу от каждого аршина по 7 коп., а прядильщикам с фунта по 3 коп., а у станов инструменты имеются казенные только челноки и нитки и мелкий инструмент, прядильные колеса имеются компанейщиковы, и за оной инструмент вычету никогда не имело и ныне нет». Откуда эта осведомленность о положения рабочих на московской фабрике? Несмотря на то, что Елисей Петров переведен был на казанскую фабрику с 1713 года и именно с московской фабрики, где он и проработал почти 10 лет, с 1704 г., он все же не разрушил связей с московскими мастерами и был в курсе дела всей фабричной жизни центра и экономического положения московских рабочих.

Челобитная заканчивается просьбой, чтоб челобитчикам «быть при оной суконной фабрике (Дряблова) по-прежнему ткачами и определить бы нам, вышеименованным, заработных денег против того, как и на московской суконной фабрике служители получают без вычету за инструменты и протчее, отчего пришли мы, вышеименованные, во всеконечное разорение и убожество». Челобитную подали они в Коммерц-Коллегию потому, что Казанская Губернская Канцелярия, куда они подавали жалобу на Дряблова, не только «и по ныне решения никакого не учинила», но предоставила возможность фабриканту от работы всех челобитчиков «якобы за некоторые продерзости отрешить и... отдать в солдаты». Челобитчикам из г. Казани пришлось бежать и от фабриканта, и от администрации; т.к. они были уверены в правоте своего дела и рассчитывали найти как квалифицированные мастера со стажем в 20 с лишним лет или управу на Дряблова, или работу на фабриках центрального района.

Однако разбор дела суконщиков в Казанской Губернской Канцелярии требует особого внимания не только для того, чтобы узнать о мотивах для ссылки мастеров в солдаты, но и для того, чтобы ознакомиться и с новыми фактами, предшествовавшими этому приговору. Суконщики подали в Губернскую Канцелярию жалобу 23 марта 1737 года за подписью тех же Е. Петрова, Я. Андреева, Г. Васильева, Ф. Ежова, Ив. Ярцова, А. Федорова «с товарищи, всего ста сорока человек». Уже это одно свидетельствует о массовом вовлечении рабочих фабрики на выступление против фабриканта. Это именно обстоятельство и открыло глаза администрации фабрики и губернии на все социально-политическое значение этого процесса. Рабочие выступили против работодателя; немногочисленные представители нарождающегося пролетариата выступили массой перед правительственным органом на защиту своих экономических интересов против представителя господствующего класса того времени — капиталиста-фабриканта. Одним словом, мы имеем в этом процессе случай выступления рабочих чисто классового порядка. Рабочие писали в своем доношении в Канцелярию: «В прошлом 734 г. присланы они из Москвы в Казань для исправления в Казанской фабрике сукон в ткачи в бытность командира Грузинцева... и за работу денежного жалования производилось им по 3 рубля с каждой половинки, а с аршина по 6 коп.». Но когда фабрика перешла к А.Дряблову, последний «прибавил к берду и нитям счету 150 ниток и за оную прибавку берда и нитям прибавил им по указу или собою по 25 коп. за каждую половинку, итого давано им оным Дрябловым с прежними с каждой половинки по 3 руб. 25 коп., а с аршина по 61/2 коп. «Но эта плата продолжалась недолго и была снижена до 5 коп. с аршина в 1736 г., когда уменьшена была ширина сукна на 100 нитей и осталось добавочных к прежним размерам лишь 50 нитей. В общей сложности, при увеличенной на 50 нитей ширине, заработная плата снизилась на 11/2 коп. с аршина. Кроме того, в этой же челобитной рабочие указывали на Дряблова» что он «принял в тое фабрику собою Ив. Горбуна, в которого сыскался помещик Ростовского полку майор Чернов» Дряблов заплатил Чернову за Горбуна 100 рублей, но эти деньги «собрал с них, с каждого человека по 10 коп.». И многие другие «обиды от него, «Дряблова», показывали рабочие и «требовали» решения учинить. Начальство выслушало и объяснения Дряблова, по всем пунктам с ними согласилось и, согласно 5 пункта указа 27 мая 1736 г., признало рабочих «невоздержными» и никакому «учению» неприлежными людьми, которых следует «по довольном домашнем наказании» сослать в дальние города или на Камчатку в работу. В соответствии с этим Губернская Канцелярия в апреле месяце 1737 г. и «требовала указу», что дальше делать «с непотребными рабочими».

Из июньского «доношения» в Коммерц-Коллегию приказчика фабрики Г. Бронникова мы узнаем, что Дряблов 22 марта 1737 г. отослал 10 человек ткачей из солдатских детей «за непотребные их при той фабрике поступки и за огурство и за мотовство», как «неугодных при той фабрике» в Казанскую Губ. Канцелярию для суда и наказания. Перед отправкой «многие из них были уже и наказаны», видимо, по-домашнему. Однако Губернской Канцелярией «ничего им не учинено». Последняя еще не успела ничего разобрать, а ткачи сами подали жалобу на Дряблова.

Но начавшееся разбирательство конфликта и жалобы суконщиков были приняты рабочими с большим воодушевлением как первый шаг в успешной борьбе с фабрикантом: если над десятком рабочих «ничего не учинено» в первое время отсылки их в Канцелярию, то можно было считать, что дело примет вид судебного разбирательства. А раз так, то фабричные рабочие решили подкрепить жалобу ткачей своими действиями против фабриканта. По сообщению Г. Бронникова, «на то де смотря, из оставшихся при той фабрике многие мастеровые люди не токма приставленным над ними мастерам и прикащикам, но и ему, Дряблову, чинят многие противности и упрямство и поносят и бранят непотребными словами и уграживают побоями и больше двух недель на фабрике не работали, отчего не малая опасность, дабы по обязательству в военной коллегии в шестилетний срок в поставке мундирных сукон 300 000 аршин не учинилось остановки».

Эти сведения дают совершенно иное освещение всем событиям на фабрике Дряблова. Суконщики начали свои выступления не под влиянием аффекта от какой-либо «обиды» фабриканта, а в такой момент, когда фабрика стала на путь особенно интенсивной работы. Дряблов только что получил заказ на 300 000 аршин сукна, которые он должен был поставить в военное ведомство в течение 5 лет. Рабочими он должен бы дорожить, особенно мастеровыми и тем более первоклассными, с громадным стажем работы. Но фабрикант нисколько не думал об улучшении материального положения рабочих своей фабрики, желая на низкой заработной плате, на штрафах и вымогательствах нажить большую прибыль. Тогда рабочие сами заговорили. Они не только учли благоприятные местные условия для выступления против капиталиста-вымогателя, но и обстановку момента общероссийского характера: на московских фабриках и на уральских заводах было не совсем благополучно, как мы видели выше, а кроме того, наибольшее внимание центрального правительства, а отчасти и местной администрации уделялось башкирскому восстанию, которое длилось с 1736 г. и не показывало признаков своего окончания. «Непотребные поступки», «огурство» и «мотовство», по терминологии приказчика Г. Бронникова, начались со стороны наиболее нужных производству мастеров. Каковы были эти события, для нас остается это не совсем понятно и определенно, но мы можем предполагать, что мастера подготовили почву в это время для дальнейших выступлений рабочих за улучшение своего экономического положения и предъявили ряд своих требований администрации фабрики. Последняя, схватив инициаторов в числе 10 ткачей, «по довольном наказании» их на фабричном дворе, отправила их в распоряжение Губернской Канцелярии, т.е. выдала властям для ссылки в «дальние работы» или в солдаты. Но т.к. эти мастера были вольными, а не крепостными, и т.к. они подали челобитную на Дряблова в Губ. Канцелярию, последняя и занялась расследованием дела и разбирательством его. Немедленно привести в исполнение требования фабриканта без расследования и санкции центральных органов Губ. Канцелярия не могла, поэтому ткачам ничего и не учинила». А рабочие фабрики, по всей вероятности, по инициативе ткача Елисея Петрова, т.к. он не попал еще в число 10 отосланных в Канцелярию, раздраженные наказанием и высылкой 10 мастеров, объявили забастовку, чиня «противности и упрямство», браня и понося Дряблова «непотребными словами» и угрожая даже «побоями». События развернулись очень быстро и заставили администрацию фабрики и губернии сначала ликвидировать забастовку, а потом уже все-таки заняться жалобой суконщиков. Свыше двух недель пришлось ждать конца забастовки. И, конечно, не жалоба ткачей на Дряблова, а забастовка суконщиков и их действия составляли главное содержание всех фабричных «происшествий» в марте и в начале апреля 1737 г. Это нужно принять во внимание особенно вследствие того, что В.И. Семевский делает центром внимания челобитную, совершенно не упоминая забастовку и сводя все к легализованной борьбе рабочих. Г. Бронников в своем доношении не выдумал забастовку, а оперся на нее, как на главнейший факт, подкрепляющий его просьбу как можно строже отнестись к рабочим и их челобитной, чтобы впредь «не повадно им было» бастовать по целым неделям и срывать выполнение срочных казенных заказов.

Вскоре по ликвидации забастовки в апреле 1737 г. назначено было судебное разбирательство жалобы ткачей от имени 140 суконщиков, которое мы изложили выше и которое было подано 23 марта. На суд был вызван и поверенный А. Дряблова. Но после забастовки судить ткачей, подписавших жалобу, и рабочих, согласных с нею, было легко. Об этом свидетельствует «доношение» Губ. Канцелярии в Коммерц-Коллегию от 29 января 1738 г. В нем приводятся «пункты» жалобы и ответы на них поверенного А. Дряблова, с которым согласился и суд. Оказалось, что убавка задельной платы ткачам до 5 коп. с аршина произошла потому, что «велено ему (Дряблову) сукна ткать по новым образцам, толще, и шерсть против прежнего исходит более, а напред де ткали по 6 и по 8 арш. в сутки и в деле споряе, да у него же (Дряблова) велено вычесть пошлин с аршина по 4 коп., к тому же де и фабрика отдана в собственное его содержание... И тако по сложности цены, что ныне ткут по 6 и по 8 аршин, убавки не показалось, но еще против прежних дач в цене немалая прибавка, для того, что как давалось им при Кудрявцеве по 6 коп. за аршин, а ткали по 3 и 4 аршина, и тогда в сутки приходило по 18 и 24 коп., а ныне получают по 30 и по 40 коп., а посему видно, что то стала не убавка, но еще прибавка». Ткачи пытались было показать, что достигли дневного результата в 6 и 8 аршин в результате опыта и выучки, а не смены образцов сукна, это не было принято во внимание, т.к. с ткачей потребовали доказательства, а на суде представить его они не могли: «а чтоб то подлинно, о том нигде не явствует и по следствию не показалось и свидетельства никакого не объявили и посему винности оного Дряблова не показывается» — так запротоколировал суд.

О взыскании пожилых денег за принятого на фабрику помещичьего крестьянина поверенный Дряблова показал, что тот крестьянин-суконщик принят «по представлению их же, суконщиков»; Дряблов в свое время будто бы объявлял им, что примет его только в том случае, если он по происхождению не помещичий, а солдатский сын, «а буде помещичий, то кроме их пожилых денег платить не будет, на этом они и поруками обязывались». Нашелся и свидетель, подьячий Нестеров, который эти объяснения поверенного и подтвердил.

Суконщики жаловались на отяготительность посторонних работ на Дряблова. Тут же сам Дряблов показал, «что де домашних работ они на него не работали, а работали де у него мельнишные поделки... на мельницу возили хлеб на его, Дряблова, лошадях». И это подтвердил один из свидетелей со стороны Дряблова — подмастерье Н. Федоров. «Того ради... Дряблов явился прав, понеже общая ссылка сказала не против их, суконщиков, ссылки».

С рабочих производились вычеты за челноки. Какое же это противозаконие? Со слов поверенного суд заключает, что «ежели не вычитать, то б они, пьяные, небрежением всегда бы их ломали»; к тому же раз фабрика на полном содержании Дряблова, то последний, и по заключению суда, «волен... в вычете прибавлять и убавлять».

Фабриканту ставили в вину штраф за шерсть по двойной цене ее стоимости. Дряблов не отрицал, что с расходами шерсть стоит ему 1 руб. 50 коп., но доставка на место стоит 1 рубль с пуда; к тому же «в дело дается сухая, репей и шишку переменяют», но вычитает не по 3 руб., а по 2 руб. 50 коп. Но однажды был вычет и по 3 рубля, фабрикант этого не отрицал, когда угар шерсти превзошел все ожидания по своему количеству. В обычное время на 500 пудов шерсти угару бывает по 20, по 10 и 5 пудов, «а ныне де как стали делать сукна по новым образцам, то явилось угар 24 пуда 37 фунтов, более прежних переделов, и как по оной цене, по 3 рубля, вычел, то уже такого множественного числа угару после не бывало». Кроме того, Дряблов сослался на подмастерье А. Яковлева, что «поймал» суконщика, у которого обнаружено было много затоптанной шерсти.

Наконец, на суде открылись «непотребства» 10 суконщиков, которые после «довольного наказания» «были отрешены от дела» и направлены в Губернскую Канцелярию. Они оказались «негодными», по свидетельству и подмастерья А.Яковлева, «за пьянство». В этом состояли все их «непотребности». А в дополнение всех этих показаний было опротестовано и само челобитье. Оно было подано от имени 140 человек, но суд считал его даже от имени всех рабочих на фабрике, от имени «676 человек». А т.к. следствие установило 10 человек «нечелобитчиков» (только!), за остальных подписались в челобитье только четверо, сославшись даже на 202 чел. малолетних, которым, конечно, и «верить не подлежит», то в результате челобитье было признано ложным.

По решению суда четверых рукоприкладчиков наказали плетьми, а другим велено быть «в поспешении» Дряблову.

Все следствие и весь процесс свелись к тому, чтобы найти те или иные возражения на челобитье и опрокинуть последнее. Конечно, из общего числа квалифицированных в 676 чел., работавших на фабрике, нашелся десяток, который поддерживал на суде фабриканта Дряблова, но и этот десяток состоял больше из приказчиков, которые ничего общего с рабочими не имели. Строго разбираясь в судопроизводстве, мы должны определенно пригнать, что ни один из пунктов челобитной судом не был опротестован: ни понижения заработной платы «против указов» до 5 коп. с аршина, ни штрафов за шерсть и инструменты, ни уплаты денег рабочим за крепостного суд не отверг и не опроверг. Всем понятно, что доводы об увеличении дневного заработка с 24 коп. при Микляеве до 40 коп. при Дряблове вследствие увеличения количества выработки ткачей нисколько не убедительны, т.к. плата с аршина все-таки осталась 5 коп. Что же касается самой челобитной, то суд, можно сказать, еще более усилил ее значение, приняв ее от имени всего рабочего коллектива, включая и малолетних; рабочие представители на суде, выступая от 140, не возражали ничего против этого, но попытка суда доказать ложность челобитной и свести ее к челобитной от четверых, подписавших ее, кажется весьма близорукой. Никто, конечно, и не думал, что подписана челобитная без санкции всех рабочих; санкцию подписавшие получили еще до забастовки, а последняя была ничем иным, как самым могучим подтверждением этой челобитной. Так именно и понимал суд, но не хотел сказать об этом и признать это, т.к. опасался вызвать новую забастовку; ему выгоднее было свести ее к частной, а не коллективной, чтоб строгостью наказания убить инициативу зачинщиков и не допускать организованного выступления рабочих.

Но обмануть рабочих не удалось: жалобщики хотя и заявили желание, чтоб их отправили «в солдаты или в подушный оклад» вследствие того, что у них нет средств «хлопотать дальше», а «того суд только и ожидал», но все же в июне месяце они отправили ходоков, с челобитной на Дряблова в Коммерц-Коллегию.

Мы уже знаем содержание их челобитной в Коммерц-Коллегию. Последняя запросила материалы по этому делу из г. Казани от Дряблова и от губернатора, которые поступили только в феврале следующего 1738 года в виде «доношения» от Губернской Канцелярии от 29 января. В конце марта Коммерц-Коллегия постановила «за непотребное житье» и «пьянство» «сослать в дальние города и на Камчатку» наиболее злостных зачинщиков беспорядков на фабрике. Так что Коммерц-Коллегия не только не ослабила приговора суда при Губернской Канцелярии, но изменила его в худшую сторону для рабочих. В результате этого 9 человек челобитчиков были отправлены в каторжные работы, «а десятый, Ф. Ежов, остался в Шлютебурхе при канальной работе». Этим решением Коллегия стремилась напугать рабочих московских суконных фабрик, которые тоже поднялись на своих хозяев: 8 августа 1738 года Московская Коммерц-контора запрашивала Коллегию о решении по казанскому делу «понеже Московских суконных фабрик на содержателей от мастеровых людей в недаче им, мастеровым людям, дела и против прежних цен заработных денег; по протчем (фабрикам) в Коммерц-конторе происходят непрестанные жалобы и споры и по некоторым просьбам уже и следствием производится». Как можно понимать из текста этого запроса, в Москве в противовес этим требованиям и стачкам рабочих фабриканты объявили локаут и давали работу только по пониженным расценкам.

После продолжительной (с 22 марта по 14 мая) забастовки в 1737 г. на фабрике Болотина, бывшей раньше у Щеголина, при котором на ней работал и казанский суконщик Елисей Петров, рабочие фабрики Болотина продолжали еще добиваться прежних повышенных расценок путем гражданских исков, и решение по казанскому делу необходимо было для Коммерц-конторы как руководство в многочисленных аналогичных процессах того времени.

Так завершился первый этап «дела суконщиков». Более чем двухнедельная забастовка, вызванная материальными интересами рабочих и плетьми фабриканта, и суд над рабочими в Губернской Канцелярии и Коммерц-Коллегии, прошедший исключительно в интересах купца-фабриканта и сохранения «тишины и спокойствия» в дворянско-купеческой России, — главные события, побудившие рабочих суконной фабрики еще теснее сплотиться, чтобы «сыскать правду» на фабриканта. Но для этого нужен был подходящий момент, который долго ждать себя не заставил.

*Редакционная коллегия: доктор исторических наук И.К. Загидуллин (научный редактор), кандидат исторических наук И.З. Файзрахманов, кандидат исторических наук А.В. Ахтямова.

**Из истории рабочего движения в России в XVIII в. Борьба казанских суконщиков (очерк по архивным материалам). Казань, 1930. 57 с.