Туфан Имамутдинов сделал Тинчуринский чувственным

Как актеры и зрители привыкали

Спектакль «Галәм. Әгъләм» (по-русски не «Мир. Аглям», а «И этот мир») — о поэте, который родился в Заинском районе в 1946 году. Учился на татарском филфаке, преподавал историю, был помощником режиссера в Челнах, после полностью занялся литературой. В 1992 году получил Тукаевскую премию. Его поколение — это татарские шестидесятники. Те, кто жив, заняли высокие посты, пишут по случаю. Те, кто ушел (он умер в 2006-м), до сих пор перечитываются. Есть в нем что-то вечномолодое — когда наотмашь и взаправду. Кстати, это не первый проект на стихи Аглямова: целых два поставила поэт Йолдыз Миннулина — сначала на лаборатории «TAT CULT LAB/театр» накрыла чтецов стихотворения «Ə аннары…» полиэтиленовым шатром, а потом в «Төшке ялдан соң» загоняла актеров в «Углу».

Этот спектакль начинается с хроники, записанной здесь же, в Тинчуринском: звучит скрипичная музыка, выходит Аглямов, с внушительными усами и в очках — это его классический образ. Громко читает стихотворение «Башта дөнья килде»: сначала мы пришли в мир, а потом мир пришел к нам… Занавес открывается, а на сцене в окружении коллег стоит лауреат премии имени Джалиля Артем Пискунов в телесном трико. Вид у него, похоже, растерянный, как и у зрителя. Кто-то, возможно, не понимает, что происходит, другие думают: ага, Имамутдинов опять заставил актера раздеться! А на самом деле все просто — поэт родился. Он пафосен и смешон, его одевают в костюм (не забывая застегнуть ширинку) и отпускают в мир.

Имамутдинов много работает с телесным. В творческом объединении «Алиф» в одноименном спектакле Нурбек Батулла танцует буквы, из которого составлен «Туган тел» Тукая. В проекте «Шамаиль» хореограф «Галәм. Әгъләм» Марсель Нуриев рисовал их на бумаге телом. В репертуарном театре такой опыт был у ТЮЗа — «Из глубины...» с картинами Ван Гога, которые под красивым светом, словно танцоры буто, изображали актеры.

Здесь за свет отвечает Ильшат Саяхов, работавший в «Шамаиле» (а за башкирскую постановку «Зулейха открывает глаза» его номинировали на «Золотую маску»). Вместе с Нуриевым и Имамутдиновым (который отвечает и за выбор текстов, и за музыку — сплошь татарская музыка доперестроечного периода) они дают поэзии то, о чем забываешь, когда видишь перед собой седых старцев или оробевших поэтесс, — чувственность.

У Аглямова очень эмоциональная поэзия. Она, конечно, и о языке, и о народе, но еще она и о любви, о потерянности, о поиске. И это можно выразить через слово, движение и свет.

Подарок драгоценный

Важная часть сценографии (за нее отвечает жена режиссера и давний соратник Лилия Имамутдинова) — огромный камень, который сходу называешь метеоритом. Это и сам поэт-глыба, и заслоняющая актеров в перерывах ширма, и морской утес, и обрыв. По метеориту ползают, в нем пытаются скрыться, с него прыгают — в объятья или просто в пустоту.

Актеров восемь: пятеро мужчин и три женщины. И еще одна польза от спектакля: они все выглядят невероятно красиво и притягательно. Они сами не сразу привыкают, как и зритель, к падениям, напряжению в мышцах и расслаблению. Вот Айсылу Мусаллямова читает «Без йөзәбез»: истошное стихотворение о том, что не все равно, что будет завтра. Я пробовал читать его потом дома — доводит до истерики. Пока актриса идет сквозь текст, к ней, как к матери и любимой, пытается припасть Салават Хабибуллин — и постоянно теряет опору.

А вот Альбина Гашигуллина буквально шагает по мужчинам под «Серле йөрәк» — на него написана мелодия, а песню поет Айдар Галимов. Но тут: «Целую… пусть не влюбляется, кроме меня, ни в кого». Через телесные опыты актеров добиваются того, что чувствуешь, когда читаешь это стихотворение, — ощущения истомы.

А вот Резеда Саляхова (тоже лауреат премии имени Джалиля, кстати) ползет по метеориту, а он висит на одном тросе, и за нее страшно. Не за героиню, а за Резеду. А потом она еще будет бросаться в объятья и на спину Пискунову, как будто одному постоянно нужна страсть, а другому — стабильность: все это про знакомые формы взаимоотношений. Один из ключей к спектаклю может дать такая цитата из Аглямова: «Силу жизни мне дала любовь, обманы вернули к разуму, а я опять вернулся в шатер под название «простота».

Или вот: «Мне нужно уходить, и тебе. И потому мы оба стоим, не можем уйти». Если есть одна четкая цель у спектакля — перечитать после него Аглямова, она достигнута.

Сам автор, кстати, еще вернется в форме проекции, читая «Син дә әкиятмени?»: «Сююмбике, дочь моя, сестрица, сестра, мать, бабушка, я открыл одну истину...» Это уже другой Аглямов, социальный, из свободных 90-х. Вероятно, из него мог бы вырасти другой спектакль. В постановке находится еще и место передышке, когда актеры разыгрывают стихотворение о чиновнике, который отметает обвинение в доведении народа до голода.

В конце Пискунов едет по театральному кругу жизни под текст «Ярты юлда» — «На половине пути»: его вновь разденут, но он будет лежать и плыть под взглядом зрителей.

Если «Полиционер» Ильгиза Зайниева был для Имамутдинова странным опытом работы со старшим поколением в сфере комедии (а они ему редко удавались, если не считать «Нос» в ТЮЗе), то с ровесниками и вчерашними студентами, знакомыми с его методами, у него получается одновременно вполне «тинчуринский» (с вниманием к прошлому, к тексту), так и вполне «туфановский» (с ломанием стереотипов, опытов над телом и поэзией) проект. С учетом того, что никто из приглашенных режиссеров за последние годы два спектакля не ставил, рискнем предположить, что таким образом уже бывшего куратора театральной площадки MOÑ (его контракт длился год, а на его место приходит как раз Йолдыз Миннулина) проверяют на работоспособность в должности главного режиссера, которого у Тинчуринского нет уже второй сезон.

1/30