Артем Костромин: «Бог точно знает, что он — не кардиохирург»
За что номинируется на премию «Врач года — Ак чэчэклэр» кардиохирург из татарстанской ДРКБ
Артем Костромин, кардиохирург из Детской республиканской клинической больницы, в этом году стал одним из номинантов на республиканскую премию «Врач года — Ак чэчэклэр». О том, какими принципами он руководствуется в своей работе, почему во время визита в Стэнфорд ему пришлось жить в мотеле и есть только один раз в сутки, как спасает детей и почему старается не привязываться к маленьким пациентам, — в портрете «Реального времени».
«То юристом хотел стать, то пожарным, то еще кем-нибудь»
Спокойный, рассудительный, приветливый, детский кардиохирург Артем Костромин не отличается особой многословностью. Видно, что он не особенно привык говорить о себе — создает впечатление человека дела. Но кое-что нам удается узнать о его мыслях, личности и, конечно, работе. Интересно, что выбор пути он сумел сделать довольно поздно — только к десятому классу.
— Меня кидало вправо-влево. То юристом хотел стать, то пожарным, то еще кем-нибудь. А к десятому классу меня переклинило — я случайно посмотрел по телевизору передачу про хирургов. Мне так это понравилось, что я решил стать врачом. Родители отнеслись к этому выбору с пониманием, и я стал готовиться к поступлению в медицинский.
В конце 1990-х ЕГЭ еще не было, поэтому на весь 11-й класс юноша «забил на все, кроме химии, биологии и русского языка». Экзамены удалось сдать, началась учеба. Как он сам рассказывает, «пришлось учиться». Доктор рассуждает: зубрежка не всегда помогает тебе в работе. Нужно представлять все в объеме и пространстве.
Надо было решиться сделать первый разрез, и ты же понимаешь: живого человека ножиком режешь, в буквальном смысле!
Впервые студент попал в операционную на первом курсе — когда группа проходила практику по сестринской помощи в ДРКБ, он с одногруппником остался после занятий и напросился посмотреть на операцию.
— Было страшно интересно (и страшно, и интересно одновременно!). Было волнительно — как ты сможешь это перенести. Это была урологическая операция, мы смотрели, как ее делают. А потом был научный кружок по детской хирургии, я был его председателем. Были поездки на студенческие научные конференции…
Со второго курса Костромин работал в ДРКБ медбратом — сначала год просто ходил сюда, а потом его оформили на работу. Интернатуру и ординатуру по детской хирургии проходил здесь же. Ну а потом главный врач больницы Евгений Карпухин предложил работу в кардиохирургическом отделении — так он здесь и остался, и работает с 2007 года.
Первой операцией доктора, как и для многих хирургов, стал аппендицит.
— Большинство будущих врачей, которые хотят связать свою жизнь с хирургией, идут практиковать в неотложку. А самый частый случай в хирургической неотложке — как раз аппендицит. Это была девочка лет семи. И тогда в первый раз я чувствовал страшную ответственность. Надо было решиться сделать первый разрез, и ты же понимаешь: живого человека ножиком режешь, в буквальном смысле!
Нельзя быть врачом, один раз получив диплом о высшем образовании. Приходится каждый день смотреть что-то новое, учиться, иначе ты отстанешь
«Приходится каждый день смотреть что-то новое»
В разговоре с доктором красной нитью проходит мысль о постоянной учебе. Артем Александрович объясняет: кардиохирургия, как и вся остальная медицина, меняется постоянно, каждый год. Постоянно идет оценка, анализ, изменение подходов. То, что десять лет считалось догмой, сегодня пересматривается. Поэтому постоянно учиться приходится всему коллективу отделения кардиохирургии.
— Ведь нельзя быть врачом, один раз получив диплом о высшем образовании. Приходится каждый день смотреть что-то новое, учиться, иначе ты отстанешь. Даже ведущие лидеры мировой детской кардиохирургии постоянно что-то изменяют в своих методах. Появляются новые препараты, новые инструменты, новые возможности…
Костромин входит в Европейскую Ассоциацию кардиоторакальных хирургов. Он рассказывает о том, как в допандемические времена каждый год ездил на съезды, мастер-классы — сообщество хирургов дружное, и мэтры постоянно дают возможность учиться у них новым практикам и новым подходам. Штаб-квартира организации находится в Британии, в Виндзоре. Но съезды и мастер-классы проходили по всей Европе — так что ездил Костромин учиться и в Париж, и в Бергамо, и в Брюссель…
А самой яркой иллюстрацией стремления Артема Александровича к профессиональному развитию становится то, что он несколько раз за собственные деньги ездил в ведущие клиники мира — чтобы смотреть, как работают коллеги, подсматривать там приемы ведущих хирургов и потом переносить их сюда, на татарстанскую почву.
— Моя любовь — Лондон. Я там две недели был в детской больнице Great Ormond Street в Лондоне. На одном из тренингов в Виндзоре я познакомился с ведущим кардиохирургом этой больницы. Потом написал ему письмо: дескать, можно ли мне приехать? Он сказал: «Почему бы нет», перенаправил в отдел по управлению персоналом. Потом была долгая череда согласований, а потом попечительный совет больницы принял решение по поводу моей кандидатуры, прислали приглашение. Я приехал, заплатил деньги за две недели нахождения в этой клинике. Ходил, смотрел, допуска к операциям у меня не было.
И если с лондонским кардиологом доктор хотя бы был знаком до поездки, то в университетскую клинику Стэнфорда к одному из светил мировой детской кардиохирургии он попал, просто написав тому письмо — практически «на деревню дедушке». Тот прислал приглашение. В Стэнфорд Артем Александрович вместе с реаниматологом из своего отделения тоже ездил на несколько недель и тоже за собственные деньги. Жили в мотеле, питались раз в день — зато набрались очень ценного опыта.
«Я работаю хирургом не для того, чтобы всех в мире больных детишек спасти»
На вопрос о том, зачем было идти на такие жертвы, Костромин объясняет: у каждого хирурга есть свои собственные фишки. Каждый вносит в профессию что-то свое: приемы, швы, использование оборудования… Этого не рассказывают на конгрессах и конференциях, этого не напишут в учебнике — увидеть это можно, только непосредственно стоя у операционного стола и наблюдая, как работает хирург. Можно, конечно, попытаться включить онлайн-трансляцию, но здесь доктор непреклонен:
— На видео этого не видно, невозможно почувствовать, что перед тобой происходит. Да и я весь этот онлайн терпеть не могу. Мне нужно пообщаться, увидеть воочию, спросить вживую у хирурга — зачем он делает именно так. И они хорошо принимают, когда кто-то хочет у них поучиться, мы делимся опытом с коллегами. И ко мне тоже коллеги из Самары приезжали, наблюдали на операциях. Это нормальная практика.
А на вопрос о том, зачем все-таки нужно это делать, ведь Костромин и без того считается очень сильным кардиохирургом, к нему на операции везут детей со всей России, он отвечает:
— Без этого ты начинаешь зарастать мхом. Нельзя вести себя как в старом мультике: «И так сойдет!». Понимаете, когда-нибудь это помогает. Когда-то будет новый сложный пациент, жизнь которому ты спасаешь, вспомнив, что подсмотрел когда-то у коллег. И этого не заметит ни администрация, ни родители ребенка — зато ты сам скажешь себе: «А молодец! Не зря туда съездил и узнал, как это делается». Так что в конечном итоге ты все это делаешь не только для пациента, но и для себя. Чтобы получить моральное удовлетворение. Я ведь работаю хирургом не для того, чтобы всех в мире больных детишек спасти — это и невозможно. Но я занимаю определенную небольшую нишу, в которой стараюсь принести максимальную пользу…
Доктор скромничает: несмотря на относительную молодость, он считается одним из сильнейших специалистов региона в своей области. В этом году он номинируется на республиканскую врачебную премию «Ак чэчэклер» — за конкретный случай. Это было еще до пандемии — тогда ковид еще не успел развернуться в полную силу. В онкогематологии ДРКБ лечился ребенок с онкологическим заболеванием. У девочки на фоне присоединившейся вирусной инфекции была сильно поражена легочная ткань, и ей провели сложную операцию: в частности, ее нужно было подключить к аппарату, который временно должен был исполнять функцию легких (ЭКМО). Над спасением ребенка работала целая группа хирургов. А конкретно в задачи Костромина входила техническая составляющая: доктор должен был запротезировать сосуд и вставить в него трубочки. Девочку тогда удалось спасти.
«Лечим тех детей, которые раньше погибали и не доходили до операционного стола»
Детская кардиохирургия — не самая простая область медицины. И по степени сложности это более агрессивная хирургия, чем многие другие виды, лапароскопически сердце детям оперируют очень редко. Так что, как правило, Артем Александрович проводит высокоинвазивные, открытые операции. Чаще всего приходится устранять врожденные пороки сердца, но и приобретенные заболевания тоже попадают в руки к врачам.
А в связи с ковидом доктора стали чаще встречаться с приобретенными заболеваниями сердца у детей — например, появились в практике тромбозы крупных сосудов, которых до сих пор не видели детские кардиохирурги. Это, конечно, не повальный случай, но сегодня он встречается, констатирует доктор. А тромбоз может вызывать грозные последствия — например, инфаркт или тромбоэмболию легочной артерии. Причем Артем Александрович говорит, что тромбозы могут встретиться, даже если ребенок перенес коронавирус легко или даже бессимптомно. Если обнаруживается тромб — сначала доктора пытаются консервативно его вылечить. Но если не помогает — обсуждаются разные варианты лечения, включая и хирургические.
Я ведь работаю хирургом не для того, чтобы всех в мире больных детишек спасти — это и невозможно. Но я занимаю определенную небольшую нишу, в которой стараюсь принести максимальную пользу…
Как доктор рассказывал в самом начале встречи, медицина становится прогрессивнее — а параллельно сдвигается и спектр пациентов. Всего лишь 10 лет назад он был совсем другим. Сегодня в работу хирурги берут более сложные врожденные пороки, и пациенты становятся «тяжелее» — просто потому что спасать получается тех детей, которые считались неизлечимыми раньше.
— Сдвигается срок недоношенности — а стало быть, и те младенцы, которые раньше еще на этапе родильного зала признавались некурабельными, сейчас оказываются на операционном столе. И мы умеем им помочь. Лечим тех детей, которые раньше погибали и не доходили до операционного стола.
«Психоэмоционально с детьми сложнее, но и интереснее»
Когда на столе находится новорожденный кроха, доктор испытывает чувство собранности и желание сделать все необходимое, чтобы получить результат. А вот более эмоциональная связь с пациентом формируется, только если с ним уже можно поговорить, провзаимодействовать, говорит Артем Александрович. Ведь перед операцией хирург обязательно общается с пациентом.
— Говорю с ребенком, стараюсь ему объяснить, что будет происходить, успокоить его. Если возникают проблемы — психологи приходят на помощь, говорят с ним, чтобы выровнять его психоэмоциональное состояние. Но очень многое зависит от того, в какую позицию встали родители. Иногда они просят ребенку ничего не говорить и при нем не упоминать об операции. Но вы представьте себе, скажем, десятилетнего пациента: у человека уже есть и свое мнение, и все остальные составляющие личности. И вот вы ему ничего не говорите, а он вдруг просыпается и видит, что из него торчат какие-то трубочки, рядом пищит монитор, и какой у него будет первый вопрос и ощущение? Что его обманули. Как он потом будет относиться к своей маме? Так что в плане работы с детьми разное бывает. На взрослого пациента проще воздействовать — лаской ли, страхом ли, строгостью ли. А тут приходится еще и с родителями работать. Психоэмоционально с детьми сложнее, но в целом — интереснее, — рассказывает доктор.
Конечно, в кардиохирургии перед операцией мало какой родитель будет спокойным и доброжелательным. Если мама приходит в истерике — хирург старается ее успокоить, помочь ей прийти в себя. Но, как признается сам, конкретного рецепта нет — каждый раз идет «ориентировка на местности». Доктор работает уже достаточное количество лет, чтобы наметать профессиональный взгляд и опыт общения с родителями маленьких пациентов. Помогает и психологическая служба ДРКБ — ее специалисты тоже приходят на помощь в случае необходимости.
Мы стараемся подготовить родителей к тому, что все может закончиться максимально грустным для них образом. Я предпочитаю давать им объективную информацию. Другое дело в том, что, конечно же, многие из них не хотят ее слышать…
«Не все в наших силах, к сожалению»
Костромин не выглядит человеком, который склонен к мощному проявлению эмоций. Но он говорит: когда случаются чудеса и ребенок выживает вопреки всем прогнозам — чувствует великую радость. И не только потому что сам добился результата, но и потому что какая-то высшая сила вмешалась и не дала маленькому человеку умереть. В наличие этой самой высшей силы Артем Александрович верит безоговорочно: не принадлежит ни к одной из известных конфессий, но уверен, что есть над нами некий высший разум.
Если маленький пациент все-таки уходит, переживается это тяжело всем коллективом врачей. Хирург рассказывает:
— Есть же такая горькая шутка — вот Бог точно знает, что он не кардиохирург. Точно так же и нам надо знать, что мы не боги. Не все в наших силах, к сожалению. Справляются с потерей пациентов все по разному. Конкретно в моем случае многое зависит от от психоэмоциональной привязки к ребенку, от того, знал ли я его лично. Вообще, конечно, стараешься меньше привязываться к детям. Стенку ставить все-таки приходится. И это нормально, это защитная психологическая реакция доктора. Если будешь впускать в себя абсолютно все и уж тем более ставить себя на место родителей пациентов — очень быстро сгоришь, работать будет невозможно.
Диалог с родителями в сложных случаях начинается еще до операции: Костромин убежден, что нельзя давать ложную надежду, поэтому, если не уверен в стопроцентном результате, обязательно предупреждает маму и папу пациента о том, что не дает никаких гарантий.
— Мы стараемся подготовить родителей к тому, что все может закончиться максимально грустным для них образом. Я предпочитаю давать им объективную информацию. Другое дело в том, что, конечно же, многие из них не хотят ее слышать…
11 мая, в день трагедии в казанской гимназии, операционная отделения кардиохирургии приняла ребенка с проникновением дроби в грудную клетку. В тот страшный день детей с ранениями сердца не было, но кардиохирурги участвовали в операциях — помогали коллегам из торакальной хирургии. Костромин говорит:
— Скорее всего, это неправильно, но в тот день я не мог не думать о своих детях — сын и дочка, погодки, учатся в третьем и втором классе. Естественно, я примерял ситуацию: получается, это могло случиться и с ними. Как бы я ни пытался блокировать, эти ассоциации проскакивали. Было какое-то отеческое отношение к этим детям…
«Я ахоббийный, что ли, человек...»
Я «ахоббийный», что ли, человек. Ну да, люблю путешествовать с семьей. Нравится комбинировать виды отдыха — и пляжный, и экскурсионный туризм
Рассказывая о своей жизни вне стен больницы, Артем Александрович не перечисляет ничего из ряда вон выходящего: признается, что любит полежать на диване, выспаться как следует. Каких-то сложных хобби не называет, шутит:
— Я «ахоббийный», что ли, человек. Ну да, люблю путешествовать с семьей. Нравится комбинировать виды отдыха — и пляжный, и экскурсионный туризм. Но без фанатизма: все должно быть в радость и комфортно. А не вот это вот: «Так, завтра в 7 утра мы встаем и бежим смотреть Пизанскую башню, развалины Помпей и пирамиду Хеопса».
Доктор рассказывает, что к разным местам отношение разное. Есть города и страны, которые энергетически «ложатся» на душу сильнее всего — и для Костромина это Лондон. А вот Америка сначала, во время поездки в Стэнфорд, ему не понравилось — слишком чопорным ему показался город одного из сильнейших университетов мира. Правда, позже, во время поездки на научный симпозиум в Атланту, Штаты немного реабилитировались в его глазах.
Как врач, видя много болезней, Костромин утверждает, что за стенами больницы он совершенно обычный человек, без особенного фокуса на здоровье. Так что работу старается оставлять на работе.
Была б работа неинтересная — я б сюда не ходил. Никогда не испытывал стресса от того, что нужно встать и идти на работу, и это о многом говорит.
«Я не вижу в своей работе какого-то подвига»
Артем Александрович утверждает: если случится такое, что работа разонравится — он спокойно выйдет из зоны комфорта и пойдет искать себя снова. «Ведь это же твой личный прогресс, нельзя бояться нового», — уверен он.
В кардиохирургии Костромин больше всего любит тот простой факт, что она — очень интересная.
— Была б работа неинтересная — я б сюда не ходил. Никогда не испытывал стресса от того, что нужно встать и идти на работу, и это о многом говорит. Про каждый врачебный случай могу много рассказывать — но для меня это ведь рутина. Каждый день я хожу на работу точно так же, как вы. Не вижу в своей работе какого-то подвига. Занимаюсь тем, что мне нравится и от чего чувствую удовлетворение.