«На 75-летие подвига Девятаева у нас не будет ничего»

«Девятаева сыграет не Козловский»

— Александр Михайлович, почти год назад Фонд кино принял решение о выделении безвозвратных средств на съемки фильма о вашем отце. В мае прошлого года вы говорили, что в идеале картина выйдет в прокат в феврале этого года, к 75-й годовщине подвига, либо чуть позже. В каком состоянии сейчас фильм?

— Сценарий готов, к съемкам приступят вот-вот, их немного отложили. Как раз в ближайшее время, в феврале, в Москве пройдет большая пресс-конференция, на которой создатели фильма все о нем расскажут.

— С вашим участием?

— Пока не знаю, буду я там или нет.

— А о новых сроках выхода фильма вам что-нибудь известно?

— Насколько я знаю, его планируют закончить к 9 мая 2021 года.

— На роль главного героя по-прежнему планируется Данила Козловский?

— Нет, уже другой актер. Вообще, там большие изменения. И почти все актеры заменены.

— Вы ведь принимали активное участие в обсуждении сценария фильма? Какие у вас были споры с создателями во время работы над ним? Чего хотели они и от чего вам удалось их отговорить?

— Они хотят сделать хороший фильм. Ну а я хотел бы, чтобы фильм, хотя он и художественный, не отходил далеко от правды жизни. Потому что те фильмы о событиях Второй мировой войны, которые я частично посмотрел, сильно грешат не только неточностями, но и просто большими ляпами. Я видел свою функцию в том, чтобы этих ляпов не было. И по всем позициям, о которых я говорил, мы с Тимуром Бекмамбетовым нашли общий язык.

Те фильмы о событиях Второй мировой войны, которые я частично посмотрел, сильно грешат не только неточностями, но и просто большими ляпами. Я видел свою функцию в том, чтобы этих ляпов не было. И по всем позициям, о которых я говорил, мы с Тимуром Бекмамбетовым нашли общий язык

— То есть все вопросы вы обсуждали непосредственно с Бекмамбетовым? Он не только продюсер, но и автор сценария?

— Знаете, я в эту кухню до конца не лезу, там очень много людей. Я был на месте предполагаемых съемок, но как это происходит, не берусь сказать, все как-то постоянно меняется. Думаю, после пресс-конференции все будет понятно. А пока это держится в тайне, чтобы произвести некий эффект.

— Место съемок не раскроете?

— Их несколько, но в основном съемки пройдут под Санкт-Петербургом. Там будут построены бараки лагеря Пенемюнде. Но действие фильма будет разворачиваться не только в этом лагере.

— В титрах вы будете обозначены как консультант?

— Да. В основном я касался вопросов авиации, понимания, что такое концлагерь, последовательности событий. Вообще, для меня это была очень интересная работа. Потому что ты читаешь или говоришь, или пишешь вот так: «он пошел туда, переговорил, что-то сделал», а при переложении всего этого на язык кино сразу возникают вопросы: туда — это куда? Разговаривал как? И так далее. То есть важны детали. И ты начинаешь читать тексты совсем по-другому. Когда я перечитывал отцовскую книгу и книги об отце, написанные с его слов, я читал как будто в первый раз. Потому что искал уже не эмоции, а факты.

— Сколько раз вы встречались с Бекмамбетовым, чтобы обсудить сценарий?

— Много раз и подолгу. Там идет плотная работа.

Когда я перечитывал отцовскую книгу и книги об отце, написанные с его слов, я читал как будто в первый раз. Потому что искал уже не эмоции, а факты

«Нужно объяснить молодежи, что это такое: вернуться на родину, даже с орденами, не осужденным, но с клеймом военнопленного»

— Перейдем к теме памятника вашему отцу. В мае прошлого года вы говорили, что не знаете, что с ним будет.

— Ничего не могу к этому добавить. Кроме чувства глубокого сожаления, потому что, например, наши немецкие товарищи организуют крупное мероприятие — прямо там, на Пенемюнде. Я еду туда завтра.

Ну и еще здесь, в Казани, у памятника отца на его могиле соберутся родственники. Конечно, мы оповестили и ветеранов. Но сказать, что это заинтересовало кого-то из ответственных лиц, нельзя.

Вообще, с 2017 года прошло как минимум 10 заседаний комиссии Министерства культуры Татарстана, чаще всего с прямым участием министра культуры Татарстана (уже не одного, они менялись) и его заместителей. И, кажется, мне удалось объяснить участникам этой комиссии, что речь идет не просто о памятнике, а о создании некоего комплексного символа истории Казани и Татарстана, которая преломляется через одну судьбу. Об этом я и говорил, и писал в Министерство культуры.

Ведь что такое 30-е годы для Казани? Это бурное развитие авиационной промышленности и параллельно Осоавиахима и аэроклуба. Отец тоже начал учиться в 1934 году в аэроклубе, в 1935-м он уже поднялся в воздух на самолете У-2. Потом следующий этап, Великая Отечественная война. Все это — громадная прекрасная история, громадный пласт, во многом еще не раскрытый. Его фрагменты есть у разных энтузиастов, но их нужно собирать воедино. То есть я предполагаю, что это должен быть мемориальный памятник, музей.

Я говорю о жизни отца, но этот путь прошли многие наши летчики, и не только летчики. Весь 1942 год отец провел в Казани, лечился. А уже начиная с конца 1942 года в течение почти полутора лет летал на У-2, самолете, который делали здесь, на будущем Казанском вертолетном заводе. Их собрали в количестве более 11 тысяч. Это же громадная история. На КВЗ есть хороший музей, но он закрытый. Никто не сможет вам обо всем этом рассказать, кроме нескольких энтузиастов, которые немного занимаются авиацией.

Это громадный, очень серьезный раздел, который нужно объяснить. Это ведь не просто про самолет, но и про то, что У-2 доставлял кровь, поскольку в военное время не было нормальных дорог. А еще про операционные группы, разведку, бомбежку, спецсвязь. Все это — реальная история войны, которая практически никому не известна. А это должно быть известно, это наша гордость. Это же сделали наши старшие поколения. В Казани нет музейной экспозиции, посвященной госпиталям, хотя здесь была мощнейшая госпитальная база даже не фронта, а ставки.

Все говорят: концлагерь, и все. Но были специальные лагеря по родам войск, в первую очередь летчиков, у них своя история, свои проблемы и т. д. Потом это были лагеря военнопленных, потом концлагеря, потом концлагеря смерти

А дальше идет тема, которая просто табуирована — заключенные и военнопленные. И здесь мы можем рассказать и о спецлагере летчиков, ведь сейчас о нем нет никакой открытой информации. Все говорят: концлагерь, и все. Но были специальные лагеря по родам войск, в первую очередь летчиков, у них своя история, свои проблемы и т. д. Потом это были лагеря военнопленных, потом концлагеря, потом концлагеря смерти. А потом, разумеется, мы должны рассказать о Пенемюнде, о ракетном центре фон Брауна, который там располагался. Ведь это же история ракетной техники, и эта история просто пронизывает Казань, начиная с имени отца, потом Глушко, Королева и других. И после этого — рассказ о том, что было с нашими военнопленными после их возвращения на родину.

Понимаете, о войне можно рассказать людям не абстрактно. Не так, что где-то там проходил такой-то фронт, наши войска куда-то пошли, кого-то атаковали… Вот он, человек, его судьба, то, что он делал — в этом мемориальном комплексе. Хочешь почитай здесь книгу, хочешь посмотри видео, а хочешь даже сыграй в какую-то игру.

Нужно объяснить молодежи, что это такое — вернуться на родину, даже с орденами, не осужденным, но с клеймом военнопленного. Речь даже не о советском фильтрационном лагере, где отец провел 8 месяцев (больше, чем у фашистов просидел). Нужно рассказывать о том, как он жил дальше, 10 лет до реабилитации в 1957 году. Потом он первым встает за штурвал «Ракеты», теплохода на подводных крыльях. 25 августа 1957 года первым приводит ее в Казанский речной порт, который только что открылся. Волга только что разлилась после открытия Куйбышевской ГЭС. И это тоже отдельная большая тема — что такое старая Волга и новая. Все это можно очень красиво рассказать и показать, напомнив, что Татарстан выпустил 300 с лишним теплоходов на подводных крыльях «Метеор» в Зеленодольске. Вся страна на них плавала.

«Мне довольно часто задают вопрос: а где связь между Казанью и Девятаевым?»

— И что, кто-то возражает по поводу создания такого комплекса?

— А у нас не возражают, у нас в Казани ничего не делают.

Мне довольно часто задают вопрос: где связь между Казанью и Девятаевым? Многие просто не знают, что он здесь жил, трудился, вел общественную работу с 1934-го по 2002 год и умер почетным гражданином.

Мне довольно часто задают вопрос: где связь между Казанью и Девятаевым? Многие просто не знают, что он здесь жил, трудился, вел общественную работу с 1934-го по 2002 год и умер почетным гражданином

Поэтому я всегда говорю, что на Волге у речного порта должен стоять памятник человеку, который связан с Казанью и с Волгой насквозь. Его, волгаря, на реке называли просто Петрович. Подъезжающий или пришедший в речной порт человек должен видеть его Волгу и полюбить ее через знание этой громадной жизни.

Мы нашли место прямо перед зданием речного вокзала со стороны реки. Комиссия, в которую входили уважаемые специалисты — музейщики, скульпторы, представители муниципалитета Казани, его утвердила, все поставили подписи. Минкульт сделал запрос. Знаете, что мы получили в ответ? Что в этом выбранном комиссией месте нельзя поставить памятник, поскольку там проходят пожарные трубы.

— Когда это было?

— Почти год назад. Потом мы выяснили, что нет там никаких труб. Это была просто отписка.

Подводя итог, можно сказать, что Министерство культуры не делает ничего, это не тот орган, который в состоянии решать такие крупные задачи. Они преподносят это так, что чей-то сын недоволен площадками для памятника, которые предлагает Минкульт (делая это без предварительной проработки конкретного места). Ну, во-первых, место для памятника еще не выбрано. Во-вторых, я предлагал это обсуждать, и мы обсуждали вместе с действительно уважаемыми членами комиссии. Но вся большая работа прошла впустую.

И речь, конечно, не идет о том, чтобы просто поставить памятник. Ну что памятник? В Германии есть два памятника Девятаеву. Ему еще в 60-х годах поставили в Карлсхагене (город на острове Узедом, рядом с Пенемюнде, — прим. ред.) громадный триптих, сделанный из мозаики, метра 3 в высоту. Три мозаичных блока, на которых показан концлагерь, полет на самолете. Он так и называется — «Полет к солнцу». Стоял он и при ГДР, и при ФРГ стоит, все нормально, и праздник там пройдет. А у нас на 75-летие побега не будет ничего.

Только это не должен быть музей имени Девятаева. Такой уже есть в мордовском поселке Торбеево на родине отца. На всякий случай скажу, что это второй прижизненный именной музей в Советском Союзе, первый был Юрия Гагарина. Но мы ведь с вами говорим про Казань. И когда где-то с кем-то пересекаешься, у людей возникает вопрос: «Как, в Казани нет памятника? Нет музея?». И я этого объяснить не могу.

Нужно понимать, что второго такого подвига в мировой истории не было и, надеюсь, уже не будет. Это подвиг уникальный, он вне времен и вне наций. Это подвиг советского человека, но он — для всех, для всего мира. Когда человек прошел через невероятное, непреодолимое, через то, во что поверить нельзя. Убедить тех, кто приходит на такой мемориал, что наши люди могли это сделать — вот это задача. Настоящая, серьезная задача. А не ахинея разная с псевдопатриотическими брызгами.

Нужно понимать, что второго такого подвига в мировой истории не было и, надеюсь, уже не будет. Это подвиг уникальный, он вне времен и вне наций. Это подвиг советского человека, но он — для всех, для всего мира

— По идее, фильм в данном случае может послужить неким спусковым крючком.

— Разве фильм изменит что-то в головах тех, кто принимает решения? Чтобы осмыслить это, нужны усилия. Я ведь тоже очень долго этим не интересовался. Ну папа там рассказывает, ну я фильм смотрю… На сегодня есть уже двадцать документальных фильмов об отце. Книги о нем на каких только языках не издавались. Вот только сейчас случайно обнаружил, что, оказывается, есть перевод отцовской книги «Побег из ада» на английский.

Только потом я понял, что это мой долг, и начал этим заниматься. Ушел на пенсию из медицинского университета 2 года назад. Когда прошло столетие отца, вдруг понял, что нужно все еще отыскать, собрать, рассказать об этом. Не дежурно выложить какие-то фотографии или что-то такое. Не в этом же суть такого большого дела.

«Сделайте копию, потом будете пользоваться!»

— Хотелось бы уточнить еще один момент. В том же интервью вы сказали, что со дня на день ожидаете копию личного офицерского дела отца из центрального архива министерства обороны в Подольске: «Мне разрешили ее получить. Там много ценной информации, например, шел спор о том, сколько самолетов сбил отец…». Получили эту копию?

— Нет. Я ждал ее, но не получил.

— Почему?

— Пока не могу объяснить, считаю, что для этого мне необходима поездка в Подольск. Я оплатил эту копию. Как родственник, прямой потомок, я имел право получить это личное дело. Я написал туда, со всеми документами, мне пришел счет на десять с чем-то тысяч рублей, я его оплатил…

— То есть это не только не бесплатно, но еще и не дешево, так?

— Знаете, я тут уже ничего не могу говорить, потому что не об этом сейчас речь. Речь о том, что этих документов у меня нет.

А ситуация была такая. Я просил сфотографировать некоторые документы в этом музее. Мне сказали: «Нет, нельзя! Сделайте копию, потом будете пользоваться». Хорошо, я все понимаю. Конечно, я видел своими глазами запись в журнале боевых действий о том бое, в котором отец был сбит, где конкретно расписывается, как начался бой, кто какое место зажег, кто это видел. Это нормальная работа на войне — записывать в ЖБД, как прошел бой. А что касается количества сбитых самолетов, то там такая таблица, в которую вписаны фамилия, имя, количество налетанных часов. И количество сбитых самолетов. Там стоит цифра 9.

Когда прошло столетие отца, вдруг понял, что нужно все еще отыскать, собрать, рассказать об этом. Не дежурно выложить какие-то фотографии или что-то такое. Не в этом же суть такого большого дела

— А звонком, например, этот вопрос не решается? Только личной поездкой?

— Ну как вам сказать… Сейчас, наверное, решится. Но у них ведь тоже своя контора. Я же вышел на них не просто так, а с помощью телеканала «Звезда». Там очень много важного для меня. Да, я все это знаю, но эти документы нужны мне для подтверждения.

Но я не хочу сказать, что их отсутствие — это катастрофа. Я совсем недавно получил замечательный подарок. Переставлял коробку с письмами пионеров отцу — ему писало много людей, в том числе пионеры, и этих писем было несколько мешков. Это отдельная интересная тема, но сейчас не будем ее трогать. Так вот, переставлял коробку, и что-то дернуло меня начать перелистывать эти письма. И вот вижу почерк, понимаю, что что-то здесь не так, и обнаруживаю, что это пишет не пионер, а товарищ отца по концлагерю с очень интересной судьбой, Янцев Александр Александрович. Письмо датировано 1968 годом. И я понимаю, что не знаю эту фамилию, но из писем понятно, что уже после войны, после фильтрационных лагерей, по причинам, которых он не называет, он был несколько раз в заключении и пишет из заключения.

Дальше я начинаю перебирать эти письма и нахожу карту, которую нарисовал этот человек. Карту концлагеря в Пенемюнде.

— Он ее уже здесь нарисовал, по памяти?

— Ну конечно. Это такой простой документ, где указано, даже нарисовано, сколько километров до аэродрома, где стоит Фау-2, где здания охраны СС и так далее.

Вот такое открытие. То есть архив отца должен быть распакован, но это физически невозможно сделать. Он за столько лет получил такое количество писем!

«Мы должны заинтересовывать детей, а не тащить их к этому знанию силком»

— В Татарстане большое количество историков, почему никто этим не займется?

— Я, когда общаюсь с историками, к сожалению, довольно часто вижу недопонимание истории (смеется). Если говорить о моих ровесниках, то они, наверное, чаще учили историю КПСС. Про историю Великой Отечественной войны сейчас говорить не будем, а вот то, что концлагеря никто не знает! О них ведь — ни-че-го. К счастью, за последние годы вышло несколько фундаментальных книг, в первую очередь Николауса Вахсмана. Это такая библия для мирового исследовательского пула. Книга о концлагерях, подводящая итоги. И, наконец, вышла книга Станислава Аристова, который защитил докторскую диссертацию по быту концлагерей. Она поражает — ты ее открываешь, а там более трехсот библиографических указателей. Возьмите любую книгу историка и посмотрите, сколько там библиографии. В большинстве книг ее вообще нет.

Бессмысленно говорить о войне, о победах, если не знаешь, в каких тяжелейших условиях оказались миллионы солдат и простых людей

Хотя я не говорю обо всех, разумеется. Я восхищаюсь многодесятилетним проектом Артема Драбкина. Он брал интервью у воевавших летчиков. Это более двухсот человек, которые рассказывают простые вещи: как они учились, как их кормили, сколько им платили, что происходило в самолете.

И вот когда я все это постепенно читал и выкладывал в интернет, я вдруг увидел, что всю судьбу отца можно просто собирать и рассказывать. Все точно так же, как и у остальных летчиков, потому что все они прошли один путь. И на войне практически так же. В этом смысле есть помощь в виде воспоминаний участников войны. Но вот про концлагеря нет ничего подобного. Потому что ни один нормальный человек не расскажет, что там с ним было. Может рассказать, но для этого нужно какое-то особое состояние.

То есть должна быть такая возможность привести детей в концлагерь, не для того, чтобы они там плакали, а для того, чтобы показать, что все это можно преодолеть. Как мой отец: четыре концлагеря, со смертными приговорами, с приговором хуже, чем смертный, — 10 дней жизни. И все-таки человек улетел.

— Вы имеете в виду, инсценировать это здесь?

— Конечно. У нас ведь нет такой возможности, как в Германии, Италии, Франции, где школьники по программе обязательно посещают концлагеря. Их туда привозят и с ними там работают, просвещают на эту тему. У нас же нужно создать хотя бы один макет, чтобы концлагерь не был для них пустой абстракцией. Мы должны заинтересовывать детей, а не тащить их к этому знанию силком. Я понимаю, что у нас есть другая ужасная вещь, связанная с ГУЛАГом, но одно другое не исключает. Бессмысленно говорить о войне, о победах, если не знаешь, в каких тяжелейших условиях оказались миллионы солдат и простых людей.