Рафаэль Хакимов: «Кочевник мог существовать без грабежа и получения дани»
Отрывок из книги «Хроника тюрко-татарских государств». Часть 2
Директор Института истории им. Ш. Марджани Рафаэль Хакимов написал книгу «Хроника тюрко-татарских государств: расцвет, упадок, возрождение». Издание готовится к печати. Специально для «Реального времени» ученый подготовил новый отрывок из этого труда из главы «Великая Степь» (часть 1 см. здесь).
Номадизм как цивилизация
Для понимания исторических процессов важно взглянуть на Великую Степь как единое пространство. Здесь можно использовать подход Фернана Броделя, примененный им по отношению к Средиземному морю. Он рассматривает морское и близлежащее пространство как территорию особой цивилизации, объединенной не только морем, но и сходным хозяйством. Средиземноморская цивилизация, естественно, включала сушу, вплоть до границ, пригодных для выращивания виноградников и оливковых рощ.
Степь — открытое пространство, как и море. Она окружена горами и лесами, подобно Средиземному морю. Они жизненно важны, ибо горы дают металл, а лес — дерево. Основа Степи — пастбища, пригодные для выпаса скота и коней. Колесницы с шатрами в чем-то напоминают корабли, беспрепятственно передвигающиеся с востока на запад. «Кочевничество, — писал Лев Гумилев, — это явление мирового масштаба, существовавшее около трех тысячелетий. Возникло оно как способ приспособления человека к изменившейся природной обстановке и точно по тем же причинам на наших глазах исчезает». В определенный период истории (точнее в I тыс. до н. э.), связанный с глобальными климатическими изменениями, некоторые племена переходят к кочевому или полукочевому образу жизни. Но те же климатические изменения ограничивают исторический срок кочевой культуры. Это не значит, что номадизм не оставил после себя никакого наследия. Во-первых, он при своем существовании повлиял на мировую культуру, построение государств, соединение Востока и Запада. Во-вторых, он после себя оставил мировосприятие, сохраняющее свое значение и в наши дни.
Номадизм как цивилизация требует своего подхода к изучению истории Евразии. Европейская методология историографии не во всем адекватно описывает причины и ход событий Великой Степи. Петр Савицкий писал Льву Гумилеву: «Дело в том, что я глубоко уверен в коренной провинциальности понятия «средневековье». Действительно, для западной половины Римской империи (Британия, Галлия, Италия, Испания, Северная Африка) и, пожалуй, еще для прилегавших к ней частей Германии понятие перехода от «древности» к «средневековью» имеет реальное значение. Но и только. К истории Евразии, в нашем смысле этого слова, оно не имеет ни малейшего касательства. История Евразии течет широким потоком, совсем не определяясь этими гранями. Скифы, сарматы, аланы, гунны, тюрки — ту-гю, авары, хазары, печенеги, половцы, монголы — все это единый поток; здесь нет никаких признаков «перелома»». Этот поток предопределил характер Евразии не только в Средние века (по европейской периодизации), но и повлиял в более поздние времена на общественные процессы, по крайней мере, у татар.
Существует предвзятый взгляд на кочевой мир как недоразвитую культуру, живущую исключительно за счет грабежа земледельческих, оседлых народов. Исходя из этого тезиса, Томас Барфильд выстроил целую теорию о грабительском характере кочевых империй. Народы, жившие исключительно за счет добычи, действительно существовали, но нельзя все кочевые народы относить к этой категории. Совершенно неверно принимать грабеж как смысл и предназначение кочевой культуры. Это вовсе не самоочевидно. Из неверной посылки делаются ложные выводы.
Прежде чем получать дань с какой-то территории, кочевники должны были организовать «машину войны», причем сравнимую по силе с соседними государствами. Нельзя было Китай с мощной экономикой, государственной структурой и хорошо вооруженной армией принудить платить дань мелкими уколами на границах и тем более победить Поднебесную с помощью степных разбойников. До того, как напасть на Китай, надо было создать боеспособную армию, а значит иметь организованное население, которое могло бы прокормить сотни тысяч воинов. Кочевые империи не могли строиться за счет эксплуатации оседлых народов. Основой их экономики было скотоводство, коневодство, торговля. Охрана угодий нуждалась в стройной системе властных отношений. Все войны и великие переселения народов объясняются переделом и поиском пастбищ, а не погоней за данью.
В эпоху раннего Средневековья Степь не была самодостаточной, а потому часто вела войны с Китаем не столько для получения дани, сколько ради свободной торговли. Кстати, в Средние века оседлые (их почему-то называют цивилизованными) народы вовсе не гнушались набегами для получения дани. В то время способность обложить кого-то данью считалась подвигом и достоинством.
Весьма привлекательная на первый взгляд теория Барфильда оказывается искусственной конструкцией. При этом автор выводит Золотую Орду за рамки своего исследования, как пример, не укладывающийся в его конструкцию. Но истинность любой теории проверяется как раз на исключениях, которые она должна объяснять, а не отторгать. Золотая Орда — в некотором смысле вершина кочевой цивилизации, но для ее процветания громадную роль играла торговля, причем основной статей экспорта было зерно, что говорит о значении земледелия. В Золотой Орде были построены сотни городов и морских портов. Это совсем не напоминает Великую Степь. Самое любопытное в этом сюжете то, что золотоордынская цивилизация, несмотря на рост оседлого населения, сохраняла номадическую ментальность. Более того, элементы этой ментальности остаются частью даже современного весьма европеизированного татарского сознания.
Жиль Делёз и Феликс Гваттари в работе «Трактат о номадологии: машина войны» выступают против эволюционистского представления, когда кочевое общество рассматривается как предшествующее оседлой жизни, как недоразвитая культура. Они кочевничество рассматривают как особую организацию жизни и способ мышления в условиях степной зоны, связанную с сохранением жизненно важных пастбищ, для чего необходимы были перекочевки. Скотоводство не давало больших богатств, хотя и позволяло безбедно существовать. Для экспансии кочевникам недостаточно было просто пасти скот, нужна была новая система соединения человека, животных и средств передвижения, иначе говоря, скот, конь, телега и человек соединялись в такой комбинации (сборке по терминологии Делёза и Гваттари), которая позволяла перемещаться большим массам людей на дальние расстояния. В отличие от оседлой жизни, где энергия заключена в массе и привязана к земле как средству жизнеобеспечения, у кочевников к массе добавлялась энергия скорости, мобильности, гибкости.
Скот обеспечивал человека пищей, средством передвижения, войлоком для юрты и обуви, кожей для одежды, седла и сбруи. Все названные факторы являются необходимыми условиями существования кочевой жизни как самостоятельного феномена. Они показывают, что кочевник мог существовать без грабежа и получения дани.
«Машина войны»
Кочевничество — особая организация жизни и способ мышления. Особенность жизнедеятельности состоит в совпадении народа с армией. Жиль Делёз и Феликс Гваттари особый акцент ставят на изобретении кочевниками «машины войны». Любое государство имеет «машину войны», но в отличие от европейских обществ, для кочевников сам образ жизнь является подготовкой к войне, именно так выстроено хозяйство и структура общества. Государство «оседлого» образца может иметь полицию, администрацию, механизм подавления и эксплуатации, но машину войны оно присваивает, т. е. покупает или создает за счет налогов, а кочевник с рождения учится сражаться в конном строю вначале во время облавной охоты, а затем и в настоящих битвах.
«Машина войны» — изобретение номадов, но это не означает, что она создается только для войны, грабежа и насилия. Это не было самоцелью. Для кочевников важна была компоновка людей в пространстве степей с тем, чтобы не опустошать ландшафт и поддерживать скотоводство. Война является сопутствующим элементом жизни кочевников, поскольку идет борьба за пастбища, необходима оборона от внешних врагов, или же на пути движения кочевников встречаются племена, государства, как препятствия их экспансии.
Историческое преимущество номадов заключалось в их мобильности, умении быстро концентрировать большие силы в нужное время и в нужном месте. Геродот свидетельствует: «У скифского племени одно самое значительное из всех человеческих дел устроено самым мудрым образом сравнительно со всем, что нам известно, а все прочее я не одобряю. Самое же значительное их достижение состоит в том, что никто из тех, кто вторгся к ним, не может спастись бегством, а если они не пожелают, чтобы их обнаружили, захватить их невозможно: ведь они не основывают ни городов, ни укреплений, но все они, будучи конными стрелками, возят свои дома с собой, получая пропитание не от плуга, а от разведения домашнего скота; жилища у них на повозках. Как же им не быть непобедимыми и недоступными для нападения?». Мобильность в совокупности с легким луком, удобной одеждой, выносливым конем и постоянной выучкой дали преимущество номадам. То, что заложили скифы, совершенствовалось впоследствии гуннами, тюрками, татарами и др.
Продолжение следует