«Мне оставалось либо писать, либо лезть в петлю»

«Если ты пишешь годные тексты, обязательно найдется читатель»

— Борис, что за книга у вас вышла?

— Я сам никогда не планировал ничего издавать и всегда для себя гораздо больше ценил интернет. Но мой друг Тимофей Главатских настоял на этом и собирается выпустить также второй и третий тома. Первый том — смесь деревни и Венеции, деревенские и итальянские рассказы. Туда вошли рассказы и три повести, в том числе очень популярная «Единая плоть» и, конечно, «Мост для Поли». Там нет практически ничего личного, мы это оставили на третий том. И спорные рассказы я тоже убрал. Книга продается в разных книжных магазинах и также с моей страницы в «Фейсбуке».

— Почему такое название — «Мост для Поли»?

—Так называется мой самый известный рассказ. Рассказов у меня больше тысячи, и этот написан так же, как и все остальные, быстро, часа за два. Но он вдруг оказался в двадцать раз популярнее всех моих остальных текстов вместе взятых. Я рассчитывал, что его прочтут максимум тысяча человек, как у меня обычно и бывает. Но утром я проснулся, а там уже 5 тысяч лайков, и это только в «Фейсбуке». Также его опубликовали разные сайты, не спросив меня, в том числе «Пикабу.ру», там тоже было кошмарное количество просмотров. И дальше этот рассказ разнес народ, поменяв название, изменив имя автора. Самый любимый псевдоним, который мне принес этот рассказ, — это Света Мирза, а рассказ назвали «Любовь», как я бы никогда его не назвал.

— Вы сказали, что всегда делали ставку на интернет. Почему?

— Первое — здесь я независим. Я никогда ничего не посылаю никаким издателям. Я не думаю о том, опубликуют меня или нет. Вот моя страница, на ней регулярно прибавляется подписчиков, и плевать я хотел на то, нравлюсь я кому-то или нет. Это самое важное. Я пишу для читателя, но думаю про то, что мне интересно, что у меня болит, что мне хочется выражать. Это некий нонконформизм для меня.

Второе — в интернете много народу. Это читатели, и я напрямую могу к ним обращаться.

И третье — это позволяет мне существовать. С изданной книги я пока не получил существенной прибыли. Но на моей странице больше 11 тысяч подписчиков, которые довольно активны. И я с недавних пор начал вести писательские курсы. Первый выпуск уже был, набираем вторую группу. На этом я могу заработать какие-то деньги, не продаваясь, не работая на заказ как писатель. Хотя я работал на заказ, писал рассказы для разных порталов («Предание», «Матроны»), но это не было главным для меня.

Я сам никогда не планировал ничего издавать и всегда для себя гораздо больше ценил интернет. Но мой друг Тимофей Главатских настоял на этом и собирается выпустить также второй и третий тома

— А с официальным литературным сообществом какие у вас отношения?

— Что это такое?

— Премии, критики, литературные журналы…

— Зачем я им? Я сам никогда не буду давать свои произведения ни на какие премии. Я не понимаю, откуда они взялись. Я считаю, что если ты пишешь годные тексты, обязательно найдется читатель, ты его заслужишь своими произведениями. А конкурсы и вся эта суета будет только мешать.

Но я ценю некоторых своих товарищей по цеху, и я знаю, что они читают меня. Сергей Малицкий, Татьяна Хохрина, Наталия Ким. И старшее поколение иногда передает мне свои отзывы: Юлий Ким недавно по-доброму отозвался о книге, приятные слова написала Юлия Моисеевна Мадора.

А так, я вне литературного сообщества. Я читаю своих товарищей, которые тоже пишут, у меня есть друзья-литераторы, но мы маленькие рыбки в огромном пустом океане. Ни конкуренции, ни особого общения нет. Я пишу для людей, но даже не всегда понимаю, кто мои читатели. «Мост для Поли» прочли несколько миллионов человек, но кто они, я не имею понятия. К моему большому сожалению. Однако бегать со своими текстами и показывать их маститым мифическим литераторам не буду.

«Если запретят мои рассказы, буду делать клумбы»

— А как вы вообще начали писать?

— Это было лет 20 назад. Прежде я был кинорежиссером и сценаристом, мне это не очень удавалось, и в самый плохой год я остался без работы, без квартиры, абсолютно нищим и в полном профессиональном одиночестве. Со мной рядом не было никого, кроме семьи. Но я все равно ощущал потребность в самовыражении, творчестве. И ничего другого, кроме открытой страницы Word, у меня не было. Мне оставалось либо писать, либо лезть в петлю. Тогда у меня даже не было интернета, только компьютер и принтер. Я написал первый, второй рассказ и очень обрадовался тому, что получилось. Сейчас эти попытки смешно рассматривать, я изменился. И много лет я просто писал в стол для себя, читал друзьям. Очень ценю тех, кто приходил и был готов слушать мои рассказы. Потом завел ЖЖ, а затем и «Фейсбук», который вдруг принес какую-то относительную популярность моим историям.

Я считаю, что это история сопротивления. Я всегда сопротивлялся делать то, что мне предлагали, заниматься тем, что мне предлагали, писать то, что мне предлагали. Я всегда хотел про другое. И лист бумаги давал свободу. И хотя эта свобода зыбкая, как зыбко все в нашей жизни, я благодарен Господу, что он дает мне такую возможность — нигде не кланяться, ничего не предлагать. Как у Пушкина: «доволен ли ты сам, взыскательный художник?» Мне нужно было заниматься творчеством. Снимать кино мне не давали, сценарии мои тоже не брали, пьесы не ставили. Поэтому я пишу рассказы. Если запретят мои рассказы, я буду рисовать, я буду делать клумбы — какие проблемы? Нас не убьешь — ни об асфальт, ни обо что.

Я всегда сопротивлялся делать то, что мне предлагали, заниматься тем, что мне предлагали, писать то, что мне предлагали. Я всегда хотел про другое. И лист бумаги давал свободу

— А как вы работаете над своими рассказами?

— Я собираю замыслы. Я считаю, что в день человеку приходит несколько замыслов. И я записываю их, причем любые — плохие, хорошие. «А что если то-то и то-то…» Из них я выбираю, что мне сегодня хочется написать. Я не жду никакого вдохновения, сажусь и смотрю на пустой белый лист — столько, сколько потребуется, чтобы начали появляться буквы, начал развиваться сюжет. С опытом, конечно, долго ждать не нужно. А раньше я считал так: надо сидеть и смотреть на белый лист, пока кровь не закапает из глаз. Именно на этом постулате строится мое обучение, я говорю, что каждый может писать, вопрос только в желании и в навыках.

Каждый день садишься и пишешь. Написал дрянь — выбросил. Иной раз получается хорошо. Как было с «Мостом для Поли». Этот сюжет лежал с 2006 года в моей записной книжке. В 2015 году я поспорил со своим другом, что могу писать по приличному рассказу в день. И за два месяца я написал 53 рассказа, одним из которых был «Мост для Поли». Я вытащил эту историю, потому что у меня кончились сюжеты. Эксперимент мною был признан удачным. Но так яростно я больше не работаю.

— Вы находите сюжеты, просто наблюдая жизнь?

— Конечно, важна и наблюдательность, и постоянный поиск, и записные книжки в виде дневника. Нужно постоянно общаться с самим собой, смотреть внутрь самого себя, понимать, кто ты на сегодняшний день, что тебя интересует. Мы ведь зачастую просто слепы относительно своих творческих потребностей. И нужно постоянно искать замыслы. Люди сами себе мешают, говоря, что их замыслы плохие. А я говорю, что любые замыслы хорошие, потом сумеете отобрать. Нам их в день приходит по десять штук, любая наша минимальная фантазия может стать замыслом. Чехов задумал «Вишневый сад», когда увидел ветку сирени, которая заглянула в его окно, он подумал о чем-то своем, что-то записал, а потом из этого родилась совершенно удивительная пьеса. Тарантино, когда ему пришел в голову замысел «Убить Билла», сидел в ресторане, он записал его на салфетке, чтобы не забыть. Это правильные действия. И нам, простым смертным, стоит подражать великим: пришло что-то в голову — запиши. Нужно все время смотреть вовне, искать. Когда ты что-то ищешь — находишь, даже грибы зимой. Этот интерес вскоре становится привычным. Я люблю разных людей, разные впечатления. Мне нравится общаться с людьми нетворческих профессий. Строители, сантехники, бабульки-соседки напротив, я стараюсь со всеми ними разговаривать, и обязательно что-то да услышу такое, что мне будет интересно. Я живу в деревенских условиях, и в каждом доме вокруг живет по несколько историй.

«Каждый способен рассказать историю»

— И этому вы решили учить других на своих писательских курсах?

— Я 15 лет преподавал в институтах режиссуру, а также вел мастер-классы, в частности по теории драмы. У меня была собственная система преподавания драматургии. Потом я устал от лекций и ушел из института. Когда на странице в «Фейсбуке» стало много подписчиков, мои друзья уговорили меня прочитать лекцию. Мы дали объявление, думали, запишутся человек пять. На следующий день записалось 60 человек. Я только охнул. И стал преподавать. Система преподавания рассчитана на полгода: одна лекция в неделю — одно задание. Эти задания позволяют людям начать писать с нуля. Даже если они никогда не писали рассказов, я научу, дам инструментарий. Сначала я обучаю простым навыкам письма, после двух месяцев рассказываю, как строится произведение, третьим блоком я даю более подробные знания о композиции, о разработке характера, персонажей, о выразительных средствах, объясняю образную систему. Я никогда не думал, что преподавать по интернету значительно удобнее, чем вживую.

«Я закончил режиссуру ВГИК у Геннадия Полоки, учился у него и у своих однокурсников — они совершенно потрясающие». Фото dokonline.com

— Есть интересные ученики?

— Да, у меня были такие интересные ученики, что я думал: «Она пишет лучше, чем я». Фишка заключается в том, что каждый человек способен рассказать историю. Его надо только немного подтолкнуть. Раньше у нас как было? Литература — дело избранных, ты должен быть гениальным и тебе еще должно повезти. Но это не так. Тебе просто нужно дать инструменты, и ты сам что-нибудь сделаешь. И вполне возможно, что это будет не хуже, чем текущий литературный процесс.

— А сами вы кого считаете своими учителями?

— Я закончил режиссуру ВГИК у Геннадия Полоки, учился у него и у своих однокурсников — они совершенно потрясающие. Например, режиссер Владимир Филимонов, первые писательские навыки я взял от него. После института я работал в документальном кино, где практические писательские уроки я получил у Игоря Шевцова, знаменитого сценариста, который написал «Визит дамы», «Зеленый фургон» и много других известных сценариев. Также я учился по книге Стивена Кинга. У него есть прекрасный текст «Как писать книги». Я много читаю. Это важно. Мне нравится Довлатов, самый мой любимый писатель — Салтыков-Щедрин, особенно «Господа Головлевы» и «Пошехонская старина». В год я прочитываю около 80 книг. Последние годы также слушаю аудиокниги, переслушал все, что только можно. Недавно прослушал «Сердца Атлантиды» Стивена Кинга — запись длится часов 40, я ехал в машине в далекую поездку и слушал. Я плакал, потому что понимал, что он описал мое поколение, несмотря на то, что там идет речь про 60-е годы в Америке. Я узнал себя, свои чаяния, свою судьбу.

— Почему именно рассказы? Многие отмечают, что рассказы сегодня крайне непопулярны на книжном рынке. Читатели и издатели в основном привязаны к классической форме большого романа.

— Мне нравится писать рассказы, и мне все равно, что думают об этом издатели. Короткий рассказ, я считаю, очень важный жанр. Я написал три повести, но мне они нравятся меньше. Мне близко сравнение, которое дал Стивен Кинг. Есть брак, человек женится, выходит замуж, это длительные отношения — это роман. Есть увлечение, которое потом проходит, — это повесть. А есть поцелуй — он значит ничуть не меньше длительного романа, и это рассказ. Роман требует от меня эпохи, мыслищ, которые я проведу через судьбы героев. А рассказ требует ощущения и внимания к малому, незначительному, умения видеть большое в малом. Невостребованность рассказов — это, на мой взгляд, издательская инерция. Я думаю, что раз «Мост для Поли» прочло столько народу, значит, если писать хорошо, то тебя прочтут. Если у меня будет большая серьезная мысль, я напишу роман. Но пока меня больше интересуют ощущения, мимолетные чувства, маленькое, а не большое.

«Ропщущих в Крыму я пока не видел»

— Почему вы переехали в Крым?

— Я переехал совершенно неожиданно для себя. Никогда не хотел жить в Крыму. У нас много лет, еще до всех политических конфликтов, была в Крыму дача, маленький домик с хорошим участком. Но я ее не любил. Я люблю Италию, любил московскую жизнь, планировал преподавать. А потом у нас в семье произошло несчастье, у меня умерла дочка, и оставаться там, где мы жили с ней, я был просто не в состоянии. И мои родные — мама, сестра — подсказали вариант уехать сюда. Наша семья восприняла это как спасение. Мы уехали, и тогда я вообще не думал, что со мной будет дальше. Я бросил все. Но именно тут я открыл литературные курсы, начал писать для журналов. И здесь мы очень спокойно живем. Я практически не выхожу из дома. Мы путешествуем по Крыму, не более того, иногда с трудом приезжаю в Москву — на спектакль по моим произведениям в «Театре на Юго-Западе», там уже третий год играют спектакль «Венеция — Москва. Транзит».

«Живу я очень уединенно. Только тот, кто очень хочет повидать меня, может проделать две тысячи километров в Крым из Москвы. Я здесь вполне счастлив, погода, красота и одиночество нашей семьи. Мне это все очень полезно». Фото azur.ru

В результате эта дача, куда мы никогда не хотели приезжать, стала нашим домом. Живу я очень уединенно. Только тот, кто очень хочет повидать меня, может проделать две тысячи километров в Крым из Москвы. Я здесь вполне счастлив, погода, красота и одиночество нашей семьи. Мне это все очень полезно.

— Какая сейчас обстановка в Крыму?

— Здесь все в порядке. Не хочу касаться каких-то политических вещей, но скажу так: сейчас люди здесь живут нормально, не хуже, чем было до известных событий. 90% здешних людей, на мой взгляд, хотели быть Россией, со всеми достоинствами и недостатками жизни в России. Ропщущих я пока не видел, за исключением тех 10%, кто изначально не хотели. А так, здесь строят дороги, построили огромный международный аэропорт на 80 тысяч квадратов вместо той лачуги, что была при прежней власти. В общем, такая жизнь — тепло, спокойно, храм рядом. Кстати, здесь я начал писать жития святых.

— Какие у вас планы?

— Набрал мастерскую на лето. А осенью у меня будет большой набор, запущу образовательный проект. Сейчас я пишу повесть про одну первохристианскую святую. У всех, кому я про нее рассказывал, волосы встают дыбом. Повесть будет небольшая, но остросюжетная. И для удивительной актрисы Карины Дымонт, из «Театра на Юго-Западе», за лето хочу написать инсценировку.

«Семья — это единственное, что ценно»

— Статистика разводов в нашей стране говорит о разрушении института семьи. Но по вашим рассказам, которые описывают также вашу семейную жизнь, видно, что вы очень цените отношения с близкими, родственные связи, традиции. Как вы пришли к этому?

— Послушайте, я ведь был богемой. В 17 лет после школы я начал работать в театре со всеми вытекающими последствиями. Я влюбчивый человек, у меня были романы, были жены, у меня от других браков двое прекрасных сыновей. Жил как жилось. А потом потихонечку с опытом у меня изменилась позиция на этот счет. К сожалению, повлиял по большей части негативный опыт. Но вот уже 18 лет я женат на своей нынешней супруге, у нас четверо детей, старшей Сони с нами нет. К сегодняшнему дню я осознаю простую вещь: моя семья — это единственное, что ценно, единственное, что у меня есть. И мне ничего больше не требуется для жизни. У меня есть семья, и больше я ничего не могу просить у Бога. Конечно, у нас не царит старинный уклад «молись и кайся». Нет, мы веселые ребята. Мы оба с женой прожили нескучную жизнь. Она была театральной актрисой долгое время, прекрасной актрисой. Сейчас мы пришли к тому, что нам важны дети, важна семья, важны наши отношения. А других отношений у нас в общем-то и нет.

Очень многое у меня изменилось после смерти Сони. До этого я в основном занимался тем, что мне нравилось — карьерой, всяческим общением, тусовками, я недостаточно внимательно относился к своей дочке. Хотя все мне говорят: «Ты что, вы же все время были вместе, это не так». Но, знаете, любое внимание недостаточное. А когда человек вдруг неожиданно умирает, то каждый момент, который ты не отдал ему, а мог бы, выглядит осуждением. И я живу в постоянном суде над собой. И это не пустые слова. И сейчас одно из условий — всякое время, которое я могу посвятить своим дочерям, я посвящаю им. Если я вдруг понимаю, что трачу время на что-то, что не так ценно, то я одергиваю себя и бегу играть с ними в щенячий патруль, в героев в масках и во что угодно другое. Потому что всегда может оказаться, что человек, который сейчас с тобой рядом, уже не рядом. И ты ему чего-то недодал.

К сегодняшнему дню я осознаю простую вещь: моя семья — это единственное, что ценно, единственное, что у меня есть. И мне ничего больше не требуется для жизни

Есть пунктик в моей жизни. Я очень боюсь детских болезней. Любых покашливаний. До дрожи. И очень боюсь, что я не уделяю внимания столько, сколько нужно, тем, кто со мной рядом. Учитывая, что два моих сына живут без меня, и что я упустил в их жизни что-то важное, мне есть в чем себя упрекнуть.

Соня всегда меня спрашивала, она меня очень любила: «Когда ты придешь?» А я приходил с работы только на субботу и воскресенье. Она ждала меня. Никогда себе этого не прощу.

— А какой была ваша Соня?

— До трех лет у нее был довольно противный характер. Истерики закатывала, ругалась. При этом она была девочка воцерковленная, в храм ходила, для нее это был как родной дом. И вдруг года в три-четыре она начала меняться, становилась лучше и лучше. С трех лет она начала рисовать, рисовала прекрасно. И мы принимали это как должное. При этом она была невнимательна к каким-то бытовым подробностям, уступчивая, отнимут у нее игрушку — и нормально. Например, могла забыть надеть сапоги и решить, что она их надела, и выбежать во двор. Это моя любимая история: я выхожу к ней и говорю, что нужно перед тем, как пойти гулять, надеть сапоги. Мы жили за городом. Я выхожу к ней, а она отвечает: «Папа, все нормально, я надела сапоги». Я смотрю вниз, а она стоит в одних носках на мокрой земле. Забыла надеть, показалось, что надела. При этом к ней шли животные, которые обычно не идут к людям — всякие ящерицы сами ползли к ней. Она с каждым годом становилась все тише, спокойнее и лучше как человек. И уже в конце она была совершенно не от мира сего. Если ее ругали, она просто молчала и смотрела. А перед смертью она стала совсем тихая, рисовала, любила петь русские народные песни. Здорово умела молиться. Есть у меня рассказ про нее, как ей потребовалось, чтобы заработал сломанный диск с мультфильмами, она помолилась, и он заработал. И таких примеров было очень много. Она всегда уступала своей младшей сестре. Любила рыбалку, футбол. Ко мне она относилась лучше, чем другие дети. За день до смерти она просила поставить себе акафисты, мы-то не понимали, что она умрет. И слушала внимательно…

«Я бы сказал ему: «Иди, я тебя прощаю. Соня, видимо, должна была умереть, так Бог решил»

— Она умерла оттого, что ей неправильно поставили диагноз?

— Если вы наберете в сети «Борис Мирза», то увидите «дочь Соня, что случилось». А случилась ошибка врача, который поставил неправильный диагноз, а мы ему поверили. Причем это произошло мистическим образом. У нас был хороший врач, но он не смог приехать и вместо себя прислал врача, назвав его опытным. И тот допустил ошибку, а мы не уследили. Сейчас следствие происходит без участия родителей. Если ребенок умер, заводится дело. Ни я, ни жена принципиально не стали подавать никаких заявлений. Потому что, представьте себе, живет этот человек, он совершил такую ошибку, следователи его тягали, это на его совести. Есть ли ситуация хуже? Зачем мне еще на него в суд подавать? Мне понятно, почему он не объявился, не позвонил. Но я бы сказал ему: «Иди, я тебя прощаю. Соня, видимо, должна была умереть, так Бог решил». Может быть, ему стало бы легче. Если он прочтет это, пусть знает, что никто на него зла не держит. Людям свойственно ошибаться, ошибки некоторых стоят дороже, врачей, учителей, например, а значит, к ним нужно относиться лучше. А у нас им платят гроши, но требуют от них много.

— Что вы можете посоветовать другим родителям?

— Ничего не могу. У меня позитивного опыта не очень много. Я говорю одно: надо быть рядом. И это надо не потому, что вы родители и вам надо быть рядом, не поэтому, а потому, что не может быть ничего лучше того, чтобы быть рядом с ребенком. Что может быть интереснее и счастливее, даже если ты пропустишь что-то важное для карьеры или своих чувств? Ты обретешь все рядом со своими детьми. Я для себя решил, что я от чего-то, возможно, важного откажусь ради того, чтобы видеть, как мои дети растут. Это не долг, это мой принцип, это мое желание, это моя жизнь и она мне интересна. А писать я всегда успею. Я могу писать и на коленках.

Она с каждым годом становилась все тише, спокойнее и лучше как человек. И уже в конце она была совершенно не от мира сего. Если ее ругали, она просто молчала и смотрела. А перед смертью она стала совсем тихая, рисовала, любила петь русские народные песни

— Вы так и пишете свои рассказы — на коленках?

— Я читал про Льва Толстого и жене все время об этом говорю, что когда он писал, по этажу никто не мог ходить. Ему мешали все. Я пишу иногда на айфоне, реже на компьютере, при этом дети могут стучать по моей голове игрушкой, я сажусь там, где мне удобно. С недавних пор у меня появился чердак, маленький стол, компьютер. Книги, интернет, лампочка. И вот тут я могу уединиться. Тут я веду лекции и пишу. Тут есть диван — самое важное писательское место. Лег и подумал. А потом проснулся и написал. Слава Богу, что моя семья уважает мою работу, я ухожу, могу на диванчике своем поспать, а потом надо что-то быстро написать, чтобы оправдаться, что ты тут делал. Так что чердак — коробочка.

— А как ваши близкие относятся к вашему творчеству?

— Для детей мои рассказы взрослые и мрачные. Они знают, что у них папа что-то там пишет и что-то там преподает. Я им интересен как друг. Мы путешествуем вместе, рассказываем истории, у меня с дочерями есть традиция — едем в кафе, садимся и рассказываем друг другу сны. Причем все сны, которые мы видели вправду, мы уже друг другу пересказали и давно выдумываем новые, но не говорим об этом. Это самое важное в общении — чтобы было кому рассказать сны. А чем я деньги зарабатываю, что делаю, им не интересно. Вот сказки придумывать — это я первым делом.

— В смене вашего образа жизни, наверное, большую роль сыграла религия. Судя по вашему творчеству, вы верующий православный человек.

— Я воцерковился гораздо раньше, чем переехал сюда. В 14 лет меня крестил замечательный священник Владислав Свешников. Естественно, жил я как крещеный, но не воцерковленный, в семье у нас христианских традиций не было. Через много лет я встретил одного из очень важных моих друзей, режиссера Дмитрия Таланкина, и наша дружба привела меня в церковь. Причем привел меня не он за ручку, я сам. Мы с моей нынешней женой венчались, это был первый шаг. Потом постепенно Бог весть какими путями, одно, другое, третье, путь скорби, путь страданий — он потихоньку приводит, и ты понимаешь, что все было во благо. Если бы, когда Соня ушла от нас, я не был воцерковлен, вы бы сейчас со мной не разговаривали. Если бы я не верил, я бы без сомнения, покончил жизнь самоубийством. Соня была главным человеком в моей жизни. Но к моменту ее ухода у меня уже был некоторый опыт христианской жизни и никаких сомнений в том, что все, во что я верю, верно.

В Крыму недалеко есть храм, хороший священник. Жена моя нынче поет в церковном хоре, чем я очень горжусь, гораздо больше, чем иными своими успехами. Да, для меня вера — это важнейшая составляющая. Московский замечательный священник отец Валентин Уляхин благословил меня писать жития на современный лад, и я, не торопясь, пишу. Жизнь устаканилась, Бог устраивает жизнь, когда ты его об этом просишь. И, благодаря моим родным, все сейчас хорошо. Я бы очень хотел упомянуть мою маму, которая всем помогает.

«Чувство одиночества происходит от атеизма»

— А что вы можете сказать о такой проблеме, как «одинокая старость»?

— Я приведу вам пример. В Крыму была болгарская девушка, некрасивая, звали ее Константина, обычная неграмотная крестьянка. Однажды она уверовала и ушла, ее голос позвал. Это недавняя история конца XIX века. Она поселилась в пещере и семь лет прожила в полном одиночестве. Я был в этой пещере, далеко в горах, и я зашел туда, сел на краю и понял, что она тут семь лет была совершенно одна. Я в жизни и пяти дней один не провел. Не считать же сидение на чердаке с интернетом или книжками одиночеством. Она же провела семь лет одна совершенно, ей иногда приносили еду. И я сказал жене: «Я не могу понять, не могу представить, как семь лет быть одному». Жена спокойно так ответила: «Так она не одна была, а с Богом, она с ним разговаривала». И я вдруг понял: действительно…

У нас в крымском поселке очень много женщин. По простой причине: мужики спились, померли, наркотики, 90-е. Мы в храм ходим, а там одни женщины. И вместе с тем я вижу, какие они спокойные и умиротворенные. Я не знаю, одни они живут или с кем-то. Но я знаю одно, что человек никогда не одинок. Это чувство одиночества — искусственное, оно происходит от атеизма. Ты брошенный, ты обиженный, социальная несправедливость постоянна, мир весь состоит из недостаточности: нам недостаточно денег, любви, материальных вещей. Но этим бабушкам всего достаточно, они счастливые, светятся. Не те, которые в церквях на вас нападают, у нас большинство спокойные, светятся, ждут чего-то, может, вот этого самого перехода. Я редко прихожу на церковные мероприятия, а тут пришел, и они спорят между собой: «Пусть он посидит». «Да нет, ну что вы, вы же женщины, вы посидите». «Да эта что, она еще молодая, ей всего 65, ничего, постоит», — говорят они друг про друга. Хотя, наверное, домой возвращаются в одиночестве. Это вопрос воли человеческой: хочешь ли ты быть с людьми.

Рисунок Сони

— В чем ответственность православного человека?

— Представьте себе, ребенок шалит, дерется, с него один спрос. Если взрослый делает то же самое, с него другой спрос. Вот так же и в православии. Люди, которые не знают, не верят, не ходят в храм, не причащаются, с них меньше спрос. С нас спрос значительно больше. Страшная ответственность на нас и тем более на священниках. Поэтому когда мы говорим «я православный» — это не повод гордиться, это, скорее, повод задуматься, соответствуешь ли ты своему званию. Да, сейчас мощный такой негативный настрой в обществе по отношению к нашей церкви. Да, вероятно, в этом виноваты мы сами. Это не отменяет того, что истина на нашей стороне. Но если мы позорим эту истину…

Представьте себе, я 20 лет православный, крестился я в 14 лет, сколько гадких поступков я за это время совершил? Покрыл ли я не только себя позором, но и остальных, кто со мной рядом в церкви? «Вот он с крестиком, а вот что делает». Значит, в этом есть наша вина. Но это не отменяет того, что спасение только здесь. Может быть, есть люди и получше, и почище, надеюсь, и они тоже придут к верному пути.

Все ругают священников. Но за 20 лет я не встретил ни одного плохого. Никто не прогнал меня из храма, никто не нахамил. В Рузе в подмосковном храме — прекрасный священник, в Ермолино в Подмосковье, где Соня крестилась и где мы прожили последние годы, — замечательный человек, отец Сергий Сафронов, который сразил меня тем, что есть я в храме на службе или нет меня, подал я записки или нет, он всегда молится об упокоении Сони. И я знаю, живет человек на земле, который помнит про мою дочь, каждую литургию поминает ее. А все нападки на церковь… Это понятно, мы люди. Апостолов было 12. И один из них оказался Иудой. Вот такой процент. А он ведь Христа видел, настоящего, живого Христа. И все-таки не удержался и предал. А мы слабосильные, которые не видели его, хотя и чувствовали, сколько раз мы его предаем? Какие мы, такая и церковь.

— А что вы думаете о преподавании православной культуры в школах?

— Я далеко не за преподавание в школе. На сегодняшний день если это будет так, как нам литературу преподавали в школе, то лучше не преподавать. Потому что вкус к русской литературе убили у целых поколений. Хотите и православие убить таким образом? Не дай Бог.

— Последние годы в нашем обществе часто возникали разговоры об «оскорблении чувств верующих», которые теперь могут отстоять свои права даже через суд. Как вы к этому относитесь?

— Это, в общем, не имеет прямого отношения к жизни церкви. Все это политика, и нас это не очень касается, только в негативном плане. Я не представляю, чтобы кто-то из нашего храма подал в суд за оскорбление чувств. Это бред. Это не имеет к реальной духовной жизни никакого отношения. Я не готов советовать священноначалию. Но в моем понимании: всех простить, отпустить и молиться за них. И забыть все, на что мы там успели оскорбиться. Если это правонарушение против общества — хорошо. Но вспомните в Евангелии хоть одну строчку про то, что Христос был недоволен нынешней политической ситуацией. Христос вообще не интересовался политикой. «Царство Мое не от мира сего».

Если в храме Христос, то кто нас может оскорбить? Петра оскорбили, когда его вверх ногами прибили? Нет, он сам это попросил. Если с нами Христос, нам не страшны оскорбления кучки людей, тем более спектакли какие-то. Это смешно. И вообще, нормальные люди подальше от этой политики должны держаться.