Женские истории: башкирская Жанна д'Арк, кавалерист-девица и «азат хатын»

Женщины всегда занимали достаточно высокое положение в башкирском обществе. Этому способствовали не только его демократизм, с трудом выносивший какую бы то ни было иерархию, обусловленную происхождением, а не личными качествами, но и нужды преимущественно скотоводческой экономики, требовавшей участия в ведении хозяйства всех членов семьи — мужчин, женщин, детей. Кроме того, все мужчины всаднического социума являлись воинами, а их жены нередко вместе с ними сражались на поле брани. Все это воспитало в башкирских женщинах дух независимости, отваги и преданности своей семье, вере предков и родному Уралу.

Кисякбика Байрасова

Шло башкирское восстание 1735—1740 годов, борьба с которым сопровождалась массовым уничтожением и пленением гражданского населения, чего не позволялось делать войскам, например, во время европейских кампаний того же XVIII века (Северная война 1700—1721 годов, русско-шведская война 1741—1743 годов, Семилетняя война 1756—1763 годов). Однако вдали от просвещенной Европы на территории Башкирии никакие из методов подавления и устрашения — даже самые средневековые — уже не казались чрезмерными. Мало того, отдаленность от центров «цивилизации» освобождала царских командиров от конвенциональных условностей наступавшей эпохи Просвещения и даже просто от норм христианской морали.

Первый начальник Оренбургской экспедиции И.И. Кириллов в 1735 году представил в Сенат следующее предложение по борьбе с повстанцами: «…и так, со всех сторон окружа, воров и их жен, и детей, и пожитки их, и лошадей, и скот брать, а дома вовсе разорить, и которые пущие заводчики, тех по указам на страх другим казнить, а непущих и детей мужеского полу, годных в ссылку, в Остзею сослать, а жен, детей и девок развесть во внутренние города и раздать в неволю, чтобы корень их был вовсе вырван...» Всего в ходе подавления восстания десятки тысяч башкир были убиты и посажены в тюрьмы, а их дети крещены и проданы в центральные губернии империи. От них повелись на Руси фамилии Башкировы, Башкирцевы, Башкириновы.

В 1735 году в числе захваченных в плен лиц оказалась Кисякбика Байрасова, башкирка Катайской волости, которой в то время было уже 57 лет. Она была доставлена в Екатеринбург и крещена под именем Екатерины, а «восприемницею была здешнего бывшего протопопа жена». Вскоре она совершила свой первый побег, за что была наказана плетьми. После второго побега и вторичной поимки ее уже высекли кнутом. Другая, более покорная натура, на ее месте, вероятно, смирилась бы со своей участью, ведь годы уже давали о себе знать — в 1738 году пленнице исполнилось уже 60 лет. Но, самое главное, она прекрасно осознавала, что за третью попытку бежать в родные края она будет подвергнута еще более суровому наказанию. Тем не менее Кисякбика-Екатерина решилась на третий побег.

Территория распространения башкирских восстаний. Карта википедия.орг.рф

«И, перебравшись чрез Исеть-реку, шла в башкирские жилища, не хватая (то есть обходя стороной, — прим. ред.) русских [селений], пустым местом…», пока не добралась до своей родной деревни Сакаовой, где жил ее сын Бекчентай. Однако здесь она задерживаться не могла, так как повсюду рыскали карательные отряды. Она пересекла Уральский хребет и явилась в команду «верного» башкирского старшины Дуванской волости Мендиара Аркаева. Последний не захотел держать у себя беглянку и, дав ей «пропускное письмо» и подводу, велел ехать обратно в Екатеринбург.

Кисякбика ослушалась начальника и отправилась к озеру Иртяшу, где жил ее родной брат. Тут-то она и была схвачена в третий раз: в ауле проездом находился «служилый мещеряк» и «здешний переводчик» Махмут Мемеделин с двумя подручными, который и обнаружил разыскиваемую «полонянку». Произведя допрос, он узнал о трагической судьбе Кисякбики, насильно крещенной, но не отказавшейся от веры предков, и записал следующее: «…живучи в Башкире, питалась от них, башкирцев, и ела все с ними вместе (то есть ела конину, которая была табу для православных, — прим. авт.), и Богу молилась по их Закону, а не по христианскому». Но эта история нисколько не тронула его сердца, хотя Махмут Мемеделин именовал себя абызом (от слова «хафиз»), то есть знатоком Корана и мусульманским священнослужителем.

Завершив составление рапорта, этот «хафиз» отправил Кисякбику под конвоем в Екатеринбург, ставший одним из мест массовых казней пленных башкир (наряду с Оренбургом и Мензелинском). Например, такая просвещенная личность как русский историк В.Н. Татищев, действуя в традициях испанской инквизиции, 10 апреля 1738 года сжег на костре насильно крещенного башкира Тойгильды Жулякова. В обвинении ему вменялось следующее: «Ты, крестясь в веру греческого исповедания, принял паки махометанский закон, и тем не только в богомерзкое преступление впал, но яко пес на свои блевотины возвратился, и клятвенное свое обещание, данное при крещении, презрел».

И вот в апреле 1739 года по приказу генерал-майора Л.Я. Соймонова, начальника Комиссии башкирских дел, в том же Екатеринбурге была сожжена Кисякбика Байрасова. В приговоре было сказано: «Пойманную башкирку, которая была крещена и дано ей имя Катерина, за три в Башкирию побега и что она, оставя Закон Христианский, обасурманилась, за оное извольте приказать на страх другим казнить смертию — сжечь, дабы впредь, на то смотря, другие казнились».

Жена Джантюри

В ходе Отечественной войны 1812 года и Заграничных походов русской армии в 1813—1814 годах в Башкирии было сформировано 20 башкирских, два тептярских и два мишарских полка, которые приняли участие в изгнании из России войск Наполеона и освобождении Европы.

Первые казаки в Берлине 20 февраля 1813 года. Художник Югель. Иллюстрация предоставлена автором

На рисунке немецкого художника Югеля «Первые казаки в Берлине 20 февраля 1813 года» мы видим сводный отряд иррегулярной конницы, состоящий из донских казаков и башкир. Один из них в железном шлеме, вооружен пикой, саблей, луком со стрелами и пистолетом, заткнутым за пояс. У второго на голове традиционная круглая шапка с высоким верхом, у третьего — малахай (колаксын). Среди них мы видим женщину. Это подтверждает информацию о том, что многие башкиры брали в походы своих жен, в частности, об этом говорят «Рассказы башкирца Джантюри», записанные в середине XIX века краеведом и публицистом Василием Зефировым:

«Я обратил внимание на одну вещь в кибитке: это была кольчуга — старинный боевой наряд башкирцев. Она составлена вся из стальных колец, но надобно заметить, что три кольца, соединенные четвертым, составляют только одно звено целого; она закрывает человека с головы до пояса; я попробовал ее надеть, но не мог: в ней было весу около двух пудов, и думаю, что ружейная пуля только вблизи может пробить эту кольчугу.

— Употребляется ли вами ныне это вооружение? — спросил я.

— Нет, хазрет, — отвечал Джантюря, — наши молодцы щеголяют ныне в суконных куртках, в киверах и отвыкли от тяжелой кольчуги. В прежние времена башкирцы были не те: бывало, назначат поход — кольчугу на себя, сверху синий кафтан, на голову белый колпак, за спину колчан со стрелами, к поясу пристегнет саблю, в руку копье — и пошел, куда командир велит. В таком наряде я был на войне с французами и в их большом городе Париже.

— А что, — спросил я, — хорош Париж?

— Славный город, больно славный! Какие бабы там, — прибавил он, смеясь, — бик якши. Только моя жена не пускала меня одного гулять… Хитрая старушонка.

— Как жена, — прервал я его речь, — да разве и она была на войне?

— Была, и медаль имеет.

— Может ли такое быть? На войне ведь!

— Что, хазрет, — сказал старшина, — ты шутишь нами. Ты видел, как мои девки ездят верхом, только пику в руки, то и совсем казак, хоть какого удальца снесут с лошади.

Башкирка 15-го башкирского полка под Дрезденом. Художник А. Кужин. Иллюстрация предоставлена автором

За чаем речь зашла опять о французской кампании. Джантюря рассказывал много занимательного. Мне нравился его простой рассказ, приправленный шутками своего рода…

— Войско наше, — стал рассказывать Джантюря, — больно скоро шло к Дризден…Не помню, при каком месте, нас, человек с пятьдесят, поставили на сторожевой пикет. Не знаю, как проглазели, только на заре наткнулись на нас человек с 20 французов, вот тех, что носят стальные доски на груди (вероятно, французские латники); мы вскочили на коней, пики приперли к седлам и с гиком бросились на злодеев. Лошадь подо мной была бойкая, я навылет проколол одного и вынимал уже пику, как другой, собака, сильно хватил меня палашом, кольчуга не устояла, и я с разрубленным плечом повалился с лошади и обеспамятел. Когда я очнулся, то увидел, что половина товарищей была перебита, а остальная связана, жены около меня не было, и я подумал, что ее уже нет на свете. Посадив на лошадей, нас повели в плен. Часа через полтора вдруг из-за леса вылетела целая сотня донских казаков и окружила нас со всех сторон. Французы, их осталось только 12 человек, струсили и попросили пардону. Жена моя была с донцами, и дело объяснилось: в первой схватке моя баба смекнула, что нашим не устоять, ускользнула с места сражения и дала знать главному отряду. Да, коли бы не она, то не пировать бы мне больше на своей родине. Славная баба, нечего сказать…»

Рабига Кушаева

Рабига Янгуловна Кушаева (девичья фамилия — Юмагулова) родилась в 1901 году в ауле Хасан Самарской губернии (ныне д. Хасаново Большечерниговского р-на Самарской области) в зажиточной башкирской семье, относившейся к роду Кыпчак. Материальный достаток семьи позволил ее старшему брату Харису закончить реальное училище, а затем Московский сельскохозяйственный институт. Рабига, несмотря на свой почти детский 15-летний возраст, с 1916 года начинает работать учительницей в соседнем ауле Бурзян, хотя ее отец неодобрительно отнесся к затеям дочери. Ее активная жизненная позиция, жажда знаний, стремление наряду с мужчинами участвовать в общественной и политической жизни стали примером для многих девушек окрестных аулов, например, для будущей башкирской писательницы Хадии Давлетшиной, также родившейся в Хасаново.

Когда произошла революция, брат и сестра Юмагуловы вдвоем включились в башкирское национальное движение. Во время I Всебашкирского курултая, проходившего в Оренбурге 20—27 июля 1917 года, она, 16-летняя девчонка, не побоялась выйти на трибуну и публично выступить с требованием равноправия для женщин, например, при получении образования, заключении и расторжении брака и т. д. Завершив свое выступление, она воскликнула: «Да здравствуют женщины, которые также участвуют в развитии нации! Женщины — это матери нашей нации!» За это она получила ироничное прозвище «мать нации», поскольку многие делегаты, в том числе ее земляки ток-чуранские башкиры Мухаметша Бурангулов и Сагит Мрясов, поначалу отнеслись к лозунгам молодой активистки весьма скептически.

Рабига Кушаева (Юмагулова). Иллюстрация предоставлена автором

Ахмед-Заки Валиди в своих «Воспоминаниях» писал: «В то время мы были за общий литературный язык для башкир и татар (...). А Харис Юмагулов придерживался мнения, что башкиры должны иметь отдельный литературный язык. В Оренбурге в дни I башкирского курултая в 1917 году он и его единомышленники вышли на демонстрацию с флагами, лозунги на которых были написаны на башкирском языке. Когда в апреле 1918 года мы начали борьбу с Советами, они остались на стороне красных. Харис тогда записался в партию коммунистов...»

Еще до октября 1917 года он работал в Казанском и Оренбургском Советах, где сблизился с татарским революционером Мирсаидом Султангалиевым. Поэтому, когда башкирское национальное движение во главе с А.-З. Валиди примкнуло к лагерю белых, Юмагулов предпочел остаться в рядах национал-коммунистов. Что касается Рабиги, то ввиду разразившейся Гражданской войны она временно оказалась вне общественных дел. Чтобы не терять время зря, она поступает на учебу в оренбургское медресе для женщин «Багбустан».

В марте 1919 года Советская Россия официально признала Башкирскую Республику и заключила с ней «Соглашение о Советской автономии Башкирии». Харис Юмагулов, будучи одним из немногих на тот момент башкирских коммунистов, по заданию партии отправляется в качестве представителя ВЦИК в Башревком, как теперь стало именоваться белое правительство Башкурдистана. Оно, ввиду весеннего наступления Колчака, было эвакуировано в Саранск. Ахмед-Заки Валиди писал: «Сталин направил его (Хариса Юмагулова, —прим. авт.) к нам в Саранск в качестве представителя ЦК. Прибыв в Саранск, Харис шутил: «Москва прислала меня послом в мой собственный дом», ибо он в своем национальном патриотизме даже среди нас занимал ведущее место».

Когда Башревком перебрался в город Стерлитамак, столицу БАССР, Рабига переехала к своему брату, ставшему председателем Башревкома, то есть главой Башкирии. Она с головой уходит в общественную и государственную деятельность: руководит отделом по вопросам женщин при Башревкоме, занимается учреждением приютов и детских домов. В 1921 году по ее инициативе начинает издаваться газета «Азат ҡатын» («Свободная женщина»). Ее бурная деятельность не прекращается ни на минуту, даже когда ее брата Хариса, подвергшего аресту в январе 1920 года в числе членов Башкирского обкома ВКП(б) за провокационную деятельность, вызывают в Москву и исключают из партии.

В 1922 году она выходит замуж за Хафиза Кушаева, военного комиссара и председателя исполкома Аргаяшского кантона БАССР (ныне — Аргаяшский и Кунашакский р-ны Челябинской области), происходившего из башкир рода Кара-Табын. Он был переведен на работу в Уфу, ставшую столицей БАССР, и назначен на должность председателя БашЦИК, то есть главы Башкортостана. Она становится не только первой леди республики, но верным и незаменимым помощником своего высокопоставленного мужа.

Хафиз Кушаев, председатель БашЦИК. Иллюстрация предоставлена автором

Именно в эти годы проводилась работа по реализации нового башкирского литературного языка, который, как и татарский язык, выделился из дореволюционного языка тюрки. В 1925 году у четы Кушаевых родилась дочь Дина, ставшая впоследствии известной балериной (Тансылу Хафизовна Кушаева, засл. артистка РСФСР, солистка Пермского театра оперы и балета). Меж тем в 1929 году Хафиза Кушаева отзывают в Москву и назначают на должность в одном из отделов ЦИК СССР. Это была традиционная практика центра по удалению из Башкирии авторитетных башкирских деятелей, мешавших проводить «нужную» политику. В итоге в Москве собрался цвет башкирской элиты валидовского и поствалидовского призыва — Муллаян Халиков, Муса Муртазин, Харис Юмагулов, Хафиз Кушаев, Ахмедулла Биишев и другие. Все они были расстреляны в 1937—1938 годах.

Что касается Рабиги Кушаевой-Юмагуловой, то она, проживая в Москве, работала инспектором отдела по детским домам при Наркомпросе РСФСР. Данное направление курировала Н.К. Крупская, с которой Рабига была хорошо знакома. Смерть настигла ее в июне 1937 года — она была убита неизвестными лицами в Москве незадолго до ареста и расстрела своего мужа и брата. Остается лишь строить предположения, было ли это несчастным случаем или организованным кем-то покушением.

Приведенные здесь истории трех женщин интересны каждая по-своему, поскольку через призму их судеб отражены три важнейших момента истории башкирского народа — борьба за сохранение этнической и религиозной идентичности, которая выразилась в башкирских восстаниях XVII—XVIII веков; защита России от иноземных захватчиков; государственно-национальное строительство начала XX века.