«Мало кто помнит, кто построил стену между Южной и Северной Кореей»

О журналистике

Только 0,001% журналистов, по моим наблюдениям, работает в журналистике, Остальные делятся на две неравные части — минимум 86% служат в пропаганде и еще процентов 14 решили вести себя так: ничего не вижу, ничего не слышу, пишу про оперу. К сожалению, это профессия, которая гарантирует человеку неприятности. Это ее долг — говорить о недостатках ответственным лицам и тем более — виновным в случившемся. Правда, это никому не нравится. Журналист — это критик, это тот же врач, он работает с больными, его долг — идти в холерный барак. А если ты больному говоришь: «Ты здоров», то ты просто скотина.

Как же так случилось? Вот был Владимир Соловьев журналист, а сейчас — пропагандист. Процесс преображения происходит незаметно. Сегодня ты опускаешься вниз на одну ступеньку, всего на 15 см, потом еще и еще. А через год — на 365 ступенек, и вот ты уже далеко внизу.

Как понять, что оступаешься? Подскажет совесть. У каждого человека она есть, но это такая неврожденная штука, ведь ребенок рождается без совести вовсе: он потребитель, ему нужно, чтобы было сытно, сухо и тепло. Совесть начинает формироваться в пять-шесть лет, и вполне возможно, что есть условия, при которых она не сформируется или сформируется уродливой. Вот этот голос: «Может, не надо?» — это и есть совесть. Но этот голос — тихий, особенно в течение светового дня. Вот когда ложишься спать, совесть говорит громче. Она никогда не лжет. Это чувство хотя бы малейшей досады, микроскопического чувства недовольства собой. Если оно есть — поверь ему, голос не врет. Если отмахнешься, завтра голос может не прозвучать или стать тише. Как только ты отказываешься от того, что не велит делать совесть, ты становишься сильнее. Как только соглашаешься — слабее.

Журналист — это критик, это тот же врач, он работает с больными, его долг — идти в холерный барак. А если ты больному говоришь: «Ты здоров», то ты просто скотина

Вот два примера работы редакторов. Я работал в лучшей газете планеты «Московские новости» в 1987 году под руководством Егора Яковлева. Эта газета на тот момент была в центре внимания всего мира! Ее цитировали бесконечно, люди приезжали на улицу Пушкина специально, чтобы почитать ее со стенда, — в рознице ее на всех не хватало. Егор Яковлев как-то сказал, что его друг снял фильм и предложил: «Напиши про это». Я написал, Егор прочел и сказал: «Ну ты и сволочь, хочешь меня поссорить с другом?». Я ответил, что меня просили только написать, а не писать хорошо. И Егор выпустил этот текст, хоть после и был скандал, ведь в статье я писал, что фильм лицемерен, потому что нельзя цитировать «Гамлета» избирательно.

В произведении есть такая фраза: «Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться». Она стала аргументом для всех, кто и сейчас говорит, что лучше сохранить нынешнюю власть, чем «бегством стремиться к незнакомой». А эта позиция приобретает особый вес, ведь это «Гамлет»! Но если вы откроете монолог «Быть или не быть», вы увидите, что там есть и продолжение этой фразы: «Так всех нас в трусов превращает мысль, И вянет, как цветок, решимость наша В бесплодье умственного тупика, Так погибают замыслы с размахом, В начале обещавшие успех». Выдернутая из контекста фраза превращается в шикарный аргумент!

Уже работая в «МК», я однажды открыл «Литературную газету», на полполосы — а ее формат А2 — красовался огромный портрет Сталина с заголовком «Другого Сталина у нас нет». А под фото — восторженные стихи. Я присмотрелся, а стихи Высоцкого, правда, написанные им в 14-летнем возрасте, когда еще был жив Сталин, когда еще до XX съезда было далеко!

Я сказал Павлу Гусеву: «Я про это напишу». Написал, а Гусев опубликовал статью, хотя с Юрием Поляковым, редактором «Литературной газеты», он большой друг. Как уж они дальше разбирались, я не знаю. Но если бы я начал спрашивать разрешение, можно ли написать, Павел Гусев сказал бы мне: «Может, не надо? Опять ты меня с кем-то ссоришь». Журналист не должен спрашивать разрешения. Когда вы спрашиваете «можно ли», вы перекладываете ответственность. Но еще, если вы спрашиваете, вы показываете, что в сути вопроса таится опасность, ведь не спрашивают же, можно ли написать про хорошую погоду. Так зачем спрашивать, зачем перекладывать ответственность?

Журналист не должен спрашивать разрешения. Когда вы спрашиваете: «можно ли», вы перекладываете ответственность. Но еще, если вы спрашиваете, вы показываете, что в сути вопроса таится опасность, ведь не спрашивают же, можно ли написать про хорошую погоду

У нас есть шанс, мы не Корея

Кстати о Сталине. Вот мнение: если бы выборы были сегодня, то он выиграл бы их — с его-то популярностью. Но ведь у Сталина потому такая популярность, что он — не конкурент на выборах. Если бы он был жив, машина пропаганды стерла бы его. Вам бы говорили не о том, какой он эффективный менеджер и победитель, а какой он негодяй, кровопийца и людоед! Говорили бы об этом каждый день с утра до ночи, если бы он представлял реальную угрозу на предстоящих выборах.

В 1956 году, с XX съездом и разоблачением культа личности, а потом — в 1987-м, во времена гласности, людям предъявили большую кучу документальных материалов о лагерях, о репрессиях. Молодые люди, родившиеся в 1990-е, когда эта волна давно прошла, выросли не на посыле XX съезда и не на посыле перестройки и гласности. Они росли совершенно в другой атмосфере. Я очень сомневаюсь, что родители, которые хоть что-то помнят про репрессии, пристают к своим детям с предложением почитать про Сталина.

Выросло поколение (а точнее, даже два, потому что ребенок начинает что-то понимать про устройство общества лет в 10), у которых есть ощущение, что Путин был всегда. Мысль, что что-то можно и нужно менять, кажется ему странной. Но необходима сменяемость власти, даже если у власти хороший человек.

Мне не нравится слово «демократизация», но в настоящее время есть условия для установления более нормального общества. У нас перед глазами есть наглядный пример, который я предлагаю использовать хоть каждый день по десять раз! На Корейском полуострове живет одна нация с общим языком и историей. Северная Корея славит вождя и ест траву, а Южная заполонила телефонами, автомобилями весь мир. В чем разница? В том, что в Южной Корее премьер-министры и президенты с завидной регулярностью идут под суд, когда воруют. В то же время в Северной правит династия с невероятной властью! Когда нам говорят, что мы близки к Северной Корее — нет, несравнимо. Я бы не успел там рта открыть, как простые корейцы уже растерзали бы меня. Вот возможна ли там демократизация? Я надеюсь, что доживу до времени, когда эти попытки будут предпринимать, потому что сделать это будет невероятно сложно.

Когда объединилась Германия, западные немцы оторопели. Они-то думали. что достаточно будет разрушить стену, но колоссальные проблемы сохраняются до сих пор. И это — в Германии. А две Кореи — это просто две разные планеты.

Интересный факт, о котором мало кто знает. Между Северной и Южной Кореей есть стена с колючей проволокой, сейчас она не дает северным корейцам бежать к южным. Но построила эту стену Южная Корея, ведь жить в Северной было лучше: Советский Союз ее кормил, тогда как Южную американцы кормить не собирались. Сейчас та же самая стена работает в обратную сторону. Только вообразите себе!

Дело не в провинциальности и столичности, а в том, талантливо или бездарно это сделано

О театре

Я видел несколько драматических постановок в Казани. Без особого удовольствия, даже иногда совсем без удовольствия. Но это не значит, что дело в провинциальности театров. В Москве в 90% театров удовольствие от спектакля получить сложно, хотя я хожу в театр по два раза в неделю. И часто приходится с этих спектаклей уходить, не дожидаясь конца. Константин Богомолов как-то поставил спектакль по Достоевскому «Князь». Я хотел уйти в антракте, но меня задержали, мол, дождись, что будет дальше. А дальше, во втором акте, Настасья Филипповна писала записку князю Мышкину менструальной кровью. Я был в шоке. Это не значит, что я шокируюсь от слова «менструальная», но в таком контексте мне это не нравится. Я разозлился так, что написал гневную заметку «Модный идиот». Я был рад, что Ленком убрал этот спектакль из репертуара очень быстро. Но больше всего мне понравилось, что мне передали слова благодарности от актера, который в спектакле играл одну из главных ролей.

Так что дело не в провинциальности и столичности, а в том, талантливо или бездарно это сделано.

Я помню, как меня послали выбрать спектакль для всероссийского фестиваля в Якутск. С одного спектакля я сразу ушел, на что его постановщики были очень обижены. Позже в гостинице ко мне подошел парень и сказал: «Посмотрите мой спектакль, я из ТЮЗа, он провалился в мерзлоту и утонул, но мы спасли декорации».

Он договорился с оперным театром, что тот установит его декорации, и режиссер покажет мне 20 минут из спектакля. И как началось — это был чистый восторг! Спектакль был по повести Чингиза Айтматова «Пегий пес, бегущий краем моря» и рассказывал историю семьи, состоящей из старика, его взрослых сыновей и маленького мальчика, которые отправились рыбачить и оказались в плотном тумане с ограниченным запасом еды и воды. Взрослые люди один за другим уходили, чтобы на них не тратилось драгоценное пропитание. Все покончили с собой ради мальчика. Я сидел в партере, и рыбацкая лодка, оторванная от сцены, проносилась прямо надо мной под звуки моря.

Я приехал в Москву и стал умолять, чтобы на фестиваль взяли именно этот спектакль. Я просил и самого режиссера — сократи его, убери все диалоги на якутском — критики разорвут за них. Он послушал меня и получил первый приз за режиссуру, за оформление, за главную роль. Коллектив отправили на фестиваль в Тбилиси, они получили госпремию СССР и гастроли в Америке, а режиссер стал министром культуры Якутии. Я считаю, это лучшая в моей жизни история.

Кто-нибудь из нормальных семей позволяет себе при детях говорить то, что произносит телевизор?

Про телевидение

Я — человек, который очень много боролся с телевидением. Некоторые заголовки моих статей мне очень нравятся, например, «Огнетушитель искры божьей» или «Один из членов нашей семьи — негодяй». Кто-нибудь из нормальных семей позволяет себе при детях говорить то, что произносит телевизор? Главный текст, который я в своей жизни написал, называется «Под властью маньяков». Ни один мой текст так тяжело не проходил в печать, даже в советское время, как этот. Его и написать было невероятно трудно, потому что я хотел рассказать про TNS Gallup Media, публикующую рейтинги, на которые ориентируются каналы при производстве передач. Чтобы такие рейтинги составить, Gallup Media ставит в квартиры передатчики, которые сообщают, какой канал, в какое время и как долго вы смотрели.

Gallup предлагает поставить свой «пиплметр» с такими словами: «Мы проводим важнейший опрос, от которого зависит, что будут смотреть жители России по телевизору». Так они поднимают самооценку человека: ведь он решает. Если он долго продержит прибор у себя, ему подарят кофеварку и сервиз. А если еще дольше — стиральную машину. Но вот ни одному журналисту такой пиплметр не поставят. Ни у одного академика, ни у одного доктора наук не стоит такой пиплметр. Он стоит у каких-то бомжей, и их выбор определяет, что мы смотрим.