Денис Осокин: «Уроки татарского были для нас праздником»

«Кино — дорогое производство»

— Денис, вы активно и очень успешно работали в кино. Сейчас наступила пауза, или мне это показалось?

— Нет, это не пауза. Просто в настоящий момент нет картин в запуске. Но сценарии есть. Три года назад начались всем известные трудности, экономические и политические, и поскольку кино — это крайне дорогое производство, оно стало сниматься меньше. В это новейшее время все крайне осторожно расстаются с деньгами — и частные продюсеры, и государство. Всё осложнилось. Многие режиссеры пока сосредоточились на сценарной работе, генерируют идеи, пишут сценарии. Все по-разному. Я сейчас больше забочусь о литературе, литература — это для меня главное, моя родная вода, мой родной язык, а у меня не так много времени и сил.

— Но вы пишете сценарии?

— Сценарии писать я продолжаю — и для Алексея Федорченко, своего давнего соавтора, пишу, и для других продюсеров и режиссеров, и даже для себя. К кинопредложениям я всегда открыт, это мой основной источник существования. Но если в кино что-то замедляется, то, несмотря на жесткий финансовый минус, это для меня большой личный космический плюс, потому что освобождается время для того, чтобы делать свое главное в жизни дело, то, которое кроме меня никто никогда не сделает. Я имею ввиду рождающуюся через меня художественную литературу. В последнее время я вообще стихи пишу. И счастлив, когда они получаются, когда удается их отвоевать у существования.

— А что за сценарий вы должны дописать для Федорченко, если это не секрет?

— Скорее секрет. Это сценарий по одной моей давней книге. Очень тонкий деликатный тревожный фильм-трактат о точках упора человека в этом полном опасностей мире, о котором человек так мало знает. Картина по своей атмосфере ожидается во многом мистичной, но не ради мистики, а ради абсолютно свободного поиска и Тут и Там. Я себе ее так представляю. Но заранее всего не знаешь. Когда пишешь — это как в экспедицию себя снаряжаешь и отправляешь. И этих самых точек упора, возможно, я не найду. Но вдруг тогда режиссеру удастся?..

«Если в кино что-то замедляется, то, несмотря на жесткий финансовый минус, это для меня большой личный космический плюс, потому что освобождается время для того, чтобы делать свое главное в жизни дело, то, которое кроме меня никто никогда не сделает. Я имею ввиду рождающуюся через меня художественную литературу». Фото pokolenie-debut.ru

«У художника есть возможность перестраивать мир»

— Вы вообще мистик или реалист?

— Реалист, но я постоянно думаю о категории чудесного, работаю с ней во всех своих книгах.

— Вы это придумываете или вы в это верите?

— Знаете, для меня художественная реальность — это не меньше, чем реальность физическая. А, может быть, больше. Поэтому то, что я создаю, те выводы, к которым я прихожу — это художественная правда. Это более чем правда. То есть, правда — это Правда Жизни. А художественная правда — это Правда Более Чем! Я в эти выводы свои верю. Если буквально подходить, например, что огородное пугало, мертвый оживший жук и девочка, обнимаются, читают друг другу книжки и помогают друг другу жить, естественно, я не жду увидеть это в реальности. Но подобные сцены физической реальности правдивее. Я знаю, что у художника есть такая счастливая возможность достраивать, перестраивать как угодно мир, в любую сторону пускать время…

— И вы этим пользуетесь.

— Я пользуюсь! И счастлив что могу. И обязан значит. Вся моя мистика, все мои чудеса, они тяготеют к моей личной и к космической этике, я решаю вопросы этического толка.

— Казанские кинематографисты каким-то образом проявляют интерес к вашим сценариям? У нас все же могут снимать ленты с небольшими бюджетами.

— Мы с казанскими кинематографистами, живя и работая в одном городе, знаем друг друга сто лет, всю жизнь дружим, добрая их половина вместе со мной работает на факультете кино и телевидения в Казанском институте культуры, а некоторые будущие — здесь учатся. Алексей Барыкин, с которым мы снимали «Сухую реку», заведует кафедрой киноискусства. И мы с коллегами не просто здороваемся, мы и дружим, наши режиссеры могут порой поинтересоваться моим мнением касательно своего проекта или какой-то идеи. А поработать вместе, найти бюджет — это всегда сложно. Между нами скорее — такой дружественно-консультативный союз. И в любой момент могут возникнуть конкретные планы.

«Для меня художественная реальность — это не меньше, чем реальность физическая. А, может быть, больше. Поэтому то, что я создаю, те выводы, к которым я прихожу — это художественная правда. Это более чем правда». Фото Максима Платонова

«Выходит моя четвертая книга»

— Что сейчас у вас происходит в литературе?

— Я подписал договор 2 года назад с издательством АСТ, где должна выйти моя четвертая книга. Она ожидалась раньше, сейчас задержалась, но как происходит, так происходит. Договор в силе, мы очень долго работали над версткой, потому что мои тексты трудно верстать, а верстка для меня крайне важна.

— А что за книга?

— Эта книга должна стать самым объемным сборником моих произведений. У меня же до сих пор три книги вышли. Первая — в 2003 в НЛО, вторая — в 2011 в «Азбуке-Аттикус», третья — в 2013 в «Эксмо». Этот сборник, который должен выйти сейчас, в нем будет все основное, что написано мной за 20 лет жизни в литературе всерьез. Там будет 48 произведений. В первом сборнике их было 22, во втором — 27, в третьем — 11 или 12. Я очень жду эту книгу, потому что книжки, которые у меня вышли, давным-давно закончились, их невозможно купить. Кроме этого, в новом сборнике будут вещи, которые еще не публиковались.

— Каков тираж?

— Тираж, как это сейчас бывает, не более четырех тысяч.

— Это немного, он очень быстро разойдется.

— Но прежде чем разойтись, она будет продаваться! И мы еще не договорились об имени для книги. Это очень важно. У меня есть свои предложения, у издательства могут быть свои.

— Периодически у меня в ленте в Facebook высвечиваются ваши посты. Был пост о пугалах. Это что, новый проект?

— Нет, я просто иногда вывешиваю под настроение фрагменты из своих книг. У меня есть две книги об огородных пугалах, одна называется «Огородные пугала», вторая — «Огородные пугала с ноября по март». О том, как пугала живут зимой. Их зимняя жизнь, оказывается, интенсивнее, трогательнее и нежнее. Я вывешиваю эти фрагменты из книг для собственного удовольствия, под свое, чаще всего распечальное, настроение, чтобы самого себя порадовать и утешить, плюс потому что всегда хочется ими делиться, потому что я литературой своей горжусь. Сейчас у меня в работе, как всегда, несколько произведений. Какие-то я складываю на ходу, прежде всего, поэзию. Стихи я записываю в телефон или в блокнот. А прозу, особенно требующую работы с материалом, на бегу не попишешь. Среди книг, которые у меня в работе, например, — третья книга о пугалах, называться она будет «Огородные пугала не умеют прощаться». Двумя книгами о пугалах я закрыл весь календарь и, казалось бы, рассказал достаточно. В первой книге речь шла о том, как пугала живут в дачно-летний период. Во второй — их жизнь с ноября по март. Календарный год закрыт, и мне стало так грустно, я так героев своих и их мир полюбил. Мне вообще свойственно писать продолжения, возвращаться к любимому, не прощаться. Вот я и пишу. Книга о не умеющих прощаться пугалах — во многом комичная, много смеюсь, когда с ней сижу. Начинается она с того, что однажды вечером в дом к писателю — автору тех самых двух книжек — врывается целая орава окрестных пугал, и они с очень грубой бранью берут писателя кто за горловину свитера, кто за горло со словами: «Мы узнали, что ты решил о нас больше не писать. Не вздумай, прибьем!».…

— Бунт пугал.

— Возмущение! Герой-писатель неожиданно для пугал растроган, называет их миленькими и говорит, что и сам не может с ними распрощаться, это выше его сил, да и просто неправильно и не нужно. В финале этой первой главы помирившиеся пугала и писатель скачут по комнате на стульях и табуретках и распевают латышскую народную песню «Обскакал я прусскую землю». Это вот все — типичная моя литература.

«Мне невозможно что-то требовать от моих студентов — идущий от меня материал таков, что с ним можно только дружить или не дружить. Вот я и как-то по-дружески с ними беседую и стараюсь поделиться самыми важными своими профессиональными выводами». Фото Максима Платонова

«Не сдать мне экзамен невозможно»

— Денис, а как вы рискнули пойти преподавать? Для творческого человека это всегда сложно. Письменный стол, ноутбук — и творить можно. Но прийти к студентам...…

— Я пришел сюда, когда гонорарный образ жизни стало вести невозможно. Между шестилетним периодом работы на ТНВ и тем, что здесь я уже 4-й год преподаю, у меня был именно длительный свободный период. Он длился 7 лет, у меня не было постоянной работы, и именно в этот период были сняты «Овсянки» и «Небесные жены луговых мари», и в это время мне больше всего навручали призов, и много всего происходило хорошего. И тяжелого тоже. Но можно было держаться, хотя было сложно.

— Штормило?

— Еще как. В 2013 году перед началом учебного года я пришел в институт. В институте мне обрадовались, взяли на ставку, сразу на должность доцента, предоставили очень много свобод в плане содержания моих курсов. Я очень благодарен факультету и его ключевым фигурам того времени за такую по-настоящему сердечную встречу. А читаю я — сценарное мастерство и кинодраматургию. Но я взялся за эту работу не только потому что искал работу, но и потому что мне есть что рассказать студентам. С практической стороны. Поделиться своими наблюдениями — и как писателя, и как киносценариста. И с самого начала мое преподавание стало приобретать форму творческой лаборатории. Я делюсь тем, что считаю нужным, и собственными примерами, и из авторов, которых люблю и уважаю. Рассказываю о взаимоотношениях литературы и кино. Я об этом много знаю. Поиск и обретение замысла, послания художника, с которым автор выходит к Миру, ко всему человечеству — с этого мы и начинаем и всегда говорим. То есть начиная с того, зачем человеку вообще быть автором, может быть, лучше не стоит? Так ли он Миру нужен? И далее уже о написании художественных текстов, которые могут лечь в основу фильма, с заявок и синопсисов по тем идеям, которые найдены. И как потом все превращается в полнокровный сценарий, какие особенности в языке художественной литературы и в киноязыке, все эти разницы я стараюсь показать. Делюсь опытом, даю задания, несложные, но интересные. Мне невозможно что-то требовать от моих студентов. Идущий от меня материал таков, что с ним можно только дружить или не дружить. Вот я и как-то по-дружески с ними беседую и стараюсь поделиться самыми важными своими профессиональными выводами. Очень много говорю о моей любимой традиционной культуре, потому что она из современного сознания выпала. А там такой океан идей! Для любых художников, и уж для кинематографистов!

— Вам трудно сдать экзамен?

— Очень легко. Нужно очень-очень постараться, чтобы мне не сдать.

«Национальное и языковое многообразие — это, без пафоса, подлинное богатство России. И если это не понимать и подрывать, то можно дойти до самых опасных вещей, масштаба сохранности государства». Фото inkazan.ru

«Язык — самое главное в национальной культуре»

— Сейчас у нас идет дискуссия по поводу изучения татарского языка. Поскольку вы человек, владеющий языками, как вы полагаете — это вымышленная проблема? Нужен или не нужен татарский язык русским детям?

— Меня крайне беспокоят эти разговоры. Что вообще за эту тему вдруг так взялись. Для некоторых языков это вообще вопрос выживания. В изучении и бытовании языка должна быть только помощь, а уж никак не тревожность, исходящая от самих разговоров во власти, что изучения языков должно быть меньше. Национальное и языковое многообразие — это, без пафоса, подлинное богатство России. И если это не понимать и подрывать, то можно дойти до самых опасных вещей, масштаба сохранности государства. Когда начались дискуссии по изучению национальных языков в школах, я всерьез обеспокоился, а мне начали писать мои друзья, у меня много друзей в республиках. Пишут, что в школах проводят анкетирование, спрашивают, нужен ли национальный язык, и многие ученики и их родители пишут, что не нужен. Я считаю, что если государство и вправе своих граждан в чем-то подтягивать, воспитывать, то как раз это надо делать в русле поддержания национальных культур, а язык — это самое-самое важное в национальной культуре, это попросту — все — и позвоночник, и кровь, и воздух. Уроки изучения национального языка в национальных регионах в таком контексте должны быть обязательными. Да, есть проблемы с кадрами, с педагогами, вот эти вещи и надо контролировать, не допускать к преподаванию не любящих свое дело или неталантливых учителей. А любящих и талантливых нужно поддерживать, помогать им, мотивировать к работе. Вот этим надо заниматься. Сейчас же все встревожились не на шутку. Потому что если на самом верху говорят, что проблема в том, что изучения языков у нас многовато (а его маловато, мало или почти нет вообще), то на местах тем более перестараются. Я бы хотел, чтобы государство было проводником интереса к изучению языков и даже не только проводником, но и мудрым наставником. Потому что человек инертен, ленив, замучен бытовыми трудностями. И конечно, многие родители легко сбрасывают из корзины своего стукающегося о землю семейного дирижабля лишний груз — самое беззащитное — уроки по языку. Языковое, национальное следует защищать еще больше чем экологию.

— Вы бы хотели, чтобы ваши дети хорошо знали татарский язык?

— Очень и очень. Я собираюсь сделать для этого все, что смогу. Если мы с ними будем здесь жить. А если нет — будем учить языки той земли, где окажемся. Язык — это кровь земли, на которой ты живешь. Зная его, ты будешь больше себя уважать, не будешь знать — останешься в сплошных глубоких минусах. Татарстан всегда был оплотом в языковой политике, примером для соседних республик. В финно-угорском мире, например, все гораздо сложнее. Там сложнее в разы. Там другой менталитет, там процент забвения языка выше.

— Там доминирует русский язык?

— Доминирует. В районах, в деревнях язык найти можно. Но в городах и вообще почти везде все держится на активистах, на отдельных ярких личностях, на фольклорно-этнографических ансамблях, на творческой интеллигенции. И все эти люди сейчас удручены тем, что говорится в Москве и происходит в Татарстане. Мои друзья пишут мне, что если такое творится в Татарстане, то что же будет у них?..

— А вы в каком объеме знаете татарский язык?

— У меня не тот уровень, чтобы сказать, что я его знаю, но я его изучал в колледже в старших классах и все время подучиваю. Могу работать со словарем и, слава Богу, есть у кого брать консультации! Татарский язык — это идеальный проводник в тюркский мир. Мне с изучением татарского очень повезло, потому что моим преподавателем в Академическом колледже при Казанском университете (первый выпуск, 1994 год), была самый лучший учитель татарского языка из тех, кого я встречал в своей жизни — Флера Садриевна Сафиуллина, в те годы декан факультета татарской филологии и автор основных современных самоучителей и учебников по татарскому языку. Для нас, для нетатарской группы колледжан, уроки татарского были праздником. А если в другом месте приходит учитель, который сухо пишет задания на доске и при этом много от тебя требует, потому что требуют и от него, а ты не понимаешь, зачем это тебе нужно, и начинаешь не любить язык. А чтобы знать язык, его надо любить или полюбить. Поэтому задача в том, чтобы было побольше таких учителей, каким была Флера Садриевна. А не в том, чтобы сделать изучение национального языка или языков в национальных республиках необязательным. Без своих языков Россия поблекнет и станет как раз таки той самой одной шестой частью суши. Или сколько там точно?..