Радик Сафин, КГАУ: «В Татарстане самая тяжелая ситуация с почвой там, где работают сахарные заводы...»

«Теперь и мы знаем, что такое кузькина мать»

— Радик Ильясович, «смещение» по климатическим условиям в сторону юга на 200 км — вроде бы не такая критическая цифра…

— На самом деле, это не так. У нас не просто стало жарче летом — мы фиксируем две крайне сложные с точки зрения земледелия проблемы. Первая — это то, что у нас крайне засушливым и жарким стал май. Есть показатель, который характеризует засушливость месяца — так называемый гидротехнический коэффициент (ГТК), который, если грубо, рассчитывается как отношение количества осадков к температуре, умноженное на определенный коэффициент. Единица — это идеал. Если погода жаркая, а осадков мало, ГТК меньше единицы. Так вот, мы фиксируем ГТК ниже единицы на протяжении последних 7—8 лет. Почему это так важно для аграриев? Потому что на май приходится важнейший этап вегетативного периода — формирование основной массы рабочих корней. Это своего рода «фундамент» для будущего «дома». Корни — это залог будущего урожая, а развиваются они лучше всего, когда погода холодная и влажная. Недаром в народе говорят «Май холодный — год хлебородный».

Вторая большая проблема — все более жарким становится июнь, период, когда формируется основная масса листьев. В агрономии есть понятие «сабантуйские дожди»: традиционно многие агрономические и агротехнические мероприятия планировались и осуществлялись с таким расчетом, чтобы в июне растения обязательно попали под дождь. Так вот, сейчас июньский ГТК приближается к единице, хотя еще в середине 90-х годов он составлял 1,5. Если зеленая масса у растения не будет сформирована в достаточном объеме именно в этот период, потом — хоть залейся, на хороший урожай рассчитывать уже не стоит. Эту формулу наглядно иллюстрирует статистика: за последние 7—8 лет самый большой урожай у нас был в 2011 году — именно тогда, когда в мае-июне выпало максимальное количество осадков.

То есть, если в эти месяцы не будет условий для формирования достаточной массы корней и листьев, урожая не будет почти гарантированно. Так что сейчас перед нашим Минсельхозом, перед агрономами и учеными стоит задача, если не преодолеть, то минимизировать последствия засушливых мая-июня.

— Насколько долговременным считается процесс климатического «сдвига» на юг?

— Есть долгосрочный прогноз российской Академии наук, сделанный ею совместно с агрометеорологами, до 2030 и 2099 годов на основе математических моделей. При тех тенденциях, которые наблюдаются сейчас, к 2030 году мы потеряем еще 5—7% урожая от того объема, что имеем сейчас. К 2099 году потери составят еще почти 40%.

В прошлом году мы столкнулись с проблемой нашествия хлебного жука кузьки (кстати, кузькина мать — это про него)

— Помимо математических моделей есть доказательства дальнейшего наступления юга?

— В том-то и дело, что есть. Аграрная наука ориентируется не только на цифры, но и на живые объекты. Сегодня на территории республики не просто встречаются, но и порой повсеместно распространены те виды, которым раньше у нас было банально холодно. К примеру, в прошлом году мы столкнулись с проблемой нашествия хлебного жука кузьки (кстати, кузькина мать — это про него). Раньше в северных районах республики он не встречался вообще, потому что не мог пережить даже температуру 5—7 градусов ниже нуля в период зимовки. Тому, что кузька — это проблема исключительно южных регионов, мы много лет учили своих студентов. А в прошлом году мы замучились обрабатывать против него поля!

Еще один пример — теплолюбивый жук гороховая зерновка брухус. Если в 70-е годы мы вообще не знали, что это такое, поэтому наш, татарстанский горох считался одним из лучших в мире, то сейчас мы ломаем голову над тем, как остановить его нашествие. В Татарстане не осталось ни одного района, где бы он не встречался.

С болезнями растений то же самое. Если еще недавно настоящим бичом — и это знает каждый дачник, была фитофтора, то сегодня куда более актуальна, к примеру, проблема альтернариоза картофеля. Хотя альтернария — это болезнь южных стран; с ней борются, например, в Южной Америке.

Я сейчас привел наиболее красноречивые и показательные примеры. А если углубляться, рассматривать штаммовый состав, более мелких вредителей, картина еще более удручающая.

Наконец, есть показатель промерзания почвы — большая часть вредителей живет и зимует именно там. По официальным данным, почва вокруг Казани сейчас промерзает не более, чем на 40 см, хотя колорадский жук зимует на глубине до полутора метров. Раньше природа за нас решала многие проблемы. Сейчас этого не происходит. Не происходит, к примеру, естественного рыхления почвы: при глубоком промерзании почву буквально разрывало, и она рыхлилась сама собой. Сейчас же с глубины в 50 см она превращается едва ли не в бетон, что очень вредит корням растений.

— Насколько вредит почве засуха?

— В огромной степени. Наша почва еще не оправилась от засухи 2010 года, хотя прошло семь лет! Последующие шесть сухих лет только усугубили ситуацию. Удар был колоссальным — и по органике, и по физике почв, и по микробиологии.

В классификации почв продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН FAO (Food and Agriculture Organization) фигурирует понятие живой и мертвой почвы (или здоровой и больной, от легкого недомогания до тяжелого недуга). Так вот, у нас полностью здоровых почв в республике практически не осталось — это из серии «пациент скорее жив, чем мертв». И дело не только в климате — состояние почвы одного и того же типа в разных хозяйствах может различаться кардинально. Хуже всего дела обстоят там, где выращивается сахарная свекла. Мы так гордимся нынешним рекордным урожаем этой культуры, но на самом деле, мы не собрали этот урожай — мы взяли его взаймы у будущих поколений. Сахарная свекла выносит из почв гигантское количество питательных веществ, практически необратимо разрушает их структуру, в разы повышает плотность. Сейчас в Германии, есть поля где длительное время выращивалась сахарная свекла, так эти земли вообще выводятся из оборота, поскольку они более ни для чего непригодны. В Татарстане самая тяжелая ситуация в плане почв именно там, где работают сахарные заводы, например, в Буинском районе. Согласно данным Института проблем экологии и недропользования АН РТ, благодаря сахарной свекле в Буинской зоне за 100 последних лет содержание гумуса в почве упало с два раза. А чтобы «вырастить» в почве только один процент гумуса, природе требуется от 100 до 500 лет. Иными словами, мы за 100 лет уничтожили гумус, на создание которого природа потратила почти полтысячи лет.

— Можно ли когда-нибудь ввести эти земли в оборот?

— Да, если срочно заняться их «капитальным ремонтом». В Дрожжановском районе сейчас достраивается завод по переработке цеалита — уникального минерала, способного буквально реанимировать почву. Большую работу КГАУ по максимально эффективному использованию минерала начинает совместно с республиканским Минсельхозом. Цеалит действует подобно губке. Он не только удерживает и делает доступной для растений влагу в почве — он высасывает из земли остатки пестицидов, тяжелых металлов, способствует самоочищению почв, улучшению ее микробиологии и обогащению почв столь необходимым для растений кремнием.

Работа по восстановлению почв только начинается, и нам важно не упустить время. Наша задача — если не сделать почву живой и здоровой по классификации FAO, то хотя бы приблизиться к этому определению. Ведь нам советская власть оставила почвы почти в идеальном состоянии, и последние 25 лет мы только и делаем, что «проедаем» это наследство.

«Хуже всего дела обстоят там, где выращивается сахарная свекла. Мы так гордимся нынешним рекордным урожаем этой культуры, но на самом деле, мы не собрали этот урожай — мы взяли его взаймы у будущих поколений.» Фото сельхозпортал.рф

«При тех же ресурсах можно увеличить сбор урожая на треть»

— Если мы говорим о том, что из-за изменения климата потери в урожае неизбежны, насколько в таком случае достижимы заявленные Минсельхозом показатели о ежегодном сборе в 5 млн тонн зерна?

— Здесь я хочу сослаться на исследование моих немецких коллег, которые провели исследование структуры недобора урожая. Там учитывалась масса факторов — погодных, климатических, технологических… Так вот, даже при тех изменениях в климате, которые есть, мы могли бы собирать дополнительно от 9 до 12 центнеров зерна с гектара. То есть если сейчас мы говорим про нашу среднюю урожайность в 20 центнеров, то наш потенциал — 30!

— Так на чем мы теряем?

— Исключительно на неправильной организации труда, или, как это сейчас принято говорить, на логистике. Даже если оставить то же количество семян, удобрений и средств защиты, но все делать вовремя, в нужной последовательности и по науке, можно добрать эти 9—12 центнеров. Иными словами, проблема в качестве и, что немаловажно, в количестве специалистов, которые сегодня работают в поле. Людей, которые ежечасно принимают решения, цена ошибки в которых очень высока.

— А что не так со специалистами?

— Аграрный университет проводил исследование кадрового обеспечения АПК РТ. Я когда эту статью прочитал, мне стало, мягко говоря, не по себе, хотя я прекрасно осведомлен о кадровых проблемах в сельском хозяйстве. За последние 4—5 лет (исследование заканчивается 2014 годом) количество профессиональных агрономов в хозяйствах республики сократилось на 18%. Если исходить из этих условий, у нас через 20 лет вообще не останется ни одного агронома. В этой же публикации приводится достаточно широкий перечень районов, где нет ни одного агронома моложе 30 лет. То есть в районе, где пашни 40—50 тысяч гектар, нет ни одного молодого специалиста! В еще одном исследовании, проведенном кафедрой организации труда КГАУ, говорится, что две трети работающих сегодня в Татарстане агрономов получили образование еще в советское время, то есть четверть века назад.

— Ваша профессия столь непопулярна?

— Дело не в популярности. У нас в советское время агрономов выпускали несколько техникумов, плюс 75 человек каждый год выпускал сельскохозяйственный институт. А сейчас в РТ от силы две техникума, которые готовят агрономов, выпускающие в лучшем случае 25—30 человек, и наш университет, где выпуск бакалавров тоже составляет 25 человек ежегодно. Обучение в магистратуре продолжают только 10 из них.

— А какова реальная потребность республики в «новой крови»?

— По востребованности рынком труда на селе агрономы стоят на третьем месте. В это сложно поверить, но в республике есть хозяйства, и их достаточно много, которые вообще умудряются работать без агрономов. Конечно, далека от идеала и структура обучения в вузе — у нас есть землеустроители, садовники, представители специальности «агробизнес», и только одна группа специалистов по защите растений, то есть агрономов в чистом виде. Но тут мы упираемся в контрольные цифры приема, которые дает Москва.

С другой стороны, руководители хозяйств сами не хотят вкладываться в обучение ребят, поэтому просят готовых специалистов, хотя мы готовы обучать на целевой основе человека даже не под конкретный район, а под условия конкретного хозяйства.

Еще одна причина нынешней непопулярности специальности агронома — сложный ЕГЭ; общий порог ЕГЭ для поступления к нам — 180 баллов. Абитуриенты агрономического факультета сдают профильную математику, хотя даже в медицинский институт математику сдают базовую. Здесь без репетитора не обойтись. Сельским детям — а именно они и идут на обучение в аграрный университет — крайне сложно сдать этот предмет. Во-первых, дело в качестве школьной подготовки на селе. А во-вторых, в элементарном отсутствии денег на подготовку по математике и биологии у родителей. А если еще человек родился и вырос в татарской деревне, то ко всему прочему надо добавить языковой барьер. Наконец, если раньше ребята шли к нам сразу же после окончания техникумов, то теперь после техникума они идут в армию — отсрочка дается только один раз, а за год службы у них могут запросто поменяться приоритеты. Отсюда острая нехватка среди студентов именно ребят: в группе из 25 студентов 15 человек — это девушки, хотя традиционно профессия агронома считается чисто мужской.

Нельзя не сказать, увы, и о качестве подготовки специалистов. В результате перехода на двухуровневую систему подготовки специалистов, студенты стали учиться на год меньше. Сокращение учебного времени идет, в первую очередь, за счет практики, при этом часто практику мы вынуждены порой давать раньше, чем теоретическую часть. Представьте, что хирург сначала учится резать, а потом изучает анатомию — у нас примерно такая ситуация.

— Радик Ильясович, насколько перспективной и подходящей для нашей страны вы считаете систему подготовки узких специалистов?

— По такой модели давно работают и Европа, и Америка — там уже практически не осталось агрономов в классическом понимании этого слова, а есть менеджеры по фитосанитарии, менеджеры почв, менеджеры по удобрениям и т. д. Возможно, это и наш путь совершенствования процессов управления в сельском хозяйстве. В соответствии с этой моделью хозяйство заключает контракт с таким специалистом, и на протяжении года контрактник ведет надзор исключительно в своей области. Он же доносит до сельхозтоваропроизводителя информацию о новейших научных разработках в своей области. Мы как-то были на научной конференции в Германии. Это не скучное научное заседание в нашем понимании — это площадка для общения представителей науки и сельского хозяйства. Конференц-зал был битком набит фермерами, они приехали туда с женами и детьми. Все очень шумно и весело. Казалось бы, атмосфера совсем не серьезная. Но если что-то фермера заинтересовало, это будет использоваться уже едва ли не с завтрашнего дня. И этот процесс обоюдный — фермер кровно заинтересован в прибыли, ученые заинтересованы во внедрении инноваций. Я всегда говорю это своим студентам: агроном — это архитектор, прораб и мастер в одном лице. Как архитектор он составляет проект урожая, как прораб — просчитывает, какие ресурсы нужны для его реализации, и уже как мастер управляет людьми и процессом.

«Агроном — это архитектор, прораб и мастер в одном лице. Как архитектор он составляет проект урожая, как прораб — просчитывает, какие ресурсы нужны для его реализации, и уже как мастер управляет людьми и процессом». Фото tetushi.tatarstan.ru

— Вы часто сетуете на отношение к агрономам со стороны собственников бизнеса. Оно как-то меняется в последнее время?

— К счастью, да. К нам сейчас приходят руководители хозяйств, говорят — «готовы хоть сейчас платить по 50 тысяч рублей, только дайте нам специалиста», хотя еще несколько лет назад эта цифра казалась астрономической. А ведь экономика простая: если хозяйство на 10 тысяч га тратит 20 миллионов рублей на средства защиты растений и еще столько же на удобрения, агроном может сэкономить как минимум 10% от этой суммы. Отнимите от 4 миллионов 600 тысяч его годовой зарплаты и получите 1, 4 миллиона рублей чистой экономии в год.

Приведу пример из собственной практики. Одна крупная компания решила инвестировать в сельское хозяйство. Инвестор нанял агрономов, поставил планку урожайности (читай, прибыльности): все, что будет заработано сверх плана — личные заработанные деньги специалистов. Так вот эти люди приезжали ко мне на кафедру с вопросами каждый день! Честно признаюсь — я не знал, куда от них деться, в конце концов, вообще перестал брать трубку. Они поставили домик в поле и просто жили там. В первые два года результат был колоссальным. На третий год руководство хозяйства решает, что его агрономы слишком хорошо живут, и «сажает» их на зарплату. По итогам того же года хозяйство вернулось к среднестатистическому уровню урожайности и прибыльности.

Очень важно и то, что делается на уровне Минсельхоза и правительства РТ в части социального устройства людей — есть много программ для молодых специалистов, призванных способствовать притоку кадров на село, и они работают. Приходит понимание того, что сельское хозяйство — это не черная дыра, а нормальный бизнес, и чтобы его построить, надо вкладываться не в железки, а, в первую очередь, в людей. Отрадно, что и сами студенты становятся более целеустремленными, любопытными. В КГАУ учится много детей фермеров, и они задают вопросы именно по своему хозяйству и профилю.

Продолжение следует