Батулла и его братья: брутальная современная хореография на сцене MOÑ
VII фестиваль современной хореографии «Площадь свободы» в Казани на прошлой неделе на театральной площадке MOÑ закрывал проект «Nafs (Эго)» Нурбека Батуллы. Спектакль объединил казанский феномен, Кул Гали и балет. Подробности — в репортаже «Реального времени».
Мы, хореографы, народ плечистый
«Нәфес» в переводе с татарского языка означает не просто «эго». Это алчность, ненасытность, жадность, страсть. Впервые спектакль показали на сцене ДК Рассвет в программе IX Международного фестиваля современной хореографии Context. Diana Vishneva. Годом ранее на «Контексте» прозвучал перформанс «sak sok».
«Nafs» во многом продолжает эти идеи, хотя делает это менее явным способом. Основа «sak sok» — одноименный баит о двух братьях, которых прокляла мать, и они превратились в птиц. Братьев играли Нурбек Батулла и видный казанский брейкер Марат Казиханов, вскоре к ним в качестве трикстера финала подключился как танцор Йусуф Бикчентаев. Свет, электронная и живая перкуссионная музыка рассказывали историю расставания, встречи, перерождения и инициации. На прошлой неделе был издан саундтрек к спектаклю, записанный во время показа в Центре имени Мейерхольда — это современная, но и очень языческая запись.
«Nafs» расширяет эти методы. Здесь танцоров пятеро — Батулла, Казиханов, Айрат Файзрахманов, Марат Хайруллин, Григорий Кириллов, словом, двигатели уличных танцев в Казани. Музыканты — электронщик Булат Абдуллин, мультиинструменталист Йусуф Бикчантаев (в частности, отвечает за перкуссию, гитару и трубу) и Сугдэр Лудуп (дошпулуур, шоор, горловое пение). Значительная часть музыки — это извлекаемые из инструментов скрипы, вскрики и короткие секвенции. Движения танцоров преобразуются в генеративную графику от Дениса Елагина. В целом это импровизационное действо, заключенное в несколько фрагментов.
«Nafs» также явно связан с проектом «Кыйссаи Йосыф», в котором Батулла год обучал по актерской методике Демидова непрофессиональных актеров, а они потом делали на основе легенды Кул Гали перформансы, инсталляции и исследования (а променад-опера «Юл» попала в лонг-лист «Золотой маски»).
Пятерых героев спектакля можно воспринимать и как одного человека (а что — все бритые, наглые, спортивные), как и, к примеру, братьев пророка Йусуфа, которые в начале поэмы вывозят его в пустыню, решают убить, но вместо этого оставляют заточенным в колодце. Поэма Кул Гали во многом о покорности, о том, что если верить в божье провидение, то все с тобой будет хорошо.
«Nafs», разумеется, напротив — про эгоцентричность. Пять человек — это еще и бойз-бенд. С кем себя ассоциирует зритель? С брутальностью? Цинизмом? Суфийской безмятежностью? Ранимостью? Или истощенностью? Герои медленно выходят в пространство, то объединяются, то, напротив, начинают драться друг с другом. В углу стоит куб, в котором каждый может показать некий сольный танец — к примеру, Казиханов оборачивает голову футболкой, словно чалмой, и предстает экстатическим богомольцем. Движения становятся и основой для видео, которое транслируется на экране, занимающем большую часть задника.
«Многие думают, что современное искусство ничего не хочет сказать. Это не так»
Феерия наступает, когда Батулла выходит в балетном костюме, а остальные участники, по его выражению, «гасят его».
По его выражению — потому что потом Батулла начинает объяснять, что происходит на сцене. Хитрый ход — опередить критиков и дать свою трактовку. Так сказать, проявить личностный подход. Насколько это искреннее высказывание — судить зрителю.
— Ну что мы хотим этим сказать? — начинает автор. — Многие думают, что современное искусство ничего не хочет сказать. Это не так. Мы хотим сказать. Конкретно я — хочу сказать. Тот эпизод, который вы сейчас увидели, парни меня зачморили — это как бы типа общество против индивидуализма, да? Человек, личность против толпы.
Далее в явно подготовленном, но импровизированном монологе Батулла пустился в разговор про эго — мол, все происходящее касается эго, нәфес.
— Вот есть куб — мы визуально разделили сцену на две части, — коснулся он сценографии, — две неравные части. Это перекликается с той сценой, которая только что была. Я один к четырем — вот и зал поделили один к четырем. Вот здесь экран висит, а здесь нет. Не потому что экран нельзя растянуть. Просто тут начинается куб. [Мы так сделали], чтобы проекция на куб не попадала. А куб — это некая зона откровения. А здесь все ходят медленно — это череда перерождений. Все рождаются-умирают, а эго остается неизменным.
Батулла явно обращался к фестивальной аудитории, среди которой было немало его коллег, отметив, к примеру, что на ранних показах куб отсутствовал: «Потому что финансирования еще не было. Ну представьте, как бы было без куба?»
И предложил все снимать на телефон и выкладывать в «Инстаграм». И перешел сначала на татарский («Почему я зашел в этот куб? Что я хотел сказать? Что я хочу, я до этого момента не понимал. Вероятно, я ничего не хочу сказать»), а потом и вовсе — на глоссолалию и конвульсивные движения.
Смех смехом, но Батулле, которому явно приходится бороться не только с эго, но и с медийным образом, явно нужно балансировать между серьезным и шуточным, не уходя в область «чистого современного искусства», но и не превращаясь в его глашатая.