Айгель Гайсина: «Татарский язык — очень вместительный, на нем классно писать панчи»

«У обеих моих субличностей, татарской и русской, свое «нашевсё» — Тукай и Пушкин»

— Айгель, когда ты начала говорить на татарском, насколько долго это был твой основной язык, есть ли у тебя детские воспоминания, связанные с ним?

— С момента, как себя помню, я говорила по-русски и по-татарски. Меня рано отдали в садик, он был татарский, и школа была татарская до пятого класса — все предметы были на татарском. Наверное, самым удивительным воспоминанием был как раз переход в пятом классе — математика стала русской, история, много терминологии пришлось осваивать заново. В семье говорили на обоих языках, со старшими родственниками — только по-татарски. С бабушками и дедушками по-русски разговаривать было нельзя — они очень болезненно ощущали вот это растворение потомков в русскоязычной среде, даже между собой мы всегда говорили по-татарски при них, чтобы они не ворчали.

Когда я перешла в русскую школу, там были татарские группы для носителей языка, где мы изучали татарский как родной — грамматику, орфографию. Последние классы я училась в пушкинском лицее, это тоже была школа с обучением предметам на русском языке, но там были очень сильные татарский язык и литература, у нас, у татарской группы, было много часов, мы изучали и то, и другое довольно глубоко.

По-татарски же можно зарифмовать не только концы строк, но и внутри строк еще 50 раз все слова друг с другом — это офигенно дружественный язык для стихосложения

— Писала ли ты в юности что-то на татарском? Может, что-то читала из татарского в школе?

— Да, писала с детства стишки и песенки на обоих языках, хотя по-русски чаще. В школе у нас была углубленная программа татарской литературы, мы читали и анализировали классиков, писали сочинения, все, как на уроках русской литературы. Примерно в одно и то же время узнали названия деревень, по которым скитался Тукай, и географию ссылок Пушкина. Вот у Тукая — Кушлавыч, потом Очиле, потом его путь по приемным семьям. И параллельно — Пушкин, у которого — Михайловское, Болдино и тому подобное. У обеих моих субличностей, и у татарской, и у русской, есть свое «нашевсё» — Тукай и Пушкин. А так, всех уж изучали — Абдулу Алиша, Кол Гали, Каюма Насыри, Исхакый, Фэйзи, Амирхана, Дэрдемэнда, Туфана Миннулина, многое.

— Как у тебя проходили уроки татарского языка и литературы, какие были отношения с учителями?

— В старших классах у меня была самая лучшая в мире учительница татарского языка и литературы, в ней было очень много любви к языку. Мы ходили на уроки с огромным счастьем, она была учитель в самом восхитительном смысле этого слова, была духовный наставник, ей было важно не только в нас вложить любовь к литературе, а еще и воспитать в нас то, что называется «иман», не в религиозном смысле, а в общедуховном. Она нам часто говорила «рәхмәт», не как «спасибо» за поднятую руку или правильный ответ, а как благодарность за наше желание думать, за достойное поведение, за проявления внутренней культуры, это звучало как искренняя благодарность за все зачатки человеческого в нас. Моя бабушка была абыстай и организовала в деревне школу, где обучала детей Корану и арабской письменности. Вот она тоже говорила «рәхмәт» детям в таком же смысле — не за то, что было оказанной ей лично услугой или правильным ответом у доски, а за какие-то поступки высокоорганизованной личности. Например, узнав о том, что ребенок помог кому-то в беде, совершил доброе дело, бабушка ему говорила не «молодец», а «спасибо», то есть она лично была благодарна ему за то, что он ведет себя по-человечески, ей это лично было очень важно, мне кажется это очень красиво.

«Мне кажется, татарский — идеальный язык для написания песен»

— У тебя есть в раннем, «акустическом» периоде несколько татарских песен, вроде «Кара айгыр». Как они появились?

— «Кара айгыр» я придумала лет в 18-19, не помню, если честно, как. Я часто тусовалась в деревне, болталась по полям, по речкам, там кони, стада коров, гуси, все виды жизни.

— Тогда можешь рассказать, как появился татарский текст в «Татарине» и откуда появился трек «Буш баш», который, мне кажется, во многом предвосхитил саму манеру текста в «Пыяла»?

— Татарский текст в «Татарине» появился потому, что мне нужна была прямая речь вернувшегося татарина, конечно, он должен был заговорить по-татарски. «Буш баш» может быть один из примеров моего восхищения емкостью татарского языка, он очень вместительный, на нем классно писать панчи. «Буш баш, буш кесә» — пять слогов. А «Пустая голова — пустой карман» — 10 слогов. И уже размазался весь смысл. Я всегда восхищалась тем, как круто очень простые строчки звучат по-английски, потому что там короткие слова и получается большой удельный вес смысла на каждой букве, от этого любой самый незатейливый текст звучит афористично. Когда начинаешь переводить английскую песню, результат часто звучит примитивно, потому что смысл размазывается по длинным словам и уже не бьет в яблочко одним ударом.

Вот по-татарски тоже можно писать емко, мне кажется, это идеальный язык для написания песен. И ударения в нем плавают как хочешь, и все рифмуется со всем. Я всегда удивлялась тому, что в татарской традиции стихосложения не парятся с рифмовкой первой и третьей строки в перекрестной рифме а в русской — парятся, хотя по-русски это делать сложнее. По-татарски же можно зарифмовать не только концы строк, но и внутри строк еще 50 раз все слова друг с другом — это офигенно дружественный язык для стихосложения, но почему-то вот традиционно рифмуют вторую и четвертую строку, а внутри четверостишия не рифмуют. Мне интересно, почему так. Ну и вообще, много чего интересно сравнивать в татарской и русской стихотворной и песенной традициях, мне кажется, я неосознанно тащу многое из татарской традиции в свои русские тексты, а из русской — в татарские.

— Ты участвовала в акции «Мин татарча сөйләшәм», в фестивале Tat Cult Fest. Как ты относишься к так называемой «татарской альтернативе»? Мне кажется, ты все равно стоишь в стороне, в это явление не внедряешься, а остаешься независимым творцом. Что-то тебя смущает?

— Прекрасно отношусь к татарской альтернативе, очень восхищаюсь тем, как она расцветает с каждым годом. Немного переживаю, что будет дальше, сейчас ее двигают мои ровесники и молодежь, которые глубоко знают язык, не только на бытовом уровне, но и на литературном, потому что они не только в семье по-татарски общаются, но и книжки читали и читают, им легко и естественно находиться в татарском культурном контексте. Но я боюсь, что у этой волны через какое-то время может быть не очень феерическое продолжение, молодежь, которая придет лет через 10, возможно, не будет знать язык настолько, чтобы на нем что-то классное придумывать. Надеюсь, что эти мои опасения не оправдаются. А в стороне я стою, наверное, просто потому, что не тусовщица, у меня с детства не было творческого коммьюнити и я не выработала навыков становиться частью чего-то большего.

«Очень крутое чувство — когда тысяча-две тысячи человек хором подпевают тебе по-татарски»

— Ты говорила, что у тебя дочь поет твои татарские песни. Много ли она знает татарских слов, насколько для тебя это важно?

— Она знает очень мало. Для меня это важно, и это расстраивает меня, но жизнь такая штука. Это то, чего я не смогла дать, хотя очень хотела, не случилось языковой среды, не хватило у меня настойчивости. Я отдала ее в татарский садик, чтобы она там добирала язык, но через полгода забрала, потому что это был обычный садик у дома, где 40 детей, на которых физически не хватает сил и внимания у воспитателей, и ребенку там было плохо. Если бы нашла классный более-менее малокомплектный татарский садик с внимательными педагогами, пусть платный, я бы отдала туда, но не нашла, а мне было важно, чтобы ребенок был в психологическом комфорте.

— Насколько лояльно, по-твоему, русскоязычная публика отнеслась к «Пыяла»? Как эти треки воспринимают вне Татарстана?

— Русскоязычная публика отнеслась очень вдохновенно, и не только русскоязычная, но и зарубежная, и это прямо так круто, мы не ожидали такой теплой реакции. Люди пытаются понять слова, пишут — какой офигенно красивый у нас язык, как он стильно звучит, спрашивают, а что еще есть у нас у татар татарского послушать, начинают изучать нашу сцену, культуру, делятся с нами какими-то своими изысканиями. Песню «Ул» мы повесили с лирик-видео на иске имля — нам стали приходить сообщения о том, как ребята копаются в истории нашей письменности, удивляются, спрашивают, где найти алифбу арабицы. Татары, которые в поколениях уже потеряли язык, и те, кто прошли через травмы, связанные с сокрытием своих татарских корней, родители которых уезжали куда-нибудь за пределы Татарстана и меняли имена на русские, пишут в директ, что, слушая нас, пытаются его заново обрести. Много трогательных историй от тех, кто едва помнят своих абик и бабаев, и чувствуют, что с потерей языка утратили огромную часть своей идентичности, и через нашу музыку как будто заново ее пытаются нащупать. У нас самые большие сольники в Питере и Москве, и это, конечно, очень крутое чувство — когда тысяча-две тысячи человек хором подпевают тебе по-татарски.

— Изменилось ли твое отношение к языку с детства?

С детства изменилось, наверное, только одно — появилось осознание того, насколько я счастливый и богатый человек, что знаю свой родной язык, насколько огромная часть моей личности вокруг него выстроена и насколько все могло быть иначе, если бы я выросла за пределами Татарстана. Расти на родной земле — это огромное преимущество. Только выйдя на аудиторию за пределы Татарстана я услышала истории боли, вины, стыда, они меня шокировали, «респект, что не стыдишься петь на родном языке» — это самое удивительное, что я слышала, мне даже в голову никогда не могло прийти, что этого можно стыдиться — потому что я никогда не сталкивалась с ксенофобией, а ее оказывается очень много и это ужасно, когда она затрагивает с детства, когда ты очень уязвим, самое ядро твоей личности — твою кровь, твоих предков.