Вадим Дулат-Алеев: «Наша задача — сохранение и развитие отечественной музыкальной культуры»

«Мы — хранители традиций»

— Вадим Робертович, вы всего лишь третий человек, занявший кресло ректора нашей консерватории за 75 лет с ее основания. В чем вы сидите свою задачу на этом посту? Будете продолжать традиции Назиба Жиганова и Рубина Абдуллина или «новая метла» заработает по-новому?

— Консерватория — структура, которая играет особую роль в современной культуре. Отчасти эту роль отражает само название нашего вуза: мы — хранители традиций. Это очень важный институт сейчас, когда ветер изменений слишком сильный. В это время якорь приобретает особое значение для любого судна. И корабль отечественной культуры имеет якоря, которые позволяют не оторваться от родных берегов и не оказаться неизвестно где, в чужом океане… Один из таких якорей — консерватория как тип учебного заведения. Российские консерватории — уникальное явление в мировом масштабе, это наша гордость.

Уникальность эта состоит в том, что мы — вершина трехступенчатой системы музыкального образования, такого в мире больше нигде нет. Эти три ступени — музыкальная школа, колледж и вуз.

Профессиональное музыкальное образование начинается с 6—7 лет. На два года опоздал — и ты уже не стал музыкантом! Вот в чем трудность и уникальность нашего учебного заведения. Мы даем профессию высокой степени кристаллизации. И получать ее очень трудно, но когда человек выходит из консерватории — он профессионал высочайшего уровня и автоматически входит в золотой фонд хранителей отечественной культуры. И каждая консерватория в отдельности создает этот фонд.

А на нас лежит еще и дополнительная миссия. Мы находимся в Татарстане, и наша задача — сохранение и развитие татарской музыкальной профессиональной культуры. В этом плане мы уникальное, единственное в мире учебное заведение. Все 75 лет своей работы консерватория посвящала именно сохранению и развитию лучших традиций татарской музыкальной культуры. И мы обязаны продолжать эту свою работу.

Кроме того, мы — вуз мирового уровня. Уровень нашей школы подтвержден на лучших мировых площадках. Нам надо и сохранить его, и развивать в соответствии с мировыми тенденциями. В этом тоже заключается объемность нашей задачи.

«Человеку скоро уже 50 лет, а он все считается молодым перспективным специалистом»

— Глобальные задачи понятны. А конкретные вещи, которых надо добиться, вы для себя уже наметили?

— В первую очередь я вижу одной из своих задач, чтобы представители молодого поколения талантливых музыкантов начали делиться опытом со студентами, приходили к нам преподавать, занимали более высокие позиции в структуре вуза. Мы уже делаем такие предложения. И я даже не могу сказать, что это новые люди — они ведь все наши выпускники. Наши молодые композиторы — Эльмир Низамов, Ильяс Камал, Ляйсан Абдуллина, уроженец Туркменистана, наш выпускник Мердан Бяшимов. Певцы, которые поют на лучших сценах мира: Рузиль Гатин, Влада Боровко, Михаил Казаков, Алексей Тихомиров и другие — на мой взгляд, они были бы очень интересны на позициях педагогов. Но они, к сожалению, пока слишком заняты. Эта ситуация относится ко всем нашим специальностям.

У нас ведь бывает так, что человеку скоро уже 50 лет, а он все считается молодым перспективным специалистом. Когда я спросил одного своего коллегу из Московской консерватории, как он отметил свой 50-летний юбилей, он мне ответил: «Ну что вы. Такую цифру у нас отмечать не принято».

Настрой на долголетие, конечно, вещь позитивная. Но ведь период активной творческой работы, роста, когда уже есть и профессиональная зрелость, и энергия свежего взгляда на вещи, наступает значительно раньше. Надо больше прислушиваться к современности. И сделать это, не откладывая в долгий ящик!

— А консерватория может это сделать?

— Может. Надо уговорить, убедить этих молодых людей, профессиональных лидеров своего поколения, чтобы они занялись педагогической работой сейчас, пока они еще молоды. Эта задача должна решаться. Это даст нам и обновление творческого процесса, и повлияет на то, с какими программами мы выходим к публике, в каком стиле и в какой эстетике идут наши концерты.

— То есть, таким образом, вы хотите немного омолодить сценические традиции?

— Почему бы нет? Мы должны формировать вкусы к музыке, показывать зрителю новые направления. И этим мы отличаемся от эстрады. Потому что эстрада идет за зрителем, а мы должны идти рядом с ним, и даже чуть впереди него. Это и есть наша миссия по формированию и воспитанию художественного вкуса у публики, и в конечном итоге — миссия по сохранению культурного уровня.

— Сложившийся преподавательский коллектив не станет возражать против того, что к ним присоединится молодежь и тоже начнет учить студентов? Не возникнет ли здесь конфликта авторитетов?

— Вуз — это очень крепкая и продуманная система. Консерватория выстроена так же строго, как любой другой вуз. У нас есть профессора, доценты, старшие преподаватели, преподаватели, ассистенты-стажеры — все позиции академического высшего образования. И никогда молодой специалист не придет сразу на позицию профессора, это не предусмотрено регламентом. Поэтому хаоса тут не будет.

А вот авторитет — тонкая вещь. В искусстве авторитет не зависит ни от возраста, ни — парадокс — от широкой известности.

У нас есть люди, чей педагогический авторитет незыблем, но человек, не имеющий отношения к музыке, не знает их фамилий. И наоборот: в газетах может на каждой странице мелькать какая-то фамилия, но внутри профессионального сообщества этот человек авторитета еще не заработал. Это особенность любого творческого сообщества, ведь искусство держится на принципах меритократии, когда на руководящих позициях должны быть только лучшие.

«Сейчас у нас практически нет случайных людей»

— Кстати, о молодежи. Изменился ли портрет студента консерватории за последние лет 10—20?

— Изменился. Я сравню с 1990-ми и началом 2000-х. Те, кто к нам приходит сейчас, кажутся мне более ответственными людьми, более увлеченными своей профессией. Это звучит парадоксально, но, кажется, я знаю ответ, почему так происходит. Сейчас для получения образования возможностей очень много.

И почему же среди такого количества возможностей ты идешь в консерваторию? Идешь, зная, что это несколько часов в день обязательной работы за инструментом, помимо учебного расписания? Зная, что зарплата при такой трудоемкости остается все же невысокой (хотя музыканты могли бы получать и больше, учитывая, сколько труда затрачивается на создание музыкального продукта)?

Просто человек четко знает: это его профессия. Он родился музыкантом. Он не может не играть. А иначе здесь делать нечего. Если ты пришел сюда в поисках легкого заработка, то ты здесь и месяца не продержишься.

Все, кто здесь остаются, — музыканты от природы. От Бога, если хотите. Это люди, которые точно знают: именно это их путь.

— А в 1990-е было не так?

— У меня ощущение, что как-то легче тогда относились к выбору профессии. Очень многие уходили в коммерцию. Легко расставались с профессией. Может быть, и учиться было легче? Я не знаю. Но сейчас, в отличие от тех времен, у нас практически нет случайных людей. До высшего музыкального образования доходят только те, кто музыканты от Бога. И учатся они с другой ответственностью.

«В «ТикТоке» пользуется популярностью сцена надевания тубы соседу на голову»

— Не секрет, что информационное пространство кардинально изменилось. Появилось много каналов, через которые можно воздействовать на аудиторию. Не кажется ли вам, что есть смысл прийти к молодежи в той среде, которая органична для их восприятия, — в «Инстаграм», в «ТикТок»?

— Вопрос непростой. Наши некоторые коллеги пришли в «ТикТок». Там может пользоваться популярностью, например, сцена надевания тубы соседу на голову. Но если вы выложите исполнение произведения классической музыки — думаю, что вы не попадете в популярные рекомендации.

Музыка — искусство, обращенное к слуху, а «ТикТок» — это зрелище, там количество просмотров, а не прослушиваний. Но я двумя руками за то, чтобы наращивать присутствие во всех соцсетях и на всех платформах.

Конечно, будем думать не только над тем, как увеличивать присутствие, но и над самим контентом. Это как раз один из способов решения задачи, с которой начался наш разговор. Мы должны сами о себе рассказывать, а не ждать, когда кто-то придет спрашивать, что же тут у нас происходит.

— Хотелось бы увидеть. Потому что пока непоколебим в обществе стереотип о том, что консерватория — это строгий мужчина во фраке и субтильная девочка со скрипкой.

— Мы опровергнем этот стереотип и покажем, что наши студентки могут составить конкуренцию фотомоделям.

Консерватория — это не что-то, связанное с позапрошлым веком, здесь учатся и работают творческие, молодые, современные люди, которые в курсе всех новинок и искусства, и общественных тенденций.

Вообще-то мы активные участники общественной жизни, но, видимо, где-то недорабатываем в области имиджа. Это следующая область, над которой мы начали работать, — вопрос открытости и информированности о нашей деятельности.

При этом ведь на наших концертах всегда аншлаг. Откуда-то же он берется. Все, что мы делаем, абсолютно резонирует с современностью. Но, видимо, что-то нам нужно поменять в работе по связям с общественностью.

«От того, что мы делаем, зависит жизнь целого направления татарской культуры»

— В фокусе вашей работы еще и научная деятельность, все-таки вы музыковед.

— Да, консерватория еще и научный центр. У нас сильная музыковедческая школа, аспирантура, издательство, диссертационный совет, первый и единственный в Поволжье. Я его лично открывал в 2003 году, будучи проректором консерватории по науке. Он до сих пор успешно работает, у нас, по-моему, около 100 диссертаций защищено со всей страны, к нам приезжают и из Москвы.

— Казалось бы…

— А знаете почему? Потому что мы немного опережаем даже некоторые наши столичные советы по своей открытости новым течениям. Например, диссертация, которая в свое время, как я полагаю, вызывала вопросы в Москве. Она — о цифровой музыкальной культуре. Это было всего лишь несколько лет назад. Мы эту диссертацию встретили с большим интересом, здесь состоялась ее успешная защита. А сейчас цифровая культура — составная часть национального проекта «Культура», и это стало обиходным выражением.

Это как раз один из примеров того, как консерватория предвосхищает те тенденции, которые потом станут массовыми. Они у нас обретают сначала экспериментальную форму, откристаллизовываются, а потом переходят в жизнь.

Мне вспоминается сцена из фильма «Дьявол носит Прада», когда у героини Мерил Стрип состоялся диалог с сотрудницей. Она сказала: «Прежде чем вы надели вот этот свой свитер, который, как вам кажется, демонстрирует вашу независимость, над его цветом работала куча профессионалов. Они выбрали этот оттенок, как вы выразились, из кучи тряпок, а потом он спустился дальше, до широкого употребления». Так и у нас: из огромного количества возможных направлений движения опытным путем, благодаря талантливым композиторам, исполнителям откристаллизовывается новое направление, новая эстетика, которая потом становится массовым трендом.

— Вы в свое время открывали здесь курс этномузыкологии. Он о татарской музыкальной культуре или более общий?

— Специальность этномузыкологии была введена в начале 2000-х годов, а я был инициатором открытия в Казанской консерватории этой специальности. Обучающиеся по этой специальности изучают традиционную музыкальную культуру народов России. Они делают совершенно потрясающую редкую работу. Мы берем на курс всего по 2—3 человека в год, это редчайшие, штучные профессионалы. Они ежегодно отправляются в полевые экспедиции по разным районам страны, чтобы фиксировать музыкальный фольклор. Наши специалисты записывали песни от исполнителей 1910—1920-х годов рождения! От тех, кто запоминал эти песни еще до революции, а сейчас эти люди уже почти все ушли. А наши специалисты буквально на последних вздохах подхватывают это наследие!

Ведь традиционная культура уходит на глазах, и если бы не была создана эта специальность, мы бы могли последние крупицы фольклора потерять.

Потом здесь этот материал обрабатывается, записывается. Конечно, в первую очередь мы изучаем татарский фольклор, у нас есть целая серия фолиантов, которая называется «Памятники татарского народного музыкально-поэтического творчества». Я инициировал издание этой серии еще в 2006 году. И начали мы с того, что издали материалы астраханских татар. У них есть редчайший жанр хушаваз. Это эпический жанр, который у татар других регионов не встречается. И исполнителями этого эпоса были люди 1910-х годов рождения. Потом были пермские татары, сибирские, татары Башкортостана, Ульяновской области, Мордовии... Сейчас мы можем уже показать многотомное издание из этой серии.

— Это же как-то потом используется?

— Конечно. Мелодия зафиксирована, ее уже можно разучить. В свое время, в 1920—30-е годы, татарские классики — Музафаров, Ключарев, чуть раньше Султан Габаши — ездили, собирали фольклор, издавали сборники. А потом композиторы брали татарские мелодии из этих сборников и создавали симфонические произведения.

Другое направление — фольклорные ансамбли. Они берут материал из сборников фольклорных экспедиций. Ведь подумайте только: пройдет еще немного времени — и уже никто из ныне живущих людей не будет петь эти песни. Но они сохранены. И какой-нибудь композитор, условно следующего поколения, возьмет и сочинит произведения на основе этих напевов. И тем самым будет сохранена высокая татарская культура. Так это и работает — на сохранение традиции, которая таким образом никогда не закончится. Вот так это небольшое количество специалистов сохраняет целый огромный пласт музыкальной культуры.

Ведь Казанская консерватория, по меркам других вузов, — количественно небольшой коллектив. Но от того, что мы делаем, зависит жизнь целого направления татарской культуры.

«Пришло время понять Жиганова по-новому»

— Как вы думаете, как будет развиваться дальше татарская музыка? В каком направлении она пойдет — может быть, в цифру?

— Она туда обязательно пойдет. И обязательно будет нужна. И если не пойдет — это будет плохой симптом. Наши молодые композиторы пишут музыку. У нас есть великолепный симфонический оркестр под руководством Александра Сладковского. Это один из лучших дирижеров, на мой взгляд, не только российских, но и мировых. С совершенно уникальной энергетикой, с уникальным талантом подбирать концертную программу. Он записывает всего Шостаковича, Рахманинова. Сейчас он взялся за Стравинского…

— А всего Жиганова он пишет?

— Конечно, пишет, постепенно. Каждый год симфонический оркестр проводит фестиваль «Мирас», на котором играется какая-нибудь забытая симфония Жиганова. Вот она не игралась 60 лет, а почему? Просто сейчас пришло ее время. Сейчас пришло время понять Жиганова по-новому. Мы видим, что это очень интересный композитор эпохи неоромантизма.

Дело в том, что у нас очень много симфоний, мы не можем слушать все сразу. Приведу бытовую аналогию: когда вы приходите в магазин, вы же не покупаете все, что видите? Сегодня вы купили одно, завтра — другое. Вот и музыкальное наследие, архив нашей культуры устроен как магазин. Вы приходите туда целенаправленно, но никогда не сможете взять и послушать все подряд.

А что касается дальнейшего развития симфонической музыки, то в системе культуры есть для этого специальные люди, они называются композиторами. На них возлагается надежда, что они откроют для народа, для страны, для республики новый музыкальный мир, создадут новый интонационный словарь. И если мы сейчас с вами ответим на вопрос о том, как будет развиваться татарская музыка, — считайте, что мы закрыли кафедру композиции за ненадобностью. Только композиторы могут создать новый звуковой мир. Поэтому моя задача — беречь кафедру композиции. Она, кстати, у нас до сегодняшнего дня была объединена с теорией музыки. Мы уже посоветовались и решили, что с сентября у нас должна быть отдельная кафедра композиции.

Мы будем всячески поддерживать композиторское творчество и этих людей, от которых мы ждем новый интонационный словарь эпохи.

«В музыкальную настройку детей входит звучание современной татарской музыки»

— Вы работаете и с музыкальной школой?

— Это ведь тоже наше хозяйство, целый кластер музыкального образования. Казанская консерватория отвечает за него на всех уровнях. Это же мы должны готовить методические рекомендации для музыкальных школ.

— А программы музыкальной школы меняются со временем? Казалось бы, там как играли Бетховена, Чайковского и Черни — так и играют.

— Обязательно меняются. Добавляются новые композиторы: София Губайдулина, Алексей Рыбников, Рашид Калимуллин, Резеда Ахиярова, Эльмир Низамов, наши молодые татарские композиторы и татарские классики — когда мы находим неизданные ноты. Это ведь тоже наша работа — готовить ноты к изданию. Кое-что есть у нас, но мы не ограничиваемся нашей библиотекой — мы работаем и в архиве Союза композиторов, архивах театров, они ведь наши творческие единомышленники.

Мы находим произведения или получаем новые от авторов, анализируем, включаем их в репертуарные списки, издаем фонохрестоматии, потом они отправляются в учебные классы. Так в музыкальной настройке современных детей появляется звучание современной татарской, современной русской музыки. Те интонации, те звуки, которые образуют наш интонационный словарь эпохи.

Кстати, это выражение ввел в оборот музыковед академик Борис Асафьев. Об этом немногие знают, но Асафьев в 1938 году написал одну из первых татарских опер — это была «Алтынчеч» на либретто Джалиля. И написал неудачно, ничего татарского в ней не было, наш театр не принял ее к постановке. А уже после него Назиб Гаязович Жиганов написал свою оперу, прекрасную… Возможно, тогда Асафьев и задумался о природе интонационного словаря — он тесно связан с национальной культурой.

— То есть классическая музыка — не муха в янтаре?

— Нет. Но янтарь здесь есть. Представим прочный, красивый, формировавшийся с давних времен кристалл. И если мы будем смотреть через него на наше наследие, оно будет меняться и играть красками. Мы чуть повернули янтарь, и он осветил ту часть наследия, которую мы до сих пор не изучали. Поменялся интонационный словарь эпохи, и мы получили арку в какую-то другую культуру. Так происходило нередко.

Например, в 1970-е годы был перекинут мост из татарской современной музыки в эпоху старинного татарского книжного пения. Этого пласта не было в публичном пространстве лет 50 после революции — религиозная традиция ушла из публичной жизни и жила за закрытыми дверями. Но в какой-то момент наш кристалл повернулся — композиторы Алмаз Монасыпов и Шамиль Шарифуллин вдруг вывели на сцену старинную традицию книжного пения. И произошла смена интонационного словаря татарской музыки!

Сейчас мы тоже наблюдаем, что он меняется. И это естественный процесс. И мы в этом очень активно участвуем через наших композиторов. Все видные татарские композиторы — это наши выпускники.

«Нашим молодым композиторам надо брать пример с Эльмира Жавдетовича»

— Кстати, о композиторах. Пока на широком слуху, в обывательской среде заметен только Эльмир Низамов. Он и в соцсетях, и работает с эстрадой, и очень активен, открыт публике. Остальная молодежь пока держится в тени классической сцены. Не думаете ли вы, что, может быть, надо как-то помогать им выходить под софиты?

— Дело не только в том, что Эльмир Жавдетович свое творчество активно преподносит и презентует. Дело еще в том, что он очень разносторонний композитор. Он может работать как с публикой, пришедшей на симфонический концерт, так и с публикой, которая слушает музыку более популярного стиля, рассчитанную на более широкие направления.

У поколения нынешних мэтров татарской музыки Рашида Калимуллина, Резеды Ахияровой есть прекрасные образцы и академической, и популярной музыки. Не от направления творчества зависит сейчас успех композитора, а от умения быть интересным для публики.

В былые времена у успешных композиторов были импресарио, которые помогали им «раскрутиться» в общественном пространстве. Сейчас этой практики у композиторов нет, и думаю, что нашим молодым композиторам надо взять пример с Эльмира Жавдетовича, а не ждать, когда к ним придет импресарио и начнет про них всем рассказывать. Хотя, кстати, мы стараемся это делать. Как арт-директор фестиваля «Мирас» я предложил, чтобы в него вошли произведения молодых татарских композиторов. Хотя это в значительной степени риск, мы открываем молодым авторам дорогу на сцену и показываем их публике. Но композиторам нужно и самим что-то делать в плане рекламы своей работы.

— Когда Эльмир Низамов получал премию президента, он говорил, что молодого композитора надо поддерживать на государственном уровне. Он столько лет учился, он хочет жить хорошо, ему надо на что-то покупать жилье и кормить семью. Но на первых порах материальное вознаграждение композитора весьма скромное. Можно ли с этим что-то сделать и изменить ситуацию?

— Вы правы. Боюсь сказать непопулярную вещь, но это — подвижничество. Талант должен иметь силу, чтобы расти вопреки трудностям. Иначе он будет неинтересен. Эльмир Низамов добился всего своим трудом. И в этом исключительно его заслуга. Именно поэтому он сейчас может говорить от лица целого поколения своей профессии. Композитору, который еще ничего не добился, если создать сразу абсолютно все условия, то можно этим охладить его творческий пыл.

— То есть художник должен быть голодным?

— Я так не могу сказать, это право выбора самого композитора. Это очень тонкая материя для того, чтобы мы искали для нее формулу.

Но поддерживать композиторов надо. Композитор не должен работать на стройке или еще где-то, чтобы заработать себе на кусок хлеба. Так было погублено много талантов. Сейчас это слишком расточительно, все-таки композитор — это штучная профессия.

И поэтому государственная поддержка композиторов, безусловно, актуальна — и, кстати говоря, она есть. Из новейшего в этом направлении — поручение президента России Владимира Владимировича Путина о разработке системы мер поддержки композиторов. Есть поручение президента нашей республики Рустама Нургалиевича Минниханова о том, чтобы поддержать композиторов в части звукозаписи их сочинений. И закупки произведений композиторов осуществляются Министерством культуры Татарстана на регулярной основе.

— Таким образом, республика тоже отдельно включается в этот процесс?

— Татарстан — исключительная республика в плане поддержки творчества. Весь век своего существования республика прожила, уделяя постоянное и систематическое внимание развитию искусства и культуры. Мы занимаем передовые позиции по музыкальной инфраструктуре среди регионов страны. У нас есть все — консерватория (а консерваторий всего 12 на всю Россию), Театр оперы и балета, симфонический оркестр, камерные оркестры, хоры, органные залы, филармония, специальная музыкальная школа при консерватории, несколько музыкальных колледжей… И все это не только есть, но и результативно работает!

— Согласитесь, в этом огромную роль в свое время сыграла личность Назиба Жиганова? Он ведь был не только великим музыкантом, но и гениальным менеджером.

— Абсолютно верно. Самое важное в его деятельности — умение заниматься вопросами других людей, создавать условия для их работы. Он создал исключительно высокопрофессиональную консерваторию, и наша задача — развиваться и дальше как вуз мирового уровня, создавать условия для воспитания музыкантов, которые будут прославлять нашу республику, нашу страну. И это главная задача для менеджера искусства (а ректор консерватории, я убежден, это менеджерская позиция). Про свои личные творческие планы я уже забыл в этом кабинете… Разве что фестиваль «Мирас» все-таки оставлю в орбите своей деятельности.

Но главная задача консерватории, которая была и при Назибе Гаязовиче Жиганове, и при Рубине Кабировиче Абдуллине, остается неизменной — совершенствование условий подготовки выдающихся музыкантов.

«Без строгости в каких-то вопросах не удастся решить задачи!»

— У вас никогда не возникало мыслей уехать из Казани? Работать в Москве или даже в Европе?

— Я последовательно отклонял все предложения с переездом — очень люблю Казань. Это не просто мой родной город. Моя семья в нескольких поколениях, которые теряются в глубине времен, — это казанцы.

В Казани есть улица, названная в честь моего прадеда Махмуда Дулат-Али — общественно-политического деятеля начала ХХ века и друга Тукая. Я держал еще в детстве в руках личные вещи и фото Тукая с его автографом, адресованное моему прадеду. Потом эти вещи были переданы в музеи республики.

Что-то держит меня здесь. Хотя когда можно было работать не переезжая, например, вести научное руководство диссертациями в Московской консерватории или в Казахском национальном университете искусств, я, конечно же, соглашался с радостью.

— Легко управлять людьми?

— Это никогда не бывает легко, потому что это работа, которая не строится на алгоритме. Но мне помогает то, что консерватория — мой второй дом. Я здесь уже более тридцати лет. Знаю здесь всех — многих помню с молодого возраста, некоторые — мои ученики со школьного возраста, есть здесь и мои учителя. Поэтому в этом плане мне, конечно же, легче, чем если бы я попал в совершенно новый для себя вуз.

— Вас считают строгим руководителем?

— Это я не могу сказать — я еще не проводил мониторинг своей деятельности в коллективе. Но без строгости в каких-то вопросах просто не удастся решить некоторые задачи. Если строгость понимать как соблюдение правил, следование определенным принципам, то да, я буду придерживаться определенных принципов. Но консерватория держится не на строгости, а на взаимоуважении и творческом сотрудничестве, в том числе и в отношениях педагогов и студентов.

— Коронавирус стал большим вызовом для всех вузов. Качество обучения в консерватории не пострадало за минувший год? Что-то останется в вашей работе от «пандемической» организации обучения? Может быть, дистанционные семинары?

— Мы замечаем только одно: у нас в зале могло бы быть больше людей. Мы, конечно, чувствуем энергию от зрителей, но когда зал заполнен наполовину и мы не можем пустить на концерт всех, кто хочет прийти, это и есть самая большая проблема.

Что касается качества обучения студентов, то у всех свои инструменты с собой. Вот если бы нас разлучили с инструментами, тогда мы бы однозначно говорили о потере качества образования. А пока у нас есть только потеря качества контакта с публикой.

Но у прочности есть запас. Эпизодически дистанционные формы использовать в творческом образовании можно. Но постоянно — нет.

С давних времен обучение искусству идет по модели «мастер— ученик», и эта модель в условиях онлайна трансформируется. Когда включается дистанционная технология — что-то неуловимо меняется, и это крайне нежелательно для творческого образования.

«Деятель культуры сейчас может обнаружиться в любой квартире многоподъездного дома»

— Какие вы видите главные проблемные точки современной культуры?

— Ситуация в культуре поменялась в корне, как только возникла возможность интерактивности. Деятель культуры сейчас может обнаружиться в любой квартире многоподъездного дома. И этот деятель культуры имеет прекрасный свободный доступ в интернет, на широкую массовую площадку. Очень часто можно встретить огромные ветки комментариев, где непрофессионалы из дома рассуждают о том, как надо ставить спектакль, дирижировать симфонией, проводить фестиваль, как ноты переворачивать. И вот они обязательно нам это все считают необходимым донести. Потому что каналы поступления этих оценок едва ли не уравниваются с каналами поступления оценок от профессионального сообщества. Это, я считаю, очень большой вызов и большая трудность.

— Последние десятилетия принесли моду на акционизм в культуре. Казалось бы, принести унитаз в музейный зал или раздеться на Красной площади не так уж и сложно. Но если это делает один, это считается культурой, а если другой — то хулиганством. Современная культура не всеми воспринимается однозначно. Где, например, проходит граница между перформансом и эпатажем?

— Перформансы, впрочем, как и симфонии, могут быть и великими, и дешевыми. Перформанс — это открытая знаковая система. Это не картина, не спектакль, не партитура. Он всегда непредсказуемо развивается, и мы не знаем, куда он выведет. Действие в перформансе выстраивается не только из самих участников, но и из публики, и она, сама того не подозревая, становится актором перформанса. В этом и сила, и слабость этого искусства одновременно. Если по его результатам пришли какие-то мысли, открытия, люди что-то поняли в себе или в мире, или про других людей — тогда эта форма может считаться видом творчества.

«Я мечтаю о Музыкальном театре Казанской консерватории»

— Как дела у вашей оперной студии, что у вас там происходит?

— Оперная студия консерватории работает вовсю. Мы ставим много спектаклей, и они пользуются большим спросом. Например, опера Назиба Жиганова «Тюляк» с успехом прошла на фестивале «Науруз», в Москве ее показали на фестивале «Видеть музыку», а Нацмузей и Великий Болгар просят нас привезти эту оперу. Планируется, что скоро она пойдет на сцене Тинчуринского театра. Есть и другие успешные проекты — например, музыкальная комедия Джаудата Файзи «Ходжа Насретдин».

Я мечтаю о Музыкальном театре Казанской консерватории на основе нашей оперной студии. Чтобы воплотилась в жизнь давняя мечта нашего профессора Нияза Курамшевича Даутова.

По принципу молодежного театра мы могли бы регулярно показывать спектакли в течение сезона. Тут пригодилась бы собственная театральная сцена, и я уверен — там тоже были бы аншлаги, как на наших концертах и спектаклях оперной студии. И если что-то такое получится, это будет очень хорошо и для консерватории, и для Казани, и для республики.

— А можно говорить, что это уже в ваших планах? Или это пока остается в ранге мечты?

— Это мечта. Мы будем пробовать воплотить ее в жизнь — по крайней мере, постановки спектаклей будут продолжаться и совершенствоваться. Создание Музыкального театра Казанской консерватории существенно повысило бы качество этих постановок, и это уже были бы совершенно другие условия для публики. Мы могли бы войти в театральную жизнь города и республики на систематической основе.

— Что вы нам приготовили на следующий год? Чем порадует зрителей консерватория в будущем сезоне?

— Для начала, мы надеемся, что не начнутся новые жесткие ограничения по санитарно-эпидемиологической обстановке. Ведь мы все же хотим провести юбилейный фестиваль, который не состоялся в прошлом году.

У нас 75-летний юбилей так и остался неотмеченным, хотя для него разработана уже целая программа.

В ней — спектакли оперной студии «Ходжа Насреддин» в Москве и «Тюляк» в Тинчуринском театре, мемориальный вечер с показом нового документального фильма о консерватории в БКЗ имени Сайдашева, концерт хора и оркестра Казанской консерватории в Академической капелле в Санкт-Петербурге, просветительские концертные циклы «Музыка без границ» и «Стань музыкою, слово…» к Году родных языков и народного единства в Татарстане. А еще — целый ряд творческих встреч с ведущими мастерами отечественного искусства — выпускниками Казанской консерватории, например с председателем правления Союза композиторов России Рашидом Калимуллиным, главным органистом московского зала «Зарядье» Ладой Лабзиной.

И наконец, мы запланировали торжественный концерт в Театре оперы и балета, где мы сможем на сцене показать все наши коллективы — и хоровые, и оркестровые, а в зале собрать весь наш коллектив и наших гостей. Очень надеюсь, что коронавирус не сорвет этих планов. Так что всех читателей «Реального времени» приглашаем на наш большой концерт в стенах Оперного театра 13 декабря 2021 года!