Минтимер Шаймиев: «То, что я сейчас занимаюсь школой — это не только моя мечта»

Имена будущих спикеров — секрет

Цель проекта «ӘЛЕ...», который вечером 1 сентября запустил ТГАТ им. Г. Камала, — популяризация татарской культуры и театра, привлечение к проблемам татарского мира и сохранения татарского языка.

Руководитель пресс-службы театра Ильшат Латыпов рассказал «Реальному времени», что это будет серия больших интервью с людьми из разных сфер. С ними будут разговаривать не только о театре, но и о других вопросах социально-культурной жизни. В первом сезоне проекта выйдут пять таких интервью — до Нового года их будут выпускать на youtube-канале театра примерно раз в месяц. Ведущий всех выпусков первого сезона — актер театра им. Г. Камала Искандер Хайруллин.

— Трое из спикеров первого сезона уже записаны, все они говорят по-татарски. Еще два будут давать интервью на русском языке. Имена их пока не разглашаю, это секрет, — рассказывает нам Ильшат Латыпов.

Идея сделать этот проект возникла примерно 5 лет назад, когда театр готовился к 110-летнему юбилею в 2016 году.

— Мы придумывали разные масштабные вещи, большую часть из них смогли реализовать, а этот проект тогда не потянули. Но идея оставалась — мы вообще хотели чуть ли не камаловское телевидение делать. У каждого проекта есть свое время, когда он должен «выстрелить» — вот оно настало. Год назад идея начала оформляться и выкристаллизовываться. Мы видим, как хорошо развиваются подобные проекты в федеральном масштабе — это и Дудь, и Собчак, и, если говорить о театральной среде — Олег Меньшиков. А в Татарстане ниша, когда известные и знаковые личности говорят о национальных культуре и театре, была абсолютно свободна. Мне кажется, мы ее успешно займем, — рассказывает нам пресс-секретарь театра.

«Камаловцы» считают, что в youtube нужно обязательно присутствовать: за время карантина благодаря трансляциям и выкладыванию архивных спектаклей они смогли нарастить количество подписчиков с 800 до 8 тысяч. Они надеются, что новый проект даст новый толчок этому развитию.

— Открою тайну: первые два выпуска мы записали еще до карантина, планировали запустить проект весной, но, по понятным причинам, этого не произошло, — говорит Латыпов.

«В основном жизнь Сакины Шакировны прошла в ожидании меня»

— Вы постоянный зритель нашего театра, спасибо! Раньше вы не пропускали, наверное, ни одной премьеры. Но в последние годы мы вас не видим…

М.Ш.: Этому есть причина. Я никуда не ходил без Сакины Шакировны. Она работала… Но надо признать, хотя она и работала, в основном ее жизнь прошла в ожидании меня. Так прошла, слава Аллаху, наша жизнь.

— Ждала вашего прихода с работы?

М.Ш.: И не только прихода с работы. В целом. Она даже в Казань переезжать не хотела. Когда я работал в районе, у нее было много забот. Цыплят заводили, выращивали во дворе, и все это делали с удовольствием. Хотя дом принадлежал РТС, это все-таки был дом директора. Дети там родились: Айрат — в Муслюмово, Радик — в Мензелинске. Как бы сложно ни было, она терпеливо все это переносила, потому что считала эту жизнь привлекательной. Семья хорошая, живем дружно. А я ведь… Даже сейчас я иногда сам себя ругаю. Характер у меня такой. Когда я работал в Мензелинске, там почти не было нормальных улиц (наверное, все-таки дорог имеется в виду, — прим. ред.). Она еще совсем молодая, с двумя маленькими детьми — одного несла на руках, другого вела за руку. Она сначала отводила их в детский сад, затем шла на работу. Потом после садика приводила домой. А я — хороший директор, авторитетный. Молодой, работа идет, но машину ей не даю. Что люди скажут? Ладно, если бы у людей были свои машины. Но другие люди таким же образом водят своих детей.

«Сейчас как-то душа не лежит пойти одному»

— Вот ваш папа присылал за вами конную повозку, когда вы возвращались из института…

М.Ш.: Да, верно говорите.

— А вы машину не даете…

М.Ш.: Нет, и еще должен сказать, что между Муслюмово и Мензелинском есть очень большой разница. В Муслюмово в основном живут татары. Мы лучше понимаем друг друга — традиции, обычаи и вообще. Я не хочу сказать ничего плохого о русских, но в Мензелинске больше русских и жизнь там другая. На производстве они могли и немножко выпить — это не считалось чем-то из ряда вон выходящим. До меня там был очень хороший директор Виктор Васильевич Карпов. Его за это и любили. Когда я начал работать, был молодой, а приходят ведь максималистами. В Муслюмово я проработал 2 года. Туда был назначен главным инженером. Потом перевели в Мензелинск. В те годы это решалось в Москве. Это были годы правления Хрущева.

Вот такого молодого перевели в Мензелинск. Раньше работал в татарском районе, стажа как такового нет. Не знаешь, что и как. Я старался ничего не нарушать. И отец у нас был строгим. Мы так выросли. Поэтому я сейчас и сокрушаюсь, в каких условиях она растила детей. И поэтому нет никаких других причин, почему сейчас я не хожу в театр. Как бы я ни уставал, приходя с работы, мы шли в театр. Оба любили театр. Как мы потеряли Сакину Шакировну… Мы же прожили вместе 57 лет — душа в душу. Сейчас как-то душа не лежит пойти одному. Что еще тут скажешь о Сакине Шакировне? И все же думаю потихоньку надо начать ходить с какого-нибудь спектакля. Хочется пойти, но как вот одному…

— Наверное, найдется товарищ, с которым вместе можно посмотреть спектакль…

М.Ш.: Нет, нет. Так не бывает. Желание есть — я говорю это искренне. К тому же, годы идут, больше устаешь. 84-й год же пошел, слава Аллаху. Но желание есть.

Как бы я ни уставал, приходя с работы, мы шли в театр. Оба любили театр

«Остановились на двух детях. До сих пор об этом сожалею»

— Ваше поколение руководителей и те, кто несколько моложе, интересуются, ходят в театр. Почему же большинство молодых руководителей, можно сказать почти все, не ходят? Тех, кто бывает в театре, можно по пальцам пересчитать. И это не только в нашем театре — в других театрах то же самое… Театр умирает? Он сейчас не интересен?

М.Ш.: Это тоже есть. Это объективная сторона. Театр — это зрелище. Нельзя сказать лучше, чем Габдулла Тукай: театр заставляет и любить, и смеяться… Все вместе — и настроение человеку поднимает. Это бесспорно. Но в то же время сейчас настолько уплотнилось течение жизни. Те, кто занимается своим бизнесом, не могут найти времени. Надо успеть все. Сейчас люди не те, что жили в наше время — их не оторвать от дел. Пусть так и будет. И в селах сейчас так же.

— А на спортивных мероприятиях их можно увидеть?

М.Ш.: У молодежи другой мотив. До сих пор существует культ силы. Я бы не сказал, что только культ силы. Вот я вырастил двоих сыновей. Больше не получилось, потому что некому было смотреть за детьми. Сакине Шакировне надо было сохранить стаж. Мы попробовали приглашать воспитательниц, но хорошую воспитательницу встретить так и не удалось. Поэтому остановились на двух детях. До сих пор об этом сожалею. И Сакина Шакировна тоже об этом сожалела. Сыновья постоянно оставались дома вдвоем. Вот как-то раз Радик мне говорит: «Нас из института забирают в армию». Это был вроде бы третий курс. Он учился в строительном. «Я иду в морскую пехоту» — это он уже не разрешение спрашивает, а сообщает о принятом решении. Отслужил от звонка до звонка. Уже после службы отучился в институте.

— Как вы это восприняли? Ругали? Или с уважением восприняли как должное?

М.Ш.: Тогда не хватало призывников. Каждому региону спускали задания, и мы всегда их выполняли. Но была такая возможность… Я же тогда работал секретарем обкома! Я сказал Радику, что забирают — так забирают. Тем более, он уже сам решил. Я только поинтересовался, может быть, он отслужит где-нибудь поближе? В те годы можно было служить в ГДР. Тогда же служили в восточной части Германии, пока ее не отдали. Я считал, что это «поближе». Ребенок же — беспокоишься. И знаете, что мне сказал Радик? В жизни этого не забуду. «Папа, а кто дальше поедет?». Этого одного предложения хватило, а я повторяю его слово в слово, чтобы посадить меня, секретаря обкома, на место. «Папа, а кто дальше поедет?» — и все. У нас и характер, наверное, такой. У меня самого, и у детей. И с Айратом была похожая ситуация. Вдвоем они друг друга настроили, что будут настоящими офицерами, будут служить в армии. И Айрат говорит мне… Раньше считалось, что в Суворовское училище идут мальчики из семей, где есть разные сложности: с материальным состоянием, надзором, воспитанием. А я секретарем обкома работаю. Вот Айрат говорит мне: «Я пойду в Суворовское училище». Это они вдвоем так решили. Как Радик с морской пехотой. Ладно. И ничего ему не скажешь. «Пойду!». И только по чистой случайности Айрат не попал в Суворовское училище. Их забрали в училище… У него были гланды — постоянно мучились с ангиной. Часто болел. Он пошел в больницу — медкомиссию же проводят. Ему сказали, что обе гланды увеличены. После удаления одной должно пройти время. А у него время ограничено — надо подавать документы в Суворовское училище. И он сам решил — ни я не знал, ни Сакина Шакировна, удалить обе гланды. Даже врачи удивились, что надо удалить две гланды одновременно. Ладно, собрали их в лагерь под Казанью до экзаменов. В Суворовском училище порядок такой. Что поделаешь, а ребенок же… Его поставили дневальным. И забыли заменить. Сутки простоял, пошли вторые сутки. И ему старослужащие говорят — чего это ты вторые сутки стоишь? А он сам не знает. Расспрашивают его, кто он. Он рассказывает, что папа у него такой-то, в таком-то месте работает. А ему и говорят: «Ты видишь, сынок, вон там на улице люди свободно ходят? А ты?». И он сам видит, как на территории, это в танковом училище, учения идут, ребята в полном снаряжении бегают. А его забыли, он голодный. Вот он все бросил и ушел домой. Я как раз собирался на работу — ходил я на работу пешком от улицы Маяковского до Кремля. Уже одет на работу — пришел Айрат. Прямо как на картине «Опять двойка». Настроения у него совсем нет. Ну ребенок же, ему передо мной неудобно. Что тут скажешь? Посмотрел на него, была уже осень, я одет. Мне уже пора уходить, говорю ему: «Отслужил?». Он — молчок. Я ушел на работу. Этим закончилась история учебы Айрата в Суворовском училище.

Вот я вырастил двоих сыновей. Больше не получилось, потому что некому было смотреть за детьми. Сакине Шакировне надо было сохранить стаж

«Я больше всего боялся, как бы не начались потасовки, поножовщина»

— Получается, что оба сына в той или иной мере держали в руках оружие?

М.Ш.: Держали…

— И кстати, Минтимер Шарипович, у нас был спектакль «Ружье». Это произведение Зульфата Хакима — любимого и уважаемого вами драматурга, если я не ошибаюсь.

М.Ш.: «Немая кукушка» тоже его.

— Да, да. У меня есть вопрос о спектакле «Ружье». Как известно, Зульфат Хаким имеет острое чувство юмора. Юмор иногда бывает и весьма злым.

М.Ш.: Он — талант!

— На премьер полный зал зрителей. Посередке сидят Минтимер Шарипович Шаймиев с Сакиной Шакировной. А мы слушаем за сценой. Даже если ты не на сцене, все равно слушаешь, как принимает зритель, как проходят реплики. В спектакле есть такие слова. Один из персонажей — горький пьяница…

М.Ш.: Неудачник! У татар же так говорили. Пьяница — это совсем не похвальное слово.

— В момент мучительного выхода из состояния запоя у него, дрожащего и беспомощного, спрашивают: «Как дела?». Написанный Зульфатом Хакимом ответ звучит так: «Мои дела примерно как у татарстанского суверенитета — ни туда, ни сюда».

М.Ш.: Зульфат скажет — так скажет.

— Что произошло в зале — даже пересказывать не надо. Такой смех, такие овации бывают редко. Зульфат Хаким умет сказать прямо в лоб.

М.Ш.: Он — талантливый человек.

— Но после этого возникло какое-то недопонимание. Эти слова, видимо, тяжелым камнем легли на сердце Минтимера Шариповича. После этого на каждый спектакль приходил человек из Министерства культуры, чтобы проследить, говорится эта реплика или нет. Было сказано, чтобы не произносить. И она не произносилась. Это произошло в 2008 году, а мы думали, что живем в демократической стране. И нам показалось, что нам сверху настучали по голове. Вы не могли бы припомнить этот эпизод?

М.Ш.: Было или не было в этом наше участие, возникает, конечно, естественный вопрос. Вы знаете, как завоеван суверенитет, как народ защищал свою нацию, какие были чаяния и надежды. Кто-нибудь попробовал бы сравнить, какой другой регион кроме Татарстана прикладывал все силы, выражал желание получить суверенитет? Нет. Здесь и обвинить никого нельзя. И ждать благодарности не стоит. Но тех шагов, которые сделали мы в те годы, не сделал больше никто. Об этом все знают. Это понимают те, кто это пережил сам. Я больше всего боялся, что наша молодежь, которая близко к сердцу принимала вопросы национального подъема, возможно, подгоряченная алкоголем, не дай Аллах… Как бы не начались потасовки, поножовщина. Это могло привести к столкновениям. Это же жизнь. Противостояние друг с другом, поножовщина — это, конечно, плохое, злое слово… Как бы из этого не возник конфликт. Этого я боялся. Много людей же выходило на улицу — разных, разгоряченных. Много было таких, кто участвовал во всем очень искренне. И возможности для проявления своих чувств мы им предоставили. Будучи руководителем прекрасно же понимаешь, где и как себя вести. Я никого из этих людей не виню. Это очень важно, что такие ребята были. Сколько дискуссий шло в то время! Никто в республиках не дал таких возможностей. Регионы, которые не республики, как говорится, совсем другой вопрос…

Вы знаете, как завоеван суверенитет, как народ защищал свою нацию, какие были чаяния и надежды. Кто-нибудь попробовал бы сравнить, какой другой регион, кроме Татарстана, прикладывал все силы, выражал желание получить суверенитет? Нет

Зульфата считал и считаю очень талантливым. И это его право беспокоиться и писать об этом. Мне очень нравится его «Морковное поле». Когда на поле приземляется вертолет… Не вертолет, конечно… Инопланетный корабль. Есть такая пословица: «Где татарин — там беда». Эту пословицу я часто вспоминаю, сам себе говорю. К месту она приходится. Татары же спорить любят. И тут так же: кто полетит. Нет, какого-нибудь татарина выбрать и отправить. И сейчас стоит перед глазами этот момент спектакля. Началось препирательство…

Зульфат умело поднимает такие темы. Очень глубокий смысл в его «Немой кукушке». Зульфат своеобразный и талантливый человек. Его первым как певца подметила Сакина Шакировна. С самых первых песен он ей понравился. А он и в другом мастер. Он творческий человек. Я бы не сказал, что его можно уместить в обычные рамки.

«Республикой руководить легче, чем управляться с артистами»

— Был сложный период в жизни нашего театра, когда ушел из жизни Марсель Салимжанов, которого артисты нашего театра считали своим отцом. Возник огромный вопрос — кто возглавит театр? Это ни для кого не секрет, что решали вы. По-другому и не могло быть. Как это было? Насколько мне известно, были и другие кандидатуры кроме Фарида Бикчентаева…

М.Ш.: Были.

— Были. Вы не могли бы вспомнить те события. Как все это происходило? Наверное, было сложно. Для меня лично Фарид абый очень близок — он учитель, человек нашего театра. Мы за него болели.

М.Ш.: У него есть свое мнение.

Я думаю, любому прийти на место Марселя Салимжанова сложно и непросто. И было нелегко и непросто. А Фарид Бикчентаев — наш земляк, который у нас вырос, у нас работал

— Да, и если придет какой-то посторонний человек… Для артиста театр — второй дом. И для нас страшен был приход чужого. Когда вы остановились на кандидатуре Фарида абый, мы очень обрадовались. Вспомним об этом. Как это было? Наверное, сложно…

М.Ш.: Сложно. Я думаю, любому прийти на место Марселя Салимжанова сложно и непросто. И было нелегко и непросто. А Фарид Бикчентаев — наш земляк, который у нас вырос, у нас работал, такие родители у него. Совсем как ваша жизнь. Из одной среды. Это все взвешиваешь. Мы же очень богаты, у нас огромное наследие. Какие артисты, их дети, внуки продолжают дело. Это все не просто так. Если нет примера родителей или окружающей среды, принудительно в душу человека ничего не заложишь. Я так считаю. Можно интересоваться, иногда что-то напишешь, чем-то заняться хочешь. Здесь созданы условия. Это тоже надо принимать во внимание.

— Вы собрали людей в своем кабинете?

М.Ш.: Собрали! Как не собрать! Это я должен был сделать. Я еще помню, в каком виде появился Фарид. Я спрашиваю: «Где Фарид?». Мне отвечают, что задерживается, у них там репетиция. Он и пришел ко мне в той репетиционной одежде. Потом мне еще сообщили, что его не пропускали. Как можно в такой одежде! А он артист, человек искренний. Сказали прийти — какую уж роль он там готовил… Мне Фарид говорит, прямо в таком виде и пришел. Если бы я не знал родителей Фарида, отношение к нему в театре, если бы мы, руководство, были людьми новыми, неизвестно как бы все сложилось. Но есть ведь история. Известно, что многое идет от родителей, есть традиции. Вы — не обычные люди. Вас нельзя упрощать. По моему мнению, республикой руководить легче, чем управляться с вами. Без этого нельзя, вы и сами об этом сказали, когда задавали мне вопрос. Надо вас понять, без этого никак нельзя. В то время обсуждался из Оренбурга… Я и сейчас его уважаю… Я говорю о Рифкате Исрафилове. Я и раньше интересовался его творчеством. У него много прекрасных работ. Он же в Уфе работал в последнее время. Опытный, способный. Это мое мнение. Мне пришли в голову кандидатуры Фарида и Рифката. Я знаю талант и постановки Рифката видел. И по характеру человек, который нигде не потеряется. Если б я не знал, то не говорил бы об этом. Честно говоря, если будем говорить только правду — ошибемся в чем-то, человек, который в курсе, он сам для себя решит и вынесет свой суд. Мы искренне стараемся говорить правду. Когда вот так разговариваем глаза в глаза, что еще можно сказать? К нам же прислушиваются.

Это как бы ворота в Татарскую слободу со стороны озера Кабан. Именно это место. Может быть, приходя сюда каждый день, вы об этом и не очень задумываетесь

«Утро президента как начинается? Хороших новостей обычно очень мало»

— Не раскаялись в своем решении?

М.Ш.: Нет, не раскаялся. Знаете, у нас жизнь и работа такова. Утро президента как начинается? Хороших новостей обычно очень мало. Кто кого убил, где авария произошла, где пожар — это на самом деле так. Иногда происшествия, связанные с культурой. Но, слава Аллаху, реже. Хотя они происходят редко, но бывают очень важны. Бывают ситуации, требующие немедленного решения. Рассматриваешь, решаешь, набираешь таким образом опыт. Вот сегодня сидим в театре… Это новое здание театра имени Галиаскара Камала. Тем более недавно вы здесь сделали хороший ремонт. Это историческое место — Татарская слобода. Она всегда нас спасала. Это как бы ворота в Татарскую слободу со стороны озера Кабан. Именно это место. Может быть, приходя сюда каждый день, вы об этом и не очень задумываетесь, это для вас привычное место. С исторической точки зрения, это ворота в Татарскую слободу. И, рассуждая дальше, театр расположен на улице Татарстан. В самом начале улицы Татарстан. И это все в центре Казани.

— Тукай тут жил…

М.Ш.: Тукай, Сайдаш. Когда ставили памятник Сайдашу, в то время я работал президентом… народу так нравится место памятника Тукаю. И мы отсюда не ушли. На этой стороне Булака — Тукай. Я об этом не говорил раньше. Когда с руководством республики стали обсуждать памятник Салиху Сайдашеву, прозвучала мысль — пусть смотрят друг на друга. Один на одной стороне Булака, другой — на противоположной. В свое время два берега Булака были политическим вопросом. Я раньше об этом открыто не говорил… Пусть смотрят друг на друга, смотрят на театр.

Вот вы очень хорошо пишете историю театра. Выпущенные и на столетие, и на десятилетие книги. Я еще раз с большим уважением просмотрел, почитал. Очень талантливо сделаны альбомы, спасибо тем, кто их создал. В двухтысячные прошли два юбилея, дальше будут еще юбилеи. В каждый год, заканчивающийся на шесть. Через каждые 10 лет. Я радуюсь, что у меня сформировалась мысль об этом месте. Номера «Булгар», где Тукай прожил многие годы. Здесь труппа «Сайяр» нашла пристанище в клубе «Шарык». По этому зданию было принято решение, его надо довести до конца. Клуб «Шарык» — историческое место. Оно и раньше было нужно для творческих людей, и сейчас оно нужно. По этому поводу было очень много дискуссий, о ремонте…

Сегодня мы сидим в театре, а по правую сторону от нас памятник Марджани, историческая мечеть Марджани. Вы только подумайте, здесь сгусток истории

— Это здание само памятник.

М.Ш.: Да, памятник. И еще одна особенность этого места. Это историческое место оставляет след в душе. И при обсуждении места памятника мысль сама собой приводит к размышлениям о нашей истории, о месте нашего народа в будущем. Нельзя сказать, что все получается само собой. А получится — тогда так хорошо становится на душе. Вот и «Кисекбаш» написан в этом месте. Дальше Сенной базар. Мы же сегодня сидим на краю Сенного базара. Кому нужно сено, можно его здесь купить — только выйди за угол. Сенной базар, Кисекбаш. Тукай велик. По-настоящему велик.

Как еще там зовут главного героя в «Кисекбаше»? Карахмет? Ехал сюда и думал, хорошо бы Карахмет не вытащил Кисекбаша…

— Из Кабана

М.Ш.: Из Кабана! и еще одно. Когда открывали памятник Шигабутдину Марджани, я об говорил. Вот историческая мечеть Марджани, вот открывают памятник великому ученому, богослову Марджани, а за памятником слева театр. Сегодня мы сидим в театре, а по правую сторону от нас памятник Марджани, историческая мечеть Марджани. Вы только подумайте, здесь сгусток истории. Может быть, все бы так вместе не сложилось, а складывается, слава Аллаху. Сколько сейчас приезжают в Татарскую слободу туристов, открываемся миру, люди ходят узнают. Нам надо и дальше усилить эту мысль, работать дальше. В истории так сложилось, что мы были согнаны со своей земли, и ладно еще только при Екатерине Великой были даны какие-то свободы, мы себя почувствовали свободными, было разрешено строить, восстанавливать мечети. О чем я говорю? Это такое место. Я и о старом месте на улице Горького, месте Тинчуринского театра, не хочу ничего сказать плохо. Это святое место. Здесь все сложилось. Захочешь специально так собрать, и то, наверное, не получится. Хорошо, что сегодняшняя встреча состоялась. Эта мысль и раньше приходила в голову, я думал, что это правильно. Говорят же, правильному слову и возразить нечего. На этом берегу Кабана, когда еще это здание строилось, я сказал, имея в виду его крышу, что это будет театр-парус.

Мы с Сакиной Шакировной оба были театралами. Наверное, в Малом театре я посмотрел все

«Мы не можем жить без театра! Театр нам нужен»

— Очень долго строился этот театр!

М.Ш: Да, долго строился… Я называю его театр-парус. Это здание похоже на парус. Когда погода хорошая, крыша особенно красиво смотрится.

— Это все наша история.

М.Ш: История становится все глубже. Расположение театра именно в этом месте, на мой взгляд, это своего рода судьба. Он превращается в настоящую опору.

— Сейчас, наверное, невозможно определить случайно или нет. Кто определил это место?

М.Ш: Сегодня говорим спасибо тем архитекторам, кто выбрал это место и посадил сюда театр. В то время, когда театр строился, я работал министром. Это не было в моем ведении. Я же не был министром культуры.

— Министром мелиорации

М.Ш.: И пусть история идет так, как движется. Еще как-то не довелось вот так собрать все воедино и осмыслить, я сам этому обрадовался. Вот так складывается судьба. Это, это — и все вокруг театра. И наш народ, эта мысль мне самому нравится, думаю и зрителям, и нашему народу понравится. Мы не можем жить без театра! Театр нам нужен. Каждому народу нужен. Пусть это мировая классика, то же Шекспир, тот же Шиллер, я и сам их смотрю с удовольствием. Я и раньше смотрел, особенно когда ездил в Москву. Мы с Сакиной Шакировной оба были театралами. Нам давали номера по брони в гостинице «Москва», я же был то депутатом, то руководителем. Устроившись в гостиницу, оттуда мы за 15 минут шли в театр, нам давали билеты. Наверное, в Малом театре я посмотрел все. Ходили и в другие театры. Устроившись в гостиницу, шли в театр, Малый театр же через площадь. Ходили и в другие театры. В основном мировая классика. История нашего театра тоже очень богата. Где еще найдешь такую духовную пищу? Например, начиная с сельской школы. Или сам пишешь, сам себя развиваешь. Все так идет, и пусть так идет. Это больше ценится. Старых актеров помню. Я же с 1954 года с Казанью связан, а Сакира Шакировна в Казани родилась. Она не хотела переезжать в Казань, когда меня перевели сюда.

Дети знают много языков, к тому же возможности перевода, просмотра стали лучше. Мир движется вперед, почему мы должны отставать?

— Деревня казалась ей милее?

М.Ш.: Это мы говорим, что казалась милее. А она мне сказала, что не хочет уезжать, не хочет возвращаться в Казань, что ей нравится запах сельского двора, скотины. Я не преувеличиваю. Казанская девушка призналась, что ей нравится аромат села. Надо сказать, что в Казани им жилось нелегко. Отец был в плену, легкой жизни не было.

— Вот вы говорили о мировой драматургии, о том, как в Малом театре вместе с Сакирой Шакировной смотрели ее с удовольствием. Татары частенько, апеллируя с целями сохранения народа, выражают сомнения, н6ужны ли эти переводные произведения. Говорят, что при необходимости эти произведения можно сходить и посмотреть в русском театре. По моему мнению, это принижение нашего народа. Что вы думаете по поводу переводных пьес? Ведь вообще татарский театр начинался с переводных пьес, тогда драматургия не была так богата.

М.Ш.: Почему мы должны ограничивать наш народ, сами себя от переводов, вообще от другой традиции, от другой формы уровня исполнения? Если у нас есть возможность перевести, показать народу, нашему зрителю мировую драматургию, то здесь кроме пользы ничего нет, спасибо за это. Я так считаю. Не каждый же может поехать в Москву и посмотреть. С другой стороны, посмотрев, увидев такие произведения, таких героев, интересно же, что скажет народ в антракте, вообще какое у него сформируется мнение. Почему они не должны знать? Откуда бы мы узнали о мировой классике в те годы, когда не было телевизора, не появились другие условия. Хорошо, что моя судьба так сложилась, что часто приходилось ездить в Москву, на съезды, другие мероприятия, поэтому имели возможность увидеть, оценить игру актеров. Сами знаете, какие известные актеры играли в Малом театре. Его только называли Малый.

— На самом деле большой

М.Ш.: На самом деле даже словами выразить трудно, как он велик. А что еще делать в Москве? За целый день наслушаешься политики, как не воспользоваться такой возможностью — посмотреть игру таких актеров. Конечно, при условии, что достанешь билеты. Это была радость. У нас были депутатские удовольствия и тому подобное. За 15 минут до начала давали билеты, бронь для депутатов или делегатов съезда, по-разному бывало. А сейчас, думаю, даже еще больше нужно. Дети знают много языков, к тому же возможности перевода, просмотра стали лучше. Мир движется вперед, почему мы должны отставать? Я хочу сказать, что идущие в сегодняшней России политические процессы весьма непростые. Есть разные силы. А мы привыкли жить по инерции, и авторитарный путь кажется проще. Но у него существуют границы, и мы к ним еще не приблизились. И все думаем решить по инерции. В стране до сих пор нет конкурирующих партий, ведущих дискуссии друг с другом. Виктор Степанович говорил же, что чтобы ни строили все равно получается КПСС.

Народ веками привык делать, что скажут. А сейчас общество быстро меняется. Кто может гарантировать, что народ всегда будет с этим соглашаться?

— Черномырдын.

М.Ш.: Да, Виктор Степанович. Было бы несколько партий и в настоящей политической борьбе, обсуждали мнения друг друга, предложенные законопроекты. Должна же быть альтернатива, но мы еще не доросли до этого. Я не хочу сказать, что у высшего руководства страны нет желания этим заниматься. Но пути достижения этого весьма сложны.

Иногда стоит вопрос, что будет дальше, сохранится ли государство. Сложная проблема. Возможно, что трудно ожидать от меня какого-то другого мнения. Но я решаю это для себя не в целях кому-то понравиться. Жизнь так развивается. В то же время желание ограничить людей в родном языке со стороны тех, кто работает в этой сфере, некоторых политиков. Рассуждая шире, каким образом народу в глобальных процессах не потерять возможности развития? Зачем мешать? Мешать — это неправильно. В принципе неправильно. Народ веками привык делать, что скажут. А сейчас общество быстро меняется. Кто может гарантировать, что народ всегда будет с этим соглашаться? Это должна быть глубокая и дальновидная политика.

«То, что я сейчас занимаюсь школой, это не только моя мечта»

— Это наносит вред и искусству, культуре.

М.Ш.: совершенно верно. Потом традиции. Почему не используют другое слово, а именно слово традиция? Это из глубин времен идет, просто так сломать самосознание человека, изменить его невозможно. Если попытаться изменить, то нужны другие способы. А какие другие способы — мы сами видим.

— Кстати о традициях. Иногда звучит мнение, что на сегодняшний день нет людей, которые бы заменили прежних драматургов, режиссеров, актеров прошлых лет. А также можно услышать, что большинство потеряло национальное самосознание. Как по вашему, есть ли этот процесс?

М.Ш.: Процесс есть, я сам нахожусь в точке кипения этого процесса. А как еще сказать, находясь в гуще происходящего. Если сказать по-другому, люди не поверят. В народе говорят: «Не говори вслух то, во что нельзя поверить, даже если это правда». Это очень хорошая наша поговорка, пословица. Почему говорю, что нелегко? Времена такие. Идет процесс глобализации. Как ты можешь запретить ребенку пользоваться компьютером? Невозможно. Почему мы сейчас ведем речь о том, чтобы ребенок знал как минимум три языка? И то, что я сейчас занимаюсь школой, это не только моя мечта.

Надо признать, что многие татарские семьи не спешат учить детей по-татарски. Я взялся за новый проект. Если сидеть сложна руки, прибедняться, роптать, что так вот случилось, то никогда не найдешь пути решения проблемы

— Замечательное дело.

М.Ш.: Нелегко. И в то же время вот эти демократические процессы. Демократию когда не надо применяют, когда надо — нет. В политике все еще идем по этой инерции, и не только народ, вся страна. Страна состоит из народа, конечно. Почему говорю об этом? Надо признать, что многие татарские семьи не спешат учить детей по-татарски. Я взялся за новый проект. Если сидеть сложна руки, прибедняться, роптать, что так вот случилось, то никогда не найдешь пути решения проблемы. Отказ от поисков пути, от размышлений о будущем — это в какой-то степени обман самих себя. Это слабость. Еще раз повторяю: нелегко! Я очень об этом беспокоюсь. Даже в эти полилингвальные школы татарские родители не очень-то стремятся. А вы знает, до всех этих дел сколько родителей подавали заявления на изучение китайского языка? Это я не чьи-то слова пересказываю. И я взялся за этот проект, хочется сделать его маяком. Мы же не совсем обычная республика, не совсем обычный народ, мы и не должны быть обычными. У нас есть свои традиции, мы верим в свои силы. И в то же время родители не подают заявления. Я не хочу обвинять мой народ… Еще смешанных браков много. В таких семьях не хватает взаимопонимания. Хотя если сегодня начнем с детских садов, как в нашем проекте. Методика обучения, воспитания нужна. Дети в игре, в общении, в разговоре без давления должны сообща научиться понимать и начать разговаривать. Такие методики в стране есть, мы их ищем. Может показаться, что этого мало, сейчас мы начали шесть комплексов. Мы сами ищем пути, и, даст Аллах, найдем их.

— Аллах в помощь в таком трудном деле. Успехов вам! Если уж заговорили об учебе, у нас тоже идет процесс обучения артистов. Дается высшее образование. Платное обучение дошло и до творческих профессий. Я сомневаюсь, что если бы в свое время было платное обучение, то появились бы знаменитые щепкинцы, мои родители, Шаукат Биктимиров, другие артисты.

М.Ш.: Оставившие глубокий след...

— Сегодня мы говорим, что татарский язык сохраняется в селе. Возможно, когда вы завершите свой проект… Нет, конечно, у этого дела конца быть не должно, ваш проект, конечно же, продолжится…

М.Ш.: Я употребил слово «маяк». Как в море без маяка?

Методика обучения, воспитания нужна. Дети в игре, в общении, в разговоре без давления должны сообща научиться понимать и начать разговаривать. Такие методики в стране есть, мы их ищем

— А теперь мой вопрос. Вот приезжают дети из деревень, их на сегодняшний день, надо признать, и не очень много. Из года в год уменьшается число желающих посвятить себя театру. И вот этот деревенский парнишка приходит учиться на артиста, а ему говорят, ты должен заплатить за учебу 180 тысяч в год.

М.Ш.: Это в институте культуры?

— Да. Откуда возьмут родители деньги на это? Мне это сложно представить. Например, мои родители не смогли бы заплатить такие деньги. Зачем это нужно государству? Как я понимаю, эти деньги не идут преподавателям. Я бы еще понял, если бы эти деньги шли тем, кто обучает. Какая-то логика есть. Куда идут эти деньги? И зачем это нужно государству? И вот этот, говоря по-русски, штучный товар...

М.Ш.: Да хоть как назови. Сейчас придется сказать слово «шайтан». Есть одно выражение, которое мне самому очень нравится. «Если в твоей душе поселился шайтан (в положительном понимании)...

— Шайтан, бес искусства, хотите сказать?

М.Ш.: Да! Это во многих сферах так. Многие люди не могут найти свое предназначение. Это несчастье. Здесь не найти виноватого, это не вина родителей, кого-то еще, так устроена жизнь. Все не могут быть равны. Но талантливый человек, о котором я с большой симпатией говорю «с шайтаном в душе» — это как писатель, который не может не написать стихотворение, которое снизошло на него. Честно говоря, и сам иногда пишу по куплету.

«Если тебе нравится, есть желание, душа просит, ты ничего другого не видишь»

— Когда выпустите книгу?

М.Ш.: Это я просто так. Если тебе нравится, есть желание, душа просит, ты ничего другого не видишь. Это же талантливый человек. Может быть, мне и не стоит вас нахваливать, но ты же не виноват, что у тебя такой отец, такая мама. Одни из любимейших в республике актеров. Это большое счастье, что в историю театра вошли Ильдар (Хайруллин) и Алсу (Гайнуллина). То, что есть Искандер, — еще большее счастье. Вы растете в этой среде, вдыхая сценическую пыль. Что бы мы делали без таких талантов! Если я не ошибаюсь, Тинчурин и Сайдашев «Голубую шаль» написали на пароходе, возвращаясь из Астрахани. Я это сам не читал, но слышал от людей, чьим словам можно верить. Творческому человеку приходит в голову, надо писать.

В стране есть щепкинская школа, другие хорошие школы, которые воспитали прекрасных наших артистов. Спасибо им за то, что они сделали в свое время!

— Не только в кабинете за столом.

М.Ш.: Получилось бессмертное произведение. Да, мы не любим слово «шайтан», но он устроился и делает свою работу. И пусть он будет. Не было бы таких людей, где их возьмешь?

— То есть вы хотите сказать, если у тебя есть желание учиться, то эти 180 тысяч в год разыщешь.

М.Ш.: Нет. Я не так хочу сказать. Сейчас отвечу. По-моему, не с этого все начиналось. Вначале платного обучения не было.

— Нет, мы бесплатно учились.

М.Ш.: Знаю, я же работал руководителем республики. Перед встречей с вами, я готовился, смотрел материалы по истории, по театру, в целом по культуре. Я сам этому удивился. Это все случилось в последние годы. Это надо изучить, найти пути решения, я уже сегодня поговорил с новым министром культуры Ирадой Аюповой, они сейчас в Калининградской области на каком-то совещании, я у нее поинтересовался, неужели сейчас учатся платно? К сожалению, оказывается так.

— Есть и такая печальная сторона вопроса: найти деньги для обучения. Если родители смогут помочь, будет учиться.

М.Ш.: Я понял, происходит разделение талантов.

— Кто-то тратит все свои силы на поиски этих денег.

М.Ш.: Правильно говорите! И происходит разделение талантов. У кого-то и способностей больше, но нет возможностей. Правильно говорите! Я поговорил с нашим министром, и она активно принялась за работу, время непростое. Я поинтересовался, может быть, это недавно произошло. Сказали, что несколько последних лет. Я спросил: «Почему так?». В стране есть щепкинская школа, другие хорошие школы, которые воспитали прекрасных наших артистов. Спасибо им за то, что они сделали в свое время! Говорят, мол тоталитарное время. А вон какие школы! В Ленинграде какие школы. Сколько наших актеров училось там. В целом была решена судьба театра. Кого не возьми, глаз не оторвать. Сегодня я узнал, что обучение платное. Посоветуюсь и с Рустамом Нургалиевичем. Считаю, что мы должны найти пути решения. Есть же другая сторона вопроса. Я был рад знать, что начиная с Фарида Бикчантаева наши мастера преподают там. Это же очень важно. Ваши уроки, ваши размышления, донесенные до молодежи, само это явление — уже полдела для сферы обеспечения будущего театральной сферы. Это философская проблема, думаю, решение ее надо найти. Я так считаю. Дай Аллах, посмотрим, что можно сделать. Я поинтересовался причинами. Раньше же так не было. Сказали, что в Москве много где готовят артистов, пусть там учатся. А с другой стороны, надо хорошенько обдумать…

— Мы должны учиться на своем языке.

МШ: Что я хочу сказать. В те годы нашли же возможность обучать татар там.

— Сложно вернуть ребенка, освоившегося в русском сердце.

МШ: Именно об этом же продолжаем говорить. Эта проблема есть. Глаза на нее закрывать нельзя. Честно говоря, жизнь — это борьба. Без борьбы не бывает победы. Если постоянно оказываешься побежденным, то теряешь надежду. Это проблема есть.

— В конце беседы вот такой вопрос. Вы говорите, что в детстве не выступали на сцене.

М.Ш.: Нет.

— А вот политика. Вы же всю жизнь в политике.

М.Ш.: Судьба.

— Там есть место актерскому мастерству? В какой степени политик должен быть артистом и нужно ли это?

МШ: Артистам пишут сценарий. У них есть режиссер. Для того, чтобы получился спектакль, роли, сначала должна появиться пьеса со своей идеологией, ее надо суметь так поставить, чтобы это дошло до души. Надо отдаться этому делу телом и душой, чтобы каждая роль, каждая мысль требовала от зрителей действия. В этой области везде нужен талант. И руководителям. И вам.

Вы же работаете с эмоциями и их проявлениями, чтобы все было незабываемым. Я считаю себя необыкновенно счастливым, что смотрел «Старика из деревни Альдермеш». Такие яркие явления, наверное, выпадают не каждому поколению. Это же надо было так сойтись! Посмотрите на автора пьесы — Туфан (Миннуллин). Постановщик — Марсель Салимжанов. Сыгравший Альмандара Шаукат Биктимеров. Вы посмотрите, сколько условий должно было сойтись. Равиль Шарафиев. Я восхищен джигитами, слава Аллаху, что они воплотили это. Удивительно! Русские называют это явлением, но как ни назови, это большая радость. Я и как политик могу сказать, здесь нет ничего неправильного. Событие, взгляд на жизнь, вопросы бытия и небытия. Когда попадаешь в лапы смерти, известно, чем все закончится, но с такой силой духа, жизнелюбием, с таким совершенством не потерять себя, связи со своим народом, остаться крепким духом! Я считаю это удивительным явлением. Я не режиссер, не артист, рассуждаю как человек , который хочет понять театр, понять жизнь. Вот мы говорили о том, где расположен театр. Эта мысль пришла мне в голову, сейчас все больше нравится. В Альмандаре игра артистов такова, что каждый совершенен. Бывает же так! Сошлись в одно время в одну точку. Говорили сегодня о зарождении театра, тоже так сложилось. Было же непросто. Ты попробуй в то время все уладить со всех сторон. И с религиозной стороны, и с других сторон. Это же нарушение традиций тех лет. Это только сказать легко. А это («Старик из деревни Альдермеш») в наше время… Межнациональные отношения — даже это там учитывается. Все совершенно, нет недостатков. Жизнелюбие заложено в самой пьесе, надо же так получиться. Я считаю это большим счастьем. Это мое мнение.

Я считаю себя необыкновенно счастливым, что смотрел «Старика из деревни Альдермеш». Такие яркие явления, наверное, выпадают не каждому поколению. Это же надо было так сойтись! Посмотрите на автора пьесы — Туфан (Миннуллин). Постановщик — Марсель Салимжанов. Сыгравший Альмандара Шаукат Биктимеров

«В наше время влияние театра в особенности большое»

М.Ш.: Хороших пьес много, слава Аллаху. Артисты есть. Я не все до конца понимаю, когда говорят «характерные артисты», но чувствую, много таких. Из поколения в поколение передают. Это удивительный творческий успех. Это бессмертно! Есть бессмертные произведения, пусть будут. В нашем изменяющемся мире суметь донести эти мысли! И ведь сумел донести, я даже спокойно сидеть не могу. Уже столько разговариваем, и непонятно, откуда силы берутся. И не сказать нельзя. Нет ведь недостатков. А как Нажиба Ихсанова играет!

— И музыку надо отменить…

М.Ш.: Обо всем надо сказать. И о музыке, и о медовухе.

— Это пропустить нельзя!

М.Ш.: Нельзя! А зачем пропускать? Это же жизнь! С этим народом, с этими людьми мы живем. У них свои традиции. Что будет от полстакана медовухи? Так издавна устроена наша жизнь. В политике, если посмотреть с этой стороны, ваше влияние очень большое. В наше время влияние театра в особенности большое. Фильмы снимают, еще что-то делают, мир открыт с точки зрения информации. Не потеряв наши обычаи и традиции, веря в свои силы, болея за это душой и телом, сохранить бы наши лучшие качества. Это зависит от нас. Многое зависит от нас самих.

— На этой высокой ноте можно было бы завершить сегодняшнюю беседу. Спасибо большое, Минтимер Шарипович, что вы пришли. Это очень важно для нас. Это большая помощь нам.

М.Ш.: Разрешите, перебью вас. Вам это непривычно. А каково мне? Такая ответственность! Прийти к вам и не растеряться! Слава Аллаху. Значит, Аллах помог мне с вами разговаривать.

— Мне не приходилось видеть вас растерянным. Может быть, когда-то давно, когда вы были совсем молодым. Мы этого не видели. Во всяком случае, вы это не показываете. Значит, вы своего рода артист. Никогда не приходилось видеть вас растерянным.

М.Ш.: У меня был один случай, когда я вышел из себя.

«Я считаю сквернословие признаком слабости»

— Можно спросить не для записи? Мы, обсуждая с Фаридом абый, задались вопросом. вы, хотя родились и выросли в деревне, кажетесь воспитанным человеком. Интеллигентом, даже в чем-то аристократичным. Приходилось ли вам сквернословить? По-татарски или по-русски…

М.Ш.: Я считаю сквернословие признаком слабости. Я никого не обвиняю. Возможно, у людей бывают такие моменты. Возможно, это идет от родителей, от родственников передается или от коллектива, в котором работают. Я в целом считаю это слабостью. Со мной был вот такой случай. Мы с большим трудом поступили в институт. Большой конкурс — восемь человек на место. Раньше была такая практика — студентов после поступления сразу отправляли в колхоз на картошку. С трудом поступили, еще ни дня не учились, поехали в Рыбнослободский район, в колхоз «Новая жизнь». Сейчас он есть или нет, сказать не могу. Вроде бы там в основном жили русские. Итак, копаем картошку. Большинство из нас — деревенские ребята. Хорошие, трудолюбивые парни. Мне так нравились и нравятся мои однокурсники. Мы видели все тяготы жизни, начиная с военных лет, ценили своих родителей, знали цену жизни. Вот приехали мы учиться, а нас отправили копать картошку. И городские были среди нас. Где-то 15-16 процентов. Копаем картошку — мы, деревенские, знаем цену картошке.

А он мне: «Что тебе надо, чаплашка?».

— И копать умеете…

М.Ш.: И копать умеем. Картошка созрела, ботва уже засохла. И группа городских ребят, они вместе сплотились, выдергивают ботву, а она, засохшая, легко вытягивается. Совсем просто же засохшую ботву выдергивать. Потом граблями, нет, лопатой подгребают и делают вид выкопанной картошки. А картошка остается внизу. Сначала мы, деревенские ребята, с удивлением посматривали. Я по натуре нетерпеливый, терпению пришлось учиться. И каково нам видеть, тем кто чуть ли не молился на картошку, что ее даже на белый свет не показывают. Среди городских ребят был Толя Марамыгин. Говорю ему: «Вы же, ребята, оставляете там картошку. Так же нельзя — это же картошка». А он мне: «Что тебе надо, чаплашка?». Вот так, прямиком. Честно должен признаться — я никогда не поднимал руку на человека. К тому же я был так увлечен учебой, что у меня и на игры то времени не оставалось. В деревне, кажется, я даже не играл. Так разозлился! А мы же еще даже не знакомы — в первый раз вместе поехали. Картошка хорошая уродилась, взял в руки одну картофелину, а расстояние примерно такое, как сейчас между нами, может, чуть поближе, и запустил ту картофелину в него. До этого ни на кого не поднимал руку! Картошка была увесистой, а голова у Толи оказалась помягче. И прямо на глазах выросла огромная шишка.

Первое, о чем я подумал: «Что будет, если меня исключат из института?». Папа же меня отправил... Вот это первое, что пришло в голову. Нас, деревенских, было намного больше. И парни, прошедшие через такой конкурс, молодцы. Те попетушились было, но успокоились. За все 5 лет учебы кто бы из них нам, татарским ребятам, хоть бы какое слово сказал. Я не хочу сказать, что это только от меня пошло — наша рабочая группа была такой. Вообще на факультете нас было 126, девушек было только пять. И Толе надо сказать спасибо — потом мы с ним подружились. Я испугался, но и он, видимо, испугался.

«Один раз в жизни поднял руку на человека»

— Вот что картошка делает! Но все равно не ругнулись, только картошкой кинули…

М.Ш.: Нельзя было не кинуть. Потом за все 5 лет учебы ни разу не возникало конфликтов. Отлично учились, отлично работают, работали… Сейчас, конечно, у всех по-разному… Вот этого хватило. Один раз в жизни поднял руку на человека. Такова жизнь, судьба. Но и от нас самих многое зависит.

Наш Тукай говорил, что у нас есть свой след в истории. Вот гений так гений. Как-то так случилось, что я не встречал эти строчки Тукая. Когда начали возрождать Болгар, там наши археологи написали эти слова: «У нас есть свой след в истории». Я их как-то не встречал, видимо, увлекался другими его стихами. Слава Аллаху, мы народ, оставивший след в истории. До сих пор не могу забыть роль, которую мы сыграли в истории. Если наш народ будет един, мы сохраним себя и не причиним себе вреда, на это должно хватить сил и ума. Я в это верю. Всем нам нужно двигаться вперед — стойко, осознанно, терпеливо. Я говорю: «Без булдырабыз» («Мы можем»). Даст Аллах, мы сможем! Мы сможем, как бы трудно и сложно ни было.