Низкопоклонство, затворничество женщин и содомия, пришедшая с Востока: нравы и обычаи в Московском государстве

V. Нравы и обычаи

1. Раболепство и низкопоклонство

Понятие о характере царской власти слагалось, как показано выше (гл. III, 3), преимущественно под татарским влиянием. От татар же были позаимствованы и знаки уважения и покорности, оказываемые царю: стояние на коленях, земные поклоны, целование руки, именование себя унизительными званиями и прозвищами. Все эти знаки покорности вошли в русский быт и стали употребляться не только по отношению к носителям верховной власти, но и вообще к власть имущим: со стороны низших классов к высшим, привилегированным; со стороны бедняков — к богатым, слабых — к сильным. Приводим на этот счет свидетельства иностранцев, относящиеся к XVI, XVII и началу XVIII столетий.

Приехавшего в Московское государство в 1565 году с рекомендательным письмом от английской королевы Елизаветы итальянца Рафаэля Барберини так поразили знаки унижения, которые он наблюдал у русских людей, что он посвятил им следующее описание: «Благодарят они таким образом: если один обещает что-нибудь на словах, то другой, сняв шапку, пренизко ему кланяется, опуская руку книзу; если требуется большей благодарности, в таком случае достает он рукою даже до земли; а еще для большего подобострастия или, показывая, как умеет он ценить обещаемую милость, касается обеими руками. Если же притом один из сановников и оказывает какую-нибудь милость и покровительство, или тому подобное, другому, который меньше его званием, тогда сей последний становится на колени и, обеими руками касаясь пола, бьет еще челом оземь. Таким же образом поступают, когда идут и просить какой милости, чтобы по ходатайству того была оказана».

Посетивший дважды Московское государство, в 1633 и 1636 годах, секретарь Гольштинского посольства Адам Олеарий, наблюдая низкопоклонство русских людей, называет их в своих записках «рабами» и «крепостными». «У них уже такой обычай, — говорит про русских Олеарий, — и образ унижаться перед другими и выказывать свое унижение: когда имеют дело с каким-нибудь знатным господином, они приветствуют его земным поклоном, наклоняют низко голову, касаясь ею даже до земли, а иногда и просто валяются у него в ногах, и таким образом благодарят даже за побои и наказания, которым он подвергал их».

Датский посланник при Петре Великом (1709—1711) Юст Юль 3 октября 1709 года в своем дневнике записал следующее: «Мне рассказывали, что очень многие генералы в русской армии уполномочены царем назначать в подведомственные им части обер-офицеров, капитанов, майоров и подполковников. Последствием такого порядка вещей является большое послушание и покорность со стороны офицеров к генералам, в руках которых сосредоточена вся их судьба. Поэтому, когда офицеры приходят к генералу, те кланяются ему в землю, наливают ему вина и вообще служат ему как лакеи.

Относительно земных поклонов наблюдается следующее. Когда русский хочет выказать какому-либо важному лицу наибольшую степень почтения, то падает перед ним ниц, т. е. становится на правое колено, упирается руками в землю и так сильно стукается лбом об пол, что можно явственно слышать удары. О таких поклонах часто упоминается в священном писании: «молиться, падая на лице свое». При менее почтительном поклоне русские становятся на правое колено и кладут на пол правую ладонь. Вообще же, приветствуя какого-либо боярина, кланяются так низко, что правою рукой дотрагиваются до земли».

Указанная бытовая черта в характере русского человека в различных случаях его жизни прекрасно обрисована у Костомарова в его «Очерках домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях», глава XVI: «Прием гостей. — Обращение», куда мы и отсылаем любознательного читателя. Здесь же мы считаем нужным лишь отметить, что на унизительность низкопоклонства обратило внимание еще при царе Федоре Алексеевиче само правительство и, чтобы несколько сократить холопское рвение своих подданных, издало следующий указ: «Стольники и стряпчие, и дворяне, и жильцы, и иных чинов служилые люди. Великий государь велел вам сказать: ведомо ему, великому государю, учинилось, что из вас многие боярам и думным и ближним людем на дороге, где случится съехаться, с лошадей сходите, кланяетеся в землю не по обычаю, что из давних лет при державе деда его государева... Михаила Федоровича... и при отце его, государеве... Алексее Михаиловиче... никому не было, чего и не повелось: а с лошадей вам сходить пристойно и бить челом одному ему, великому государю.

И вам бы впредь их, бояр и думных и ближних людей, почитать и достойную им честь воздавать, а где на дороге случится кому с ними съехаться: и вам с лошадей не сходить и, уступя с дороги, поворотя на лошади, кланяться по обычаю».

2. Положение женщины

Высшие классы в Московском государстве усвоили от татар мусульманский обычай затворничества женщин. Боярыни и боярышни редко ходили даже в церковь, а больше занимались дома различными рукоделиями. Кроме мужа, отца и братьев, они никому из мужчин не должны были показываться. Только по особому благоволению, муж выводил свою жену к постороннему гостю, не являющемуся ближайшим родственником,

Жених не мог видеть своей невесты прежде венчания. Когда посол римского императора Фридриха III приехал в 1489 году сватать дочерей великого князя за императорских родственников и пожелал видеть невесту, то ему в этом отказали.

Из дому знатные женщины выезжали летом всегда в закрытых экипажах, или колымагах, а зимой в закрытых санях. Впрочем, Герберштейн свидетельствует, что в определенные праздничные дни московиты разрешали своим женам и дочерям сходиться вместе на привольных лугах, где они или катались на каруселях, ила качались на качелях, или забавлялись пением песен, сопровождая это пение хлопаньем в ладоши.

Этот обычай затворничества перешел от высших классов к более богатым представителям из простого народа и сохранялся в течение очень долгого времени. Так, в биографии В.Г. Орлова помещено описание богатого села в Костромском наместничестве, Поречья, которое граф посетил в 1786 году. «Много здесь домов каменных, — рассказывает биограф, внук графа, — крестьяне очень богаты. Девки никогда никому не кажутся; и если случится им нужда пройти по улице, тo всегда на лице у них бывает покрывало. Вероятно, сей азиатский обычай остался у нас в некоторых провинциях со времени татарского порабощения России... Все женщины очень много румянятся и белятся и тем портят они себе лицо и зубы».

Соловьев затворничество женщин в теремах объяснял тем, что терем был охраной от нравственней распущенности. По мнению Бестужева-Рюмина, затворничество женщин на Руси возникло не под татарским влиянием, а из боязни перед ними, так как у татар было в обычае увозить жен и девиц в неволю. Свое мнение он подкрепляет ссылками на Запад, где в средние века, несмотря на рыцарское поклонение женщине, жен и детей тоже запирали. «Одинаковые причины, — поясняет Бестужев-Рюмин, — производят одинаковые последствия».

Однако трудно допустить, чтобы на этот обычай не повлиял пример мусульманского Востока с его гаремами у знатных мусульман. Во-первых, затворничества женщин до завоевания Руси татарами мы не знаем. Не было его и у татар до принятия ими ислама. Во-вторых, такое подражание господствующему народу со стороны побежденной нации вполне естественно, особенно в имущих классах, всегда готовых идти на сделку с победителями.

Обычай красить свое лицо, весьма распространенный между всем человечеством и сохранившийся у русских женщин даже до настоящего времени, в Московской Руси получил преувеличенно грубые формы, обращавшие на себя внимание иностранцев. Судя по набору красок и по тому, как и в настоящее время красятся женщины на Востоке, можно смело предположить, что самый способ раскрашивать свои лица русскими женщинами был позаимствован с Востока. Кроме обычных белил и румян, в Московской Руси употребляли еще сурьму, краску для бровей и ресниц, очень распространенную и теперь на мусульманском Востоке. Для хранения сурьмы употреблялись особого рода коробочки, носившие название суремниц. Сурьма (антимоний) — это название белого хрупкого металла позаимствовано с Востока, где оно одинаково встречается как в персидском, так и в турецком языках.

В параллель к русским пословицам и поговоркам относительно женщин приведем тюркские (таранчинские), записанные в Средней Азии в Илийском крае в конце XIX столетия: 340. Женщина не человек. 342. У женщины ум короток. 344. У женщины много хитростей. 345. У женщины нет лица (стыда). 347. Не держит слова, подобно женщине. 348. У женщин существует тысяча и одна хитрость. 349. У женщины думы длинны, ум же короток.

3. Содомия

В связи с затворничеством женщин надо рассмотреть и появление на Руси противоестественного порока, известного под названием содомии, или содомского греха, так как, по сказанию Библии, им грешили жители палестинского города Содома.

Этот порок был широко распространен в московском обществе в ХVI и ХVII столетиях. В ХVI в. с обличениями против содомского греха выступали и Максим Грек, и старец Филофей, и митрополит Даниил, и митрополит Макарий, и многие другие отдельные лица. Это уклонение от природы было отмечено даже постановлением Стоглавого coбopa 1551 года. Мужеложество в XVI столетии свирепствовало не только в московских войсках, оно охватило и аристократические круги московского государства, проникло и в монашествующую среду. Этим пороком страдал и сам царь Иван Васильевич Грозный, предаваясь противоестественному разврату с своим любимцем Федором Басмановым, в чем последнего упрекнул боярин Овчина-Оболенский, сказав ему: «Ты служишь царю гнусным делом содомским, а я... служу государю на славу и пользу отечества». Это не помешало Ивану Грозному обвинить новгородского епископа, присужденного за измену к смертной казни, в содомском грехе и бросить в лицо собранным им духовным сановникам и настоятелям монастырей обвинение в том, что их жизнь «изобилует кровавыми и вопиющими грехами: грабительством, обжорством, праздностью, содомским грехом».

О содомии в русском обществе ХVI столетия собрал значительный материал И. Преображенский в его сочинении «Нравственное состояние русского общества в XVI веке, по сочинениям Максима Грека и современным ему памятникам». По мнению Преображенского, содомский грех «так сильно развившийся во всех слоях русского общества ХVI, занесен к нам, вероятно, из Греции, где он был сильно распространен. У нас его развитию, кроме невежества и грубости, много содействовала теремная жизнь женщины».

В конце своего исследования Преображенский выражает сомнение в том, что просвещение на Руси до татарского нашествия стояло высоко и пало только после порабощения Руси татарами. «Первоначальный удар татар, бесспорно, был силен, — пишет Преображенский, — зато последовавшее за ним иго монгольское вовсе не было так тяжело, как обыкновенно думают. Скажем более, положение русской церкви под игом монгольским было гораздо сноснее, нежели под игом княжеских усобиц. Ханы, как известно, покровительствовали церкви и духовенству, а потому она имела средства способствовать успехам просвещения».

Содомский грех перешел и в XVII столетие и был распространен настолько, что обращал на себя внимание наблюдательных иностранцев. О нем говорят и Даниил Принц из Бухова (1577), и Маржерет (1606), и Исаак Масса (1609), и Бер (1612), и Петрей (1620), и Олеарий (1636), и приехавший на русскую службу при Алексее Михайловиче в 1658 г. горячий славянский патриот, ученый серб Юрий Крижанич, видевший в русском царе единственного славянского государя, могущего подать руку помощи всем остальным соплеменным народам. В своей книге «Политичные думы» он указывает на присущие русским людям недостатки и пороки, которые следует исправить, и говорит, между прочим, и о содомии: «Здесь, на Руси, этот отвратительнейший порок рассматривается как шутка (habetur pro ioco). Им очень часто хвастаются за веселой беседой публично: един попрекает таким делом другого; другой приглашает третьего к совершению (postulet ut perpetret). Не хватает только того, чтобы такое преступление совершалось публично, на площади, по обычаю циников».

«Далее следуют у Крижанича такие рассказы, что передавать их неудобно», говорит проф. Сергеевский, у которого мы заимствуем эти сведения. «Может быть на площади, публично, — продолжает он далее, — сие и не совершалось, но достаточно сказать, что во время патриаршества Никона производилось следствие по делу о совершении мужеложества архимандритом над поддьяком в церкви. Имеется указание, что и соловецкий архимандрит занимался тем же». Даже сам патриарх Никон не избег обвинения в содомии со стороны старообрядцев, указывавших «на поддьяка меньшей статьи» Ивана Ладошку, которого якобы Никон «подпол ссодомствовал».

Хотя, по словам Павла Алепского (1655 г.), московское правительство сурово наказывало за содомию, присуждая содомитов к сожжению, но это известие не находит себе подтверждения в законодательных памятниках Московского государства. Наоборот, посол имп. Леопольда к царю Алексею Михайловичу, барон Августин Мейерберг (1661 год) удивлялся, что московские власти слишком снисходительно относятся к людям, уличенным в содомии. По словам англичанина Перри, состоявшего на русской службе при Петре I в течение нескольких лет, «страшный грех содомский в этой стране почти не считается преступлением; в пьяном виде они очень к нему склонны».

Несомненно, что содомия, как единичное явление, встречалась среди классов русского общества, и раньше XVI столетия, как, напр., среди черного духовенства. Так, в предупреждение этого порока в кодекс нравственных предписаний монахам еще в XIV веке было внесено, чтобы они с «юными детьми не дружились и книгам их не учили».

В монастырском уставе Иосифа Волоцкого запрещалось держать в монастырях «голоусых», — правило, подтвержденное впоследствии и Стоглавым собором. Занимавший митрополичью кафедру с 26.09.1490 по 19.05.1494 ставленник в. к. Ивана Васильевича митрополит Зосима, по словам историков, предан был пьянству и содомизму.

Вероятно, содомия, получившая сильное распространение в русском обществе XVI и XVII столетий была позаимствована русскими с мусульманского Востока, из Персии и Турции, особенно из последней, подражание различным сторонам жизни которой сделалось в Московском государстве в XVI столетии господствующей модой, о чем будет сказано ниже.

В Турции любовь к мальчикам развилась в высшем классе турецкого общества при султане Баязите I Молниеносном (1389—1402) после того, как турки-османы соприкоснулись с цивилизованными народами и позаимствовали от них этот порок. При дворе Баязита I был заведен гарем из красивых и талантливых мальчиков, которые, возмужав, достигали почестей и делались государственными сановниками. Особенно благоприятную почву порок этот нашел в янычарском войске, где женитьба принципиально отрицалась. Вербуемые в янычарские войска красивые мальчики делались возлюбленными офицеров и после, в зрелом возрасте, пользовались их протекцией. Правнук Баязита I, Мехеммед Завоеватель (1451—1481), известен в истории целым рядом педерастических похождений, иногда самого гнусного свойства, и, подобно своему прадеду, держал у себя из мальчиков целый гарем. Любовь к мальчикам воспевалась турецкими поэтами. Особенно показательной в этом отношении была поэма Яхи-бея Дукагина (ок. 1495—1575) под названием «Царь и нищий», сделавшаяся наиболее распространенной и любимой в публике благодаря тому, что ее содержание совпадало с задушевными думами современной ему османской интеллигенции.

У персов, по словам Олеария, посетившего Персию в 1637—38 годах, содомия была «в полном ходу и обычае». В этом гнусном пороке был заподозрен и сам персидский шах Сефи. Интересен рассказ Олеария о пребывании его в Шемахе, из которого можно видеть, каким образом происходило знакомство русских с этим пороком. Говоря о караван-сараях в Шемахе, Олеарий называет один из них, в котором черкесские татары вели свою торговлю невольниками. «Когда мы были здесь на обратном пути, — говорит Олеарий, — то русский посланник Алексей (Саввинович Романчуков, — С. А.), человек весьма веселый, любящий забавы и еще молодой, пошел в этот последний караван-сарай из желания поглядеть на живой товар и, между прочим, за одного мальчика, довольно красивого лицом и хорошо сложенного, за которого просили 6 туменов, предложил 2 тумена, т. е. 32 рейхсталера, но такая цена так обидной показалось черкесскому торговцу людьми, что он, ударив мальчика по заднице, с полным бесстыдством сказал: «Одною этой частью ты можешь в своей жизни наслаждаться на гораздо большую сумму». По словам Олеария, содомия известна была персидскому обществу с самого начала существования персидского государства, без всякого стороннего влияния.

В ХVI столетии содомия, по-видимому, была распространена и среди татар. По крайней мере, Герберштейн, характеризуя татар, говорит, что они «падки на любострастие, и при том извращенное».

Если турки-османы, как говорит Крымский, позаимствовали содомию в XIV веке у европейских народов, то из других источников мы знаем, что значительно ранее, на грани XVI века, византийцы обвиняли в содомии турок-сельджуков и печенегов.

В ту же приблизительно эпоху поляки приписывали этот порок русским. Так, польский историк Длугош, рассказывая о мнимом завоевании в конце XI столетия Волыни и Киева польским королем Болеславом, говорит, что Болеслав в Киеве впал «в гнусный порок самого неумеренного сластолюбия» (In spurcissimum sodomiac scelus Ruthenorum detestabilib mores incitatus, т. e. «в самый гадкий порок содомии, подражая мерзким нравам русских»).

Сообщение Длугоша, историка XV столетия (1415—1480), относительно завоевания Киева королем Болеславом, как отметил Карамзин, является басней. Такой же басней, очевидно, следует считать и его сведения о распространении содомии у русских в ХI столетии, так как эти сведения не подтверждаются никакими другими источниками. Не перенес ли Длугош эту черту нравов от современного ему русского общества на прошлое?

На мусульманском Востоке содомия процветала до самого последнего времени. В старом Ташкенте до Октябрьской революции среди сартов любимым развлечением было обществе бачей — мальчиков-плясунов (перс. бача — «дитя»), конечной целью которого являлось любовное общение о ними — «бачебаство» (перс. «бачабази»).

Продолжение следует