Новости раздела

«Публикации — отлично, но только ли ими ограничивается научный вклад?»

Константин Фурсов о прорывах в науке и измерении эффективности ученых

Наука достаточно скрытое от общества поле деятельности — например, секретностью, массой специальной терминологии или невозможностью вкратце объяснить суть открытий. Поэтому государству необходимо вводить институт менеджеров от науки, которые понимали бы язык ученых и могли бы контролировать, кто из них эффективен, а кто нет. Об этом в интервью «Реальному времени» рассказал заместитель директора Центра статистики и мониторинга науки и инноваций ИСИЭЗ ВШЭ Константин Фурсов.

«В науке каждую неделю происходит что-то важное, но большое значение это имеет прежде всего для научного сообщества»

— Константин Сергеевич, приведите несколько ярких примеров прорывов в науке, которые совершили российские ученые за последние годы.

— Тут вопрос в том, что считать прорывными направлениями. Мы все знаем про российских лауреатов Нобелевской премии, таких как Жорес Алферов, Андрей Гейм и Константин Новоселов, или о Григории Перельмане, который от своей премии (Филдсовской) отказался. В науке каждую неделю происходит что-то важное. Но это имеет большое значение прежде всего для научного сообщества. Например, в России, так же как в других странах, активно занимаются исследованиями новых материалов, ищут лекарства от рака или болезни Альцгеймера, но это все в каком-то смысле рутина, которая дает некоторые новые зацепки и позволяет двигаться вперед. Научным прорывом открытие становится тогда, когда оно признается в научном сообществе.

Например, в России каждый год вручается премия президента РФ молодым ученым. Если внимательно взглянуть на список лауреатов, то там всегда указывается, за что она выдана. И по нему можно понять, какого рода достижения попадают в поле зрения обывателя. Несколько близких мне примеров. В 2014 году Александра Калашникова получила премию за развитие физики сверхбыстрых магнитных явлений. В 2017 году ее получил Максим Никитин, который занимается разработкой умных наноматериалов для биомедицинского применения. Речь тут идет, прежде всего, об адресной доставке лекарственных средств в отдельные органы. В молекулы лекарственных средств внедряются магнитные компоненты, которые с помощью катушки индуктивности доставляются в тот участок тела, где необходимо лечение.

На прошлогоднем вручении президентской премии, где мне посчастливилось быть, один из лауреатов представил результаты разработки метода детекции взрывчатых веществ. Это уже на грани с военной наукой. Интересно, что там в полный рост встал вопрос секретности. Рассказывать ли об этом открытии обществу? Ведь каждый лауреат обязан сделать публичное заявление, что-то рассказать о своем открытии.

Что конкретное открытие дает нам прямо сегодня, сказать сложно. Одно дело, когда вы открываете материал с новыми свойствами или тот же способ детекции взрывчатых веществ, и совсем другое, когда это открытие воплощается в конкретном решении, начинает применяться на практике. От нового знания до его применения могут пройти годы, даже десятилетия, хотя бы потому, что технологически экономика еще не достигла необходимого уровня.

Так что открытий много и они происходят каждый день. Вопрос в том, какие из них достигают наших ушей и в каком виде.

Мы все знаем про российских лауреатов Нобелевской премии, таких как Жорес Алферов, Андрей Гейм и Константин Новоселов, или о Григории Перельмане, который от своей премии (Филдсовской) отказался. В науке каждую неделю происходит что-то важное. Но это имеет большое значение прежде всего для научного сообщества

«Американцы гордятся своей военной наукой и всячески пытаются ее демонстрировать»

— Получается, что военные открытия вообще скрыты от нас?

— Конечно, потому что это вопрос глобальной конкуренции и национальной безопасности. Секретность науки вообще довольно интересное явление. Оно в каком-то смысле противоречит идее научного этоса. Если смотреть на науку как на социальный институт, который движется и развивается, регулируемый определенными социальными нормами, то, следуя идее Роберта Мертона о научном этосе (то есть комплексе ценностей и норм, считающемся обязательным для человека науки), ученый должен открыто делиться своим знанием и достижениями. Это называется принципом коммунизма. Но наука не существует в вакууме. Общество и государство дают ей некоторую автономию в принятии решений в обмен на независимую профессиональную экспертизу.

В этой связи резонен вопрос: как в науке возможна секретность? Мертон отвечает на него, ставя в центр фигуру самого ученого, который демонстрирует амбивалентность, то есть двойственность и противоречивость своих мотивов и поведения. С одной стороны, нормы научного сообщества регулируют и поддерживают его деятельность, с другой — есть и стремление к успеху, конкуренция за право первенства. Более того, как уже сказано, наука существует в структуре других институтов (власти, экономики, религии), диктующих свои нормы, с которыми необходимо считаться. В результате ученый может одновременно следовать самым разным нормам.

Так и наука, оставаясь социальным институтом, может быть целиком погружена в систему отношений секретности, когда внутри некоторой группы можно свободно обмениваться мнениями и находками, но это не может выходить во внешний мир. Такой вот парадокс.

— А тот факт, что современных ученых побуждают публиковать все свои исследования в журналах из списка Scopus, не является некоторым разрушением секретности?

— У меня есть коллега, который занимается исследованиями будущего и долгосрочным прогнозированием. У него есть несколько статей, в которых он на основании открытых источников анализирует дисциплинарную структуру военной науки и даже рассматривает тренды развития отдельных ее направлений. То есть она не совсем закрыта, конечно. Какие-то решения, которые уже сегодня воплощены в технологиях, вполне заметны. И более того, понятны и некоторые направления их дальнейшего развития. Если вы посмотрите какой-нибудь американский телеканал, то вы увидите, что американцы очень гордятся своей военной наукой, равно как и гражданской, и всячески пытаются ее популярно представить. Японцы в массовой культуре любят спасать мир, демонстрируя технологии будущего. Мы показываем свои достижения несколько иначе, в основном на парадах. Это очень плотно сидит в культуре.

Очевидно, что происходящее на переднем крае науки вам никогда не покажут по телевизору или в кино. Но понимание некоторого вектора развития у вас вполне может появиться. Это касается, например, тех же беспилотников, автономизации и роботизации военных машин или новой экипировки солдат — это все довольно открытые и понятные тренды. Другое дело, что вам никто никогда не расскажет, как получить тот самый материал, из которого сделана супер-броня.

Если смотреть на науку как на социальный институт, который движется и развивается, регулируемый определенными социальными нормами, то, следуя идее Роберта Мертона о научном этосе (то есть комплексе ценностей и норм, считающемся обязательным для человека науки), ученый должен открыто делиться своим знанием и достижениями. Это называется принципом коммунизма

«В России средства бизнеса составляют треть от общих затрат на науку, а две трети — это средства государства. В развитых странах наоборот»

— А по каким параметрам сегодня вычисляется эффективность ученого и организации, в которой он работает?

— Это зависит от того, что мы считаем эффективностью и в каких масштабах действуем. Дело в том, что показателей, которые позволяют нам говорить об интенсивности развития науки, превеликое множество. И метрики эти родились в умах людей довольно давно. Первые попытки системно измерить общий бюджет науки, например, датируются первой половиной XX века. Британский физик Джон Десмонд Бернал в каком-то смысле стал родоначальником статистики науки, оценив ее национальный бюджет в Англии.

От измерения государственных расходов специалисты постепенно перешли к категории внутренних затрат на исследования и разработки. Отличие состоит в том, что учитываются все деньги, которые фактически потрачены организациями на выполнение соответствующих работ вне зависимости от источника их происхождения. Иными словами, речь идет о средствах (собственных или полученных от любого «заказчика»), фактически израсходованных исполнителем на зарплаты, оборудование, командировки, эксперименты, организацию конференций или иные вещи, необходимые для выполнения научной деятельности. В английском это часто называется performance (не путать с исполнительским искусством!).

Дальше по мере развития и доступности систем учета возникают и новые показатели. Прежде всего, речь об очень популярном сегодня показателе публикационной активности, то есть числа научных публикаций. Этот и смежные показатели оформляются в некоторую систему примерно в 60-е годы XX века, когда появляются специализированные базы данных научной литературы. Сначала они возникают как библиотеки для того, чтобы ученые могли легче искать нужную литературу. Позже, когда накапливается некоторый значительный пул работ, возникает интерес к систематизации их по авторам, областям науки, востребованности. Отсюда возникает следующая метрика — число цитирований. То есть если вас процитировали (неважно, позитивно или негативно), значит ваша работа интересна, она нашла отклик в системе научного производства. Довольно долго эта система мер оставалась нейтральной. Это был скорее способ поиска информации о том, что происходит в различных областях науки и способ проверки отдельных гипотез о ее социальном устройстве, нежели стремление кого-то оценить.

Однако по мере совершенствования инструментов измерения и сокращения финансовых ресурсов возник вопрос: насколько те или иные коллективы работают эффективно? Как расходуются деньги налогоплательщиков? В результате появились более сложные модели, когда затраты перестали считаться показателем результата, а стали рассматриваться в качестве характеристики ее ресурсной составляющей. Но что взять в качестве показателя результата? Публикации — отлично, но только ли ими ограничивается научный вклад? Есть технологии, но их измерить крайне сложно. Можно, например, посчитать комплекты конструкторской документации. Потому что любая технология, перед тем как быть воплощенной на производстве, должна быть определенным образом задокументирована, чтобы ее можно было передать и развернуть на предприятии. Посчитали, но кто-то делает одну большую и сложную технологию и собирает коробку документов, а кто-то ведет разработку мелких решений и готовит десяток тонких папок. Обе организации тратят одинаково. Кто из них эффективнее?

Допустим посчитали все, что было можно, и дальше возникает следующий вопрос: как научные знания и технические решения перетекают в экономику? Есть некоторые косвенные признаки такого перетока. Например, можно оценить, какую долю затрат на исследования и разработки составляют средства бизнеса. Грубо говоря, в какой части бизнес готов платить за науку. Это вполне хороший качественный показатель, который говорит о потенциальной востребованности результатов научной деятельности экономикой.

К слову, в нашей стране этот показатель довольно низок и составляет порядка трети от общих затрат на науку, а две трети — это средства государства. В большинстве развитых стран все ровно наоборот. И это вопрос не только к науке, но и к рынку, где научные достижения должны трансформироваться в новые продукты.

Можно оценить, какую долю затрат на исследования и разработки составляют средства бизнеса. Грубо говоря, в какой части бизнес готов платить за науку. Это вполне хороший качественный показатель, который говорит о потенциальной востребованности результатов научной деятельности экономикой

— А число патентов у ученого может быть показателем эффективности научной организации?

— Да, есть показатели патентной активности. Например, число патентных заявок на изобретения, полезные модели, промышленные образцы. В основном, конечно, патентуются изобретения, потому что это самый ценный результат. Почему патент? Потому что это охранный документ, удостоверяющий право свободно использовать результат интеллектуальной деятельности на определенной территории в течение некоторого срока. И если этот результат защищен на территории одной страны или нескольких, это означает, что он имеет в них коммерческий потенциал и может повлиять на структуру рынка. Защита патента стоит денег, значит, разработку имеет смысл патентовать в том случае, если она действительно представляет ценность. Интенсивность патентования зависит от экономики страны и от культуры. Например, в Японии патентуется каждая гайка, в Германии или США — более сложные и системообразующие решения. Это во многом предопределено и тем, как потом изобретение может быть вписано в систему производства.

Важно помнить, что любая оценка должна иметь цель. Не так давно, в 2015 году, в журнале Nature был опубликован так называемый Лейденский манифест, в котором группа авторов, в том числе из числа родоначальников наукометрической системы оценки результатов исследований, представила 10 принципов, которым нужно следовать при использовании количественных индикаторов развития науки. Это стало ответом на использование многих индикаторов «в лоб», без должного понимания целей измерения и сути измеримых показателей.

В рамках одного из проектов одна из моих коллег прикинула, в какой мере эти принципы реализуются сегодня в национальной системе оценки результативности науки в России. Скажем так, они реализуются далеко не в полной мере. Почему так происходит, сказать довольно сложно. Возможно, мы слишком увлечены бухгалтерией, вместо того чтобы ответить на вопросы долгосрочного характера.

«Конкуренция за талантливых ученых в мире довольно высока, но при этом ищут лучших из лучших»

— В одном из своих интервью вы говорили об искусстве менеджера, который должен как-то разглядеть научный талант и пригласить его в свой университет. Насколько в России и в мире развита эта система научного «скаутства»?

— В мире такая система развита довольно хорошо, и она реализуется через большое количество различных конкурсов: на позиции аспирантов, докторантов, постдоков. Конкуренция за талантливых ученых довольно высока, но при этом ищут лучших из лучших. У нас, учитывая довольно заметную проблему нехватки научных кадров, эту проблему уже явно осознали и активно прорабатывают. Тот факт, что в самом масштабном в стране конкурсе и программе подготовки управленческих кадров «Лидеры России» в этом году появился отдельный трек, посвященный науке, как минимум говорит о том, что вопросу уделяется большое внимание.

Что касается уровня организаций, то здесь практики очень разнятся. Зачастую руководители научных организаций больше внимания уделяют работе с имеющимися кадрами, стараясь вывести их на лучшие показатели эффективности, так как в системе краткосрочного планирования (а большинство проектов финансируются 1-2 года) это один из инструментов привлечения дополнительного финансирования. Многие ищут талантливых молодых людей, но не у всех есть возможности поддерживать и развивать их. Это игра вдолгую.

Тот факт, что в самом масштабном в стране конкурсе и программе подготовки управленческих кадров «Лидеры России» в этом году появился отдельный трек, посвященный науке, как минимум говорит о том, что вопросу уделяется большое внимание

И тут желание часто разбивается о суровую реальность, поскольку всякому руководителю нужно обеспечить жизнеспособность своего коллектива, а значит, накопить достаточно ресурсов (контракты, гранты), оставаться в системе коммуникаций, иметь доступ к исследовательской инфраструктуре. В России сегодня достаточно много талантов от науки, но достаточно ли талантливых менеджеров от науки, чтобы их разглядеть и, главное, удержать, мне сказать сложно. Менеджмент в науке — это пока скорее искусство, нежели формализованная, хорошо отработанная практика.

Матвей Антропов
Справка

Константин Фурсов — заместитель директора Центра статистики и мониторинга науки и инноваций ИСИЭЗ НИУ ВШЭ, член Координационного совета по делам молодежи в научной и образовательной сферах Совета при президенте РФ по науке и образованию.

Общество

Новости партнеров