Записки прокурора: на поклон к Ленину без очереди, коровы под потолком и Раскольниковы на селе

В мавзолей — через забор

Вспоминаю, как меня, молодого прокурора, в те годы ограбили. Неподалеку от моего дома был стадион «Динамо», и я иногда, в редкие свободные вечера, катался там на коньках. В один прекрасный вечер на льду мне бросился под ноги какой-то шкет, я грохнулся, но еще до того, как приземлился, его сообщник сорвал у меня с головы новую каракулевую ушанку и был таков. Конечно, в темноте, да еще и в толпе катающихся, я этих прохвостов не поймал, и шапка пропала. А в другой раз, во время командировки в зеленодольскую прокуратуру, у меня стащили кожаные перчатки — прямо из приемной городского прокурора. И, как это ни странно, в том же году, но уже летом, на пляже, пока я купался, прямо из форменных прокурорских штанов у меня украли часы. Вот народ!

Но постыдный случай произошел со мной в Москве (постыдный? Скорее, комичный!).

Не скажу сейчас, по какому поводу я оказался в столице, но помню, что мне очень хотелось попасть в ленинский мавзолей, а сделать это было непросто: времени у меня было слишком мало, чтобы выстаивать многочасовую очередь желающих туда попасть. И вот, в один прекрасный день я (в прокурорской форме!) перескочил через забор в Александровский сад, чтобы присоединиться к той группе счастливчиков, которые уже были запущены туда для входа в мавзолей (за оградой сада ожидала, когда ее запустят, длинная очередь).

Но не успел я выпрямиться после прыжка через забор, как на плечи мои легли руки двух бдительных товарищей в штатском, и меня под конвоем отвели к полковнику не то КГБ, не то МВД, который регулировал выход очереди к мавзолею.

— Да, товарищ прокурор, нехорошо! — пожурил меня полковник, глядя на мои погоны (в то время мы носили коричневую форму с погонами). — Что будем делать?

Я пристыженно молчал, думая о том, что сейчас придет в прокуратуру из Москвы «телега» и как все это будет выглядеть! А полковник строго произнес: «Придется выплатить штраф. С вас рубль».

Облегченно вздохнув, я достал из кошелька рубль, но мне было велено отдать деньги «товарищу». Тот с серьезным видом выписал мне квитанцию, и я было повернулся, чтобы несолоно хлебавши уйти, но опять услышал строгий голос полковника.

— Вернитесь!

С бьющимся сердцем возвращаюсь. Полковник берет меня под локоток и, улыбаясь, ставит в первый ряд очереди.

Так я попал в мавзолей.

Избушка и «козлик» для прокурора

Но больше всего мне запомнились годы с 1954-го по 1956-й, когда по хрущевскому призыву «тридцатитысячников» я работал прокурором сельского Столбищенского района Татарии, был там членом районного комитета партии и депутатом райсовета. Теперь этого района не существует, он разделен между Лаишевским и Высокогорским районами.

Не стану лукавить: свой перевод в прокуратуру сельского района я встретил без особой радости. Во-первых, я совершенно не знал сельского хозяйства, во-вторых, предстояло жить отдельно от семьи, в-третьих, и зарплата была ниже, чем в аппарате республиканской прокуратуры. То есть должен был пойти на новую работу исключительно из патриотического энтузиазма, какового я вовсе не испытывал. Перед отъездом меня и других наших прокурорских «энтузиастов» принял секретарь обкома партии С.Г. Батыев. «Ну как, довольны назначением? — спросил он меня, и не успел я промямлить «не очень», как он пожал мне руку и бодренько сказал: «Ну, желаю успеха!» На этом аудиенция закончилась.

Здание районной прокуратуры представляло из себя довольно ветхую избушку, и жил я в своем рабочем кабинете. Там стоял диван, а ночью я клал под подушку пистолет — мало ли что могло случиться… В качестве транспорта у меня был мерин с телегой, затем появился одноместный мотоцикл, на котором я ездил из одного конца района в другой через всю Казань, потому что район странным образом был разделен городом на две части. Правда, удалось приспособить к мотоциклу второе седло, и на нем ездил, держась за меня, еще и мой следователь Виктор Николаевич Усачев. Два молодца в прокурорской форме на маленьком мотоцикле-«козлике» вызывали улыбки прохожих.

Но вскоре грянула большая беда.

Допрос со смертельным исходом

По неизвестным мне причинам, от районных прокуроров требовалось, чтобы они лично тоже расследовали хотя бы одно дело (то ли ежегодно, то ли ежеквартально). Конечно, загруженность другими делами заставляла выбирать самые простые, легко раскрываемые преступления.

Я расследовал простейшее дело о преступлении какого-то мерзавца, который до полусмерти избил свою жену. Посадил его в казанскую тюрьму. Следствие шло к концу, и я было засобирался ехать на своем «козлике» в город, чтобы предъявить этому субъекту обвинение, но неожиданно для меня на тот же день было назначено заседание бюро райкома партии. Между тем, и мой следователь Виктор Николаевич как раз собирался допросить своего подследственного, сидевшего в той же тюрьме. Естественно, я попросил его встретиться заодно с моим, дал ему доверенность. Но не прошло и трех часов, как меня позвали к телефону, и начальник следственного отдела республиканской прокуратуры сообщил мне, что Виктор Николаевич в Шамовской больнице лежит с тяжелой травмой головы.

Оказалось, когда он остался в комнате для допросов наедине с моим подследственным, тот неожиданно перепрыгнул через стол, повалил Виктора на пол и стал топтать сапогами. Виктор даже не успел нажать кнопку вызова конвоя…

У него было диагностировано тяжелое сотрясение мозга, он стал тяжело болеть и, не дожив до сорока лет, скончался.

Вот такая трагедия. Окажись я на его месте, то же самое произошло бы со мной. Но Бог решил иначе. Бог или дьявол?

Еще одна слезинка на страницах моей памяти…

Локальные «бои» за «Торфоболото»

А потом едва не наступил и мой черед. Сидел я за своим рабочим столом в столбищенской прокурорской избушке, зазвонил телефон, висевший в метре от меня на стене, я подошел и снял трубку. И в тот же момент обрушился потолок — прямо на то место, с которого я встал к аппарату. Рухнули тяжелые балки, откуда-то взявшиеся кирпичи и куски штукатурки. Если бы не счастливая случайность, меня бы, скорее всего, убило…

Говорят, пришла беда — открывай ворота: в Столбище я заработал еще один выговор.

К Советскому району Казани примыкала местность, которую называли «Торфоболото», но числилось это болото за Столбищем и было заселено какими-то несчастными людьми, не имевшими ни жилья, ни прописки в городе. Около трехсот жалких, наспех сколоченных хижин, в которых обитали семьи с женщинами и детьми.

Периодически правительство республики принимало решения о сносе этого «Шанхая», но все они оставались на бумаге. Когда подходила техника, навстречу выходили толпы женщин с детьми, многие — с младенцами, и доблестная армия отступала.

В очередной раз этим вопросом занялся Совет министров ТАССР уже при мне. Нас с предисполкома Жуковым вызвали на заседание правительства и устроили самое настоящее судилище.

В одном конце длинного стола восседали министры, а возле другого стояли Жуков и я, пытаясь оправдать свою «преступную безответственность» невозможностью воевать с женщинами и детьми.

Кончилось все это выговором, который был объявлен мне и Жукову за халатное отношение к обязанностям. Между тем Совет министров не имел права объявлять выговор прокурору — по закону это мог сделать только вышестоящий прокурор, поскольку прокуратура — ведомство централизованное. Но прокурор республики, узнав об этом выговоре только махнул рукой: не станет же он ссориться с правительством из-за подобных пустяков!

«Полеты» голодных коров и нищета

Не могу забыть визит в Столбище одного из секретарей татарского обкома КПСС.

Он вознамерился проехаться по колхозам и почему-то включил в свою свиту районного прокурора, то есть меня. А колхозы наши явно оставляли желать лучшего. И вот в первом же колхозе мы направились в коровник. Он переступил порог и провалился почти по колено в жидкий навоз… Такого мата я давно уже не слыхал! А самое интересное: в стойлах не было ни одной коровы, но откуда-то сверху слышалось громкое мычание. Подняв глаза, я увидел апокалиптическую картину: коровы, а точнее, их обтянутые кожей скелеты висели под потолком!

Бескормица. Скот уже не стоит на ногах, а падеж допускать нельзя — засудят! Вот и стало колхозное руководство подвешивать скотину к потолку… Правда, в других колхозах мы подобного безобразия не увидели, но и радости особой не испытали.

Но вернемся к людям. Я начал работать в районе еще до того, как Хрущев отменил ежегодную сталинскую подписку на государственные займы. И когда объявлялась очередная подписка, каждому району устанавливался лимит, а райком партии рассылал по селам своих уполномоченных, чтобы те выбивали денежки из населения (вдобавок к ежегодным обязательным поставкам мяса, яиц и т. д. с каждого двора, независимо от того, имелись ли там коровы или куры).

Досталась как-то роль уполномоченного и мне. Пришлось ходить по дворам и уговаривать людей подписываться на заем. А уж если уговаривает сам прокурор, отказаться страшно! Только рассчитывал райком на меня напрасно. Ходить-то я ходил, но пугать никого не собирался. Впрочем, и ходил по дворам недолго. Зашел однажды в избу — мебели почти нет, трое голых детишек мал-мала меньше копошатся на полу. Рядом плачет мать… Да и мужика, как оказалось, нет у нее. Увидев эту нищету, я и сам расстроился. Потом пошел в райком и категорически отказался от обязанностей уполномоченного. Но разве мой отказ мог изменить систему?! Единственное, чего я этим добился, была ироническая ухмылка одного из райкомовских деятелей.

Прокурор в состоянии аффекта

Чем дальше в лес, тем больше дров… В том смысле, что тем больше огорчений подбрасывала мне моя прокурорская работа. В селе Чебакса горбун-кузнец, напившись, стащил с печи на пол свою старуху-мать и зверски изнасиловал.

— Расстреляйте его! — не своим голосом кричала старуха, когда мы с начальником райотдела милиции, Сережей Ивановым, прибыли на место происшествия.

Когда читаешь Достоевского с вывернутой наизнанку психикой его героев — это одно, когда сталкиваешься с подобным в жизни — это совсем другое!

Однажды под утро позвонил мне начальник районной милиции Иванов. Обычно веселый и смешливый парень, года на два старше меня, он каким-то убитым голосом произнес: «Поздравляю, у нас паршивое чэпэ!»

…На столе лежала полностью обнаженная юная женщина и хрипела в агонии, а в голове у нее торчал топор. Это сделал ее муж в отместку за измену, которой, как выяснилось потом, вовсе и не было. А за порогом в крови валялся и сам преступник, которого деревенские мужики со зла туго повязали колючей проволокой. И тут я сам совершил некое преступление: после того как женщина прямо при нас с Сергеем умерла, я подошел к связанному, уже беззащитному человеку и пнул его в бок ботинком.

«Прокурор в состоянии аффекта. В сущности, тоже преступник!» — сказал я себе уже несколько минут спустя и, вернувшись в Столбище, пошел к первому секретарю райкома Семену Леонтьевичу Семенову отказываться от должности. Почему именно к Семенову? Наверное, потому, что уважал его более, чем собственное начальство.

Семен Леонтьевич был из тех старых бескорыстных коммунистов, которые годились в герои Николая Островского. Каким чудом еще сохранились такие люди в эпоху сталинского социализма, не знаю! Он жертвенно отдавал всего себя работе: с больным сердцем ездил в тяжелых резиновых сапогах по колхозам, недосыпал и недоедал; считался жестким руководителем, а на самом деле оставался ранимым человеком, партийным романтиком. Вечная и добрая ему память!

Когда я пришел к нему и повинился, он сказал: «Ты поступил плохо, но тебя можно понять. И, пожалуйста, не дергайся, мне нужен грамотный прокурор!»