Свидание с Модильяни, который видел не так, как мы

Привет, Моди!

В эти дни в Хельсинки не узнать о том, что в главном музее современного искусства «Атенеуме» проходит выставка работ Модильяни, просто невозможно. Афиши в метро, на автобусных остановках, в торговых центрах. Огромный баннер растянут на фасаде «Атенеума», его видно с любого конца привокзальной площади, где музей расположен. С баннера на добродетельных финнов смотрит обнаженка Модильяни. И даже не зная финского языка, не понять, чья выставка, невозможно — работы Модильяни узнаваемы как ни у кого другого.

Цель моей поездки в Хельсинки — конечно же, Модильяни. Любимый с детства художник, художник, который ассоциируется с великим французским артистом Жераром Филиппом, сыгравшем Моди в культовом фильме «Монпарнас, 19». Фильм, по причине малого возраста, когда он шел в прокате, видеть не могла, но он был рассказан мне мамой буквально по кадрам. Посмотрела позже, придя к выводу, что все более поздние попытки снять биографию Модильяни не стоят одного эпизода «Монпарнаса, 19».

Каждый раз, бывая в Париже, хожу смотреть его картины. Каждый раз иду в Люксембургский сад — посидеть на скамейках. Когда-то на них сидели Анна Ахматова и Амадео. Как потом вспоминала поэтесса, у них не было денег, чтобы сесть на платные стулья, и они довольствовались бесплатными скамейками. Визит в Люксембургский сад, как сказала бы Ахматова, — невстреча с этими двумя гениями, поэтессой и художником. Как-то дошла до Монпарнаса, что обернулось разочарованием. От этого квартала парижской богемы начала прошлого века, увы, уже ничего не осталось.

Выставка, которая работает в Хельсинки с октября этого года по февраль будущего, — самая крупная в Северной Европе из связанных с Амадео Модильяни. Экспонаты собирали по всей Европе, они попали в Финляндию из Лувра, центра Помпиду, музеев Лилля и Тель-Авива. Всего их 59. И еще 29 работ из частных коллекций. И получить работы у их владельцев — это была самая трудная задача для кураторов выставки, коллекционеров приходилось буквально умолять.

Итак, вы платите 15 евро, вместо билета вам на одежду приклеивают небольшую овальную репродукцию работы Модильяни, вы поднимаетесь по очень высоким ступеням на третий этаж старинного особняка, где расположен «Атенеум», и — вуаля! Привет, Моди, вот мы и увиделись!

Красное и черное

Весь третий этаж — это Париж Модильяни. На экране идет немой фильм: едут по парижским улочкам начала прошлого века фиакры, спешат дамы в длинных платьях, плывет кораблик по Сене. На стенах парижские афиши тех лет и кажется, что ветерок с Монмартра шелестит ими. Здесь же перспективы улиц на холме и на Монпарнасе — парижские адреса Моди.

И застенчивый, и одновременно надменный, со вздернутым подбородком, Модильяни смотрит на нас с огромного черно-белого портрета. Цвета этого зала — красные и черные, они словно подчеркивают его короткую трагическую жизнь. Он любил красный цвет — никогда не носил галстука и повязывал на шею красный платок. И одно наблюдение: большинство работ Модильяни выполнено в теплой гамме.

На красной стене черными буквами выведено «Амадео». И пройти к ней, а потом к его гигантскому автографу надо будет через «строй» черно-белых фотографий. Это все окружение Модильяни — друзья, современники, коллеги. И — русская барышня в шляпке, нос с горбинкой и очень спокойные, мудрые глаза: русская любовь художника, Анна Ахматова.

Если перечислить все имена, подписанные под фотографиями, то получится перечень из учебника по истории искусства прошлого века. Многие из них стали великими уже при жизни. Модильяни же умер от менингита в больнице для бедных без сантима в кармане. Слава и богатство к нему изрядно запоздали.

Впрочем, он и родился в печальный для семьи час. Когда он был новорожденным, имущество его родителей, живших в Ливорно, пришли описывать. Но по итальянским законам, за долги нельзя было забирать кровать, на которой лежала роженица и младенец, и отец Амадео постарался уместить на кровати как можно больше вещей, чтобы их не описали.

Когда Моди вырос и поехал в Париж «учиться искусству», его полотна, которые сейчас стоят миллионы долларов, не только не принесли ему богатства, но не дали даже более-менее приличного дохода. В кафе он часто расплачивался своими карандашными набросками.

В этом смысле судьба французского художника итальянско-еврейского происхождения схожа с биографией грузина Нико Пиросмани, который жил и умер в бедности, за обед в духане мог расплатиться только рисунком на клеенке и был признан гением после страшной кончины. Печальная закономерность: судьба часто бывает жестока к гениям при жизни, награждая их славой после перехода в мир иной.

«Скоро он стал самобытным»

В Париже, часто целые дни проводя в Лувре, Модильяни буквально бредил Древним Египтом. «Он водил меня в Лувр, в египетский отдел, уверяя, что все остальное здесь не стоит внимания. Очевидно, Египет был его последним увлечением. Уже очень скоро он становится столь самобытным, что ничего не хочется вспоминать, глядя на его холсты», — писала Анна Ахматова в воспоминаниях.

Одна из локаций выставки Модильяни посвящена Древнему Египту, экспонаты для нее привезены из Лувра. Часть работ самого Модильяни «египетского периода» напоминают изобразительное искусство Египта. Лица на портретах Модильяни в это время словно высечены из камня. Анну Ахматову с ее египетским профилем Моди рисовал всегда по памяти, но она, сама того не ведая, была моделью для многих его кариатид. Впрочем, этот период действительно быстро закончился, и Модильяни проявил волю к собственному стилю. «Он видел не так, как мы», — написала потом Ахматова.

Она удивлялась, рассказывая эпизод, когда о каком-то человеке, которого Анна Андреевна сочла некрасивым, Модильяни говорил, как о красавце.

Красивы ли модели Модильяни, эти лица, удлиненные, с миндалевидными глазами, длинные шеи, покатые плечи? С точки зрения стандартов красоты — вряд ли. Но художник каким-то чудесным образом так проникал во внутренний мир модели, что буквально мог вытащить его наружу. Наверняка натурщицы, с которыми он работал, узнавали и не узнавали потом себя на этих полотнах.

По залам выставки можно ходить, не обращая внимание на хронологию написания картин. Дело ведь не в датах. Просто чистая живопись, некий условный «акмеизм» радуют душу и глаз. Модильяни узнаваем, и это, возможно, не такой уж плюс, кажется, что с ним все понятно. Но это обманчивая простота. В каждой его работе, в этих глазах, обращенных внутрь себя, есть тайна и магия. Они и притягивают.

Его жизнь — история непризнанного гения, где есть все: бедность, алкоголь, непонимание современников, смерть в 35 лет и даже самоубийство гражданской жены Жанны Эбютерн на другой день после его кончины. Есть все, чтобы впасть в грех сентиментальности. Но ее нет на его полотнах — они буквально светятся, они о радости земной, никто из его моделей не предается унынию, даже те, что изображены грустными. То же можно сказать и о его скульптурах, представленных на выставке.

В его графике, которая тоже демонстрируется в «Атенеуме», линия тела подобна музыке, плавной, текучей «мелодии». Для Модильяни не важно правдоподобие, фотографическое узнавание. Его задача — передать характер, настроение, проникнуть в мысли модели.

После трех-четырех часов, проведенных на третьем этаже «Атенеума», можно вернуться на первый этаж, и здесь улыбчивые молодые ребята, продающие билеты, предложат вам купить что-то на память о выставке. Выбор не велик — набор открыток, небольшой альбом или блокнот. Красный, в нежной мягкой обложке, на первой странице которой черный витиеватый росчерк Моди. А на последней — его известная фотография. Та самая, с гордо, почти заносчиво поднятым подбородком. Моди был беден, но знал себе цену.

В прошлом году на «Сотбисе» его картина была продана за 170 миллионов долларов. Покупатель пожелал остаться неизвестным.