«Татарская война» после Смуты: взрыв в Поволжье вместо долгожданной стабильности

Как спровоцировать межнациональный конфликт всего за 2 года

Избрание Михаила Федоровича Романова приветствовали в Казани колокольным звоном и пением молебнов. Венчание молодого монарха на царство совершил казанский митрополит Ефрем. В отсутствие патриарха и новгородского владыки именно он был старшим церковным иерархом. Никанор Шульгин, Федор Оботуров и другие лидеры проигравшей партии находились под арестом. В будущем им предстояла ссылка «за Камень»: в Тобольск и Мангазею. В Казани была восстановлена воеводская система и прежние институты управления. От возвращения Среднего Поволжья в единое правовое поле с Москвой все ждали начала новой мирной жизни. Но для исполнения этих ожиданий не было сделано ничего. Новое царское правительство в полуразрушенном московском Кремле ежедневно решало вопросы самовыживания. Вернувшееся Казанское царство там рассматривали только как новый неисчерпаемый резервуар финансовых и людских ресурсов.

Очень кстати пришелся военный потенциал Поволжья, где в городах жило множество русских стрельцов, а коренные народы имели богатый боевой опыт. Военнообязанными считались не только профессионалы — служилые татары, но и ополченцы из этносоциальных групп, занимавшихся сельских хозяйством и платившим налог-ясак. Ясачные чуваши, марийцы и удмурты обязаны были выставлять по одному ратнику с шести дворов. Большая мобилизация в Поволжье проходит для борьбы с Заруцким, который сделал своей столицей Астрахань. В 1614 году стрельцы из Казани, Свияжска, Чебоксар и других поволжских городов, вносят решающий вклад в разгром мятежного атамана. Вскоре казанцы могли воочию наблюдать, как казачий лидер, Марина Мнишек и несчастный младенец Иван едут на расправу в Москву. В том же 1614 году почти 7000 воинов из народов Поволжья направляются на польский театр военных действий. Затем здесь набираются ратники для поддержки осажденного Пскова.

Восстанавливается система налогообложения, причем сборщики стараются взыскать недоимки по ясаку за годы Смуты. Но больше всего шума наделали чрезвычайные сборы, вошедшие в историю под названием «пятинных денег». Идея собирать треть имущества и доходов на спасение Отечества принадлежала Кузьме Минину. Именно благодаря принудительному сбору «третьей деньги» Минину удалось добиться превосходного обеспечения ополченцев. Современники говорили, что даже тощие лошади, купленные для Второго ополчения, уже вскоре поправлялись. Этим войско князя Пожарского выгодно отличалось от полуободранной казачьей вольницы, захватившей власть в Первом ополчении.

Сказать, что после освобождения Москвы у государства было недостаточно средств — это не сказать ничего. С большим трудом правительству удалось найти денег на более-менее достойное проведение коронационных торжеств. А еще надо было приводить в порядок царские дворцы, платить жалование чиновникам, содержать войско, сражающееся против поляков, шведов, казаков и тревожащих границы ногайцев. Если со сбором «третьей деньги» все так удачно получилось в период ополчения, то почему не повторить этот опыт теперь на государственном уровне? Решив так, правительство Михаила Романова в 1614 году объявляет сбор «пятой деньги», то есть 20% от доходов и имущества на содержание государевых ратных людей. Первый сбор касался в основном торгово-ремесленного населения с доходом и движимой собственностью не ниже 10 рублей. Ответственным за сбор «пятинных денег» в Москве был назначен сам Минин, пожалованный чином думного дворянина. В Казань и Свияжск собирать пятину в начале 1615 года направляются князь Андрей Сицкий и дьяк Четай Оботуров.

С самого начала дело у казанских пятинщиков не заладилось. Сейчас бы сказали, что виной всему были недостаточно проработанная нормативно-правовая база и механизмы ее реализации. Было непонятно подпадают ли под обложение торговцы из Средней Азии — тезики (то есть таджики) и армяне, приезжие купцы из других русских городов, представители местных народов, занимающиеся промыслами. Оценка облагаемых пятиной доходов и имущества делалась в спешке и на глаз. Как писал крупнейший исследователь XVII века в Среднем Поволжье Игорь Петрович Ермолаев, в самой инструкции сборщиков была заложена возможность злоупотреблений. Перед пятинщиками была поставлена цель принести наибольшую прибыль казне, а с кого и сколько собирать, решалось по ситуации. В конце концов, к Казани пятиной обложили вообще всех, не обращая внимания на установленный порог в 10 рублей. Все это вызывало ропот и разочарование.

Первые признаки недовольства обнаружились в Свияжске. Во время войны тушинцев с казанскими воеводами Свияжский уезд пострадал больше всего, и многим платить было действительно нечем. За годы существования Казанского государства свияжский посад привык чувствовать себя достаточно вольготно, поэтому в саботаже приняло участие все местное общество. Произвести оценку товаров в лавках у местной купеческой корпорации не получилось, так как все лавки были заперты, а их владельцы «разъехались». Все документы были спрятаны, а выборные должностные лица, зависящие от своих избирателей, не шли на контакт с агентами правительства. Любое их перемещение по Свияжску сопровождалось скандалом, и даже настоятели местных монастырей только разводили руками, указывая на полнейшее разорение своих владений в Смуту.

Еще более тревожные известия приходили из удаленных волостей с татарским, чувашским и марийским населением. Тайный осведомитель властей мариец Девлет-Бахта Тойбахтин сообщал в Казань, что чуваши подговаривают марийцев к вооруженному выступлению. Под чувашами в источниках XVI—XVII веков подразумевается все тюркоязычное ясачное население Казанского ханства, происходившее от волжских булгар. А марийцы после 1552 года были инициаторами большинства восстаний против русской администрации, известных как Черемисские войны. Из сообщений того же Тойбахтина известно, что в Кугунурской волости Царевококшайского уезда марийский сотник Биш готовил нападение на сборщика пятины, едущего в Уржум. Агитацию за вооруженное восстание против пятинных сборов вел выходец из казанской Татарской слободы Баубек Шемяков. Приведенные в доносе слова Шемякова можно назвать политическим манифестом начинающегося движения: «Раньше мы не стояли вместе сами за себя, поэтому теперь дождались, что сверх лишних ясаков нам велено еще и деньги на содержание ратным людям собирать. Лучше, чем деньги на ратных людей давать, мы разбежимся по лесам или, собравшись, станем за себя. А русские люди теперь сами по себе».

Казанские власти во главе с воеводой Иваном Михайловичем Воротынским прекрасно понимали ответственность момента и старались не усугублять обстановку. Никаких действий в отношении оговоренных в доносе не предпринималось. В апреле 1615 года Воротынскому удалось добиться прекращения сбора пятины с народов Поволжья. Но у правительства было свое видение ситуации. Проведя в экспериментальном режиме первый сбор пятины, в августе 1615-го оно объявило второй. На этот раз 20% должны были отчислять почти все социальные группы, а не только посадские и торговые люди. Минимум в 10 рублей отменялся.

В такой обстановке в Казанском царстве завершалось формирование нового войска для борьбы с Лисовским. Отправляясь за много верст от родных мест, татарские, марийские и чувашские ратники оставляли свои деревни сборщикам пятины. Их неожиданное дезертирство и возвращение домой с оружием было предопределено. Как и в период русской революции, в начале XVII века поведение «человека с ружьем» зависело от того, насколько решены базовые вопросы народной экономики.

Последняя война казанских татар

В исторической литературе существуют разночтения о личности руководителя восстания 1615—1616 года — того самого Джан-Али, который «воевал в год зайца». По данным «Карамзинского хронографа» (источника XVII века, открытого Карамзиным), им был князь Еналей Шугуров, который был в числе лидеров тушинцев, наступавших на Свияжск в 1609 году. Однако в грамоте, опубликованной протоиереем Евфимием Маловым, фигурирует другой «вор» — Еналей Еммаметев. Сыновья этого Еналея много лет спустя пытались вернуть отцовское имение, которое за измену конфисковал казанский воевода князь Владимир Тимофеевич Долгоруков, находившийся на этом посту как раз в 1615—1617 годах.

Служилый татарин Арской дороги Еналей Еммаметев (Елмаметев, Енмаметев) неоднократно упоминается в источниках по истории Казанского края. Центром Еналеевского восстания был именно Казанский уезд, простиравшийся в начале XVII века далеко на восток до Осы, что в пределах современного Пермского края. Все это говорит в пользу того, что лидером восстания был именно Еммаметев. Князь Еналей Шугуров был родом из Алатыря и к Казани отношения не имел. Его сын Бибарс Шугуров упоминается в источниках тоже в связи с Алатырем. Предполагаемый автор «Карамзинского хронографа» арзамасец Баим Болтин, скорее всего, перепутал казанского Еналея с Еналеем из соседнего Алатыря, что и привело к разночтениям. Тем не менее некоторые авторы, формируя образ идеального татарского национального героя Смутного времени, предпочитают версию, что один и тот же Джан-Али воевал и в 1609, и в 1615 годах.

Внезапные действия повстанцев произвели ошеломляющий эффект на казанских воевод. Направленные против них стрелецкие отряды Никиты Зюзина и Севастьяна Онучина были разбиты. Восставшие подошли непосредственно к Казани. Обрушился этнический баланс, который долго сохранялся в Казанском уезде. Восставшие начали захваты земель, принадлежащих русским владельцам, а их жертвами становились русские крестьяне. Воспоминания об этих фактах, жили весь XVII век.

В исторической литературе существуют разночтения о личности руководителя восстания 1615—1616 года. Иллюстрация из журнала «Мирас», 1993 г.

С ноября 1615 года против восставших начинается сбор рати в Нижнем Новгороде. Очевидно, что в условиях войны на много фронтов ратных людей приходилось собирать с трудом, поскольку формирование войска затянулось. Тем временем казанские воеводы Долгоруков и Гагарин, оправившись от первых поражений, перешли к решительным действиям. По мнению чувашского историка Василия Дмитриевича Дмитриева, такая возможность была у воевод, поскольку в Поволжье еще для борьбы с Заруцким были существенно усилены гарнизоны городов. Неожиданно помощь воеводам пришла с востока. Строгановы — владельцы частной колониальной империи на Урале, на свои деньги наняли ратных людей и отбили повстанцев от Сарапула и Осы. Подавление Еналеевского восстания стало еще одним способом направить энергию казаков в безопасное для правительства русло. Еще недавно у старого устья Казанки и на услонском берегу постоянно дежурила тысяча ратников, чтобы казачьи станицы, не дай Бог, не двинулись с севера вниз по Волге, а теперь казаков призывают на войну против повстанцев Поволжья.

В татарском обществе не было безоговорочной поддержки Джан-Али и его сторонников. Многие служилые татары и жители казанской Татарской слободы сражались в составе царских войск. Арест лидера восстания осуществил татарин Емей Хозяшев. За это он заполучил его имение в деревне Старый Урмат, что в районе Иске-Казани. К февралю 1616 года Еналеевское восстание потерпело окончательное поражение.

В Казань для следствия по делу восставших прибыла комиссия, в составе которой был Кузьма Минин. В соответствии с практиками той эпохи, следствие сопровождалось пытками, а завершилось казнями. В числе казненных был и Еналей Еммаметев. Часть осужденных отправили по ссылкам. Так сыновья Еналея надолго оказались в Великом Новгороде. По дороге из Казани в Москву организатор Второго ополчения и выборный человек всея земли умер. Об этом факте из его биографии предпочитают не вспоминать современные авторы, которые без достаточных оснований утверждают, что Минин — это татарин «Кириша Минибаев».

Еналеевщина стала последним эпизодом, когда казанские татары стали организаторами вооруженного выступления. Центр силового сопротивления народов Волго-Уральского региона смещается теперь в сторону Башкирии. Конечно, среди казанских татар были активные участники Разинского, Пугачевского и башкирских восстаний, однако мирные методы реализации этнополитических интересов отныне будут превалировать над силовыми. Саботаж непопулярных решений власти, стремление к экономической гегемонии на местном уровне, высокая степень религиозной солидарности — на протяжении веков это позволит татарам оставаться фактором, с которым должно считаться любое правительство в Москве или Санкт-Петербурге.

Могло ли быть иначе?

Как и всякий общественный катаклизм, Смута начала XVII века была не только бедствием, но и периодом, когда открылась возможность альтернативных путей развития. Россия могла быть поглощена Польско-Литовским государством, но не была поглощена. Во главе страны могла остаться династия Шуйских, возводящая свой род к Рюрику, но не осталась. Но главная альтернатива Смуты заключалась не в имени и фамилии монарха. Крах мощной государственной машины Московской Руси дал простор для хаотических действий «лихих людей», что выразилось в феномене вольного казачества. Но он же высвободил колоссальный потенциал народной самоорганизации и государственного строительства. Городовые советы, подобные нижегородскому, возникали во множестве городов. Их лидерами становились люди невысокого рода, но обладавшие большим авторитетом у своих земляков, выбранные всем миром. Именно союз самоуправляемых городов и земель стоял у истоков процесса, завершившегося освобождением Москвы в 1612 году.

Если попробовать включить русскую Смуту в широкий контекст европейской истории, неизбежно возникает соблазн поставить ее в один ряд с буржуазными революциями в Нидерландах и Англии. Если вспомнить, что Михаил-Скопин Шуйский, Прокопий Ляпунов, Дмитрий Пожарский — деятели, которые безоговорочно признаются героями, в большом европейском конфликте были на стороне протестантской Швеции, то эта аналогия смотрится еще убедительнее. Но России не хватило зрелости институтов и общественных отношений, чтобы 1612 год стал годом русской буржуазной революции. При новой династии Романовых уверенные позиции в государстве заняли многие бывшие сторонники самозванцев, семибоярщины и симпатизанты католической Польши. Так сработала логика национального примирения, которой строго придерживались и Минин, и князь Пожарский. На протяжении XVII столетия институты самоуправления деградировали и отмирали, зато усиливались предпосылки развития абсолютизма.

То же самое можно сказать о запутанном клубке межэтнических отношений, примером которого всегда был Волго-Уральский регион. Коллапс государственной системы управления завоеванным краем открыл новые возможности для горизонтального взаимодействия между всеми этническими, религиозными и социальными группами. Могло ли стать Казанское государство Никанора Шульгина Швейцарией с татарскими, русскими, марийскими, чувашскими и удмуртскими кантонами? Об этом можно только фантазировать на страницах литературного произведения. Но резкое поглощение региона имперской машиной с ее завышенными мобилизационными и фискальными требованиями привело к краху межэтнического мира и стоило множества жизней.