Александр Сладковский: «Мне интересно восходить на Эверест»

«Исполняется 15 лет с тех пор, как я переехал в Казань»

— 59-й концертный сезон оркестра подходит к концу. Какие события или процессы за это время вы отметили бы как самые важные для коллектива?

— Поддержка раиса и руководства республики. Потому что для меня самое важное не какое-то отдельное событие, а то, что оркестр растет. В этом году исполняется 15 лет с тех пор, как я переехал в Казань. Мое кредо как музыканта и как человека — развиваться, несмотря ни на что. Развивать и себя как личность, и коллектив, который я возглавляю 15 лет. Потому что очень просто поднять штангу. Но держать ее 15 лет очень тяжело. И при этом наращивать мастерство, и давать музыкантам возможность доказывать их профессиональную состоятельность.

Что касается каких-то конкретных событий, то, при всем моем уважении к московским залам, очень важно для меня, как для выпускника Ленинградской консерватории, что мы добились права играть в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии. Более того, это будет иметь продолжение. Ведь можно один раз сыграть и уйти. А у нас это становится традицией.

— И ваш абонемент в Московской филармонии на грядущий сезон тоже продолжается.

— Он продолжается каждый год. И я вам скажу почему. Потому что наши абонементы очень хорошо продаются — моментально раскупаются. Поверьте, человек с таким огромным опытом, как генеральный директор Московской филармонии Алексей Алексеевич Шалашов, точно знает, что главный показатель не личная дружба, а профессионализм оркестра. И если это оправдывает себя экономически, то нас приглашают снова и снова. Мы постепенно расширяем наши рамки, и теперь к ежегодным трем абонементным концертам в Московской филармонии прибавляются два концерта в «Зарядье».

Важно еще, что у нас программа не повторяется ни в одном концерте. Мы все время играем новое, показываем возможности оркестра. И я бы обратил внимание на то, что к шестидесятому сезону оркестр в совершенно потрясающей форме. Наверное, для руководителя это главное событие — мы не просто сыграли сезон и где-то выступили, а движемся вперед и расширяем наши творческие горизонты. Это самое важное.

«Мой долг — зафиксировать в звукозаписи состояние, в котором сейчас находится оркестр»

— Оркестр продолжает звукозаписывающую деятельность. Сейчас вы записываете цикл симфоний Малера. Скажите, с какой целью вы так методично это делаете? Ведь коммерческий успех от звукозаписывающей деятельности не первичен?

— Натан Григорьевич Рахлин, выдающийся дирижер, который основал наш оркестр, был легендарным человеком. Он оказывал магическое действие на публику и на оркестр. Но, к несчастью, после того, как он 13 лет отработал здесь, от него не осталось никакого материала. Мы можем только передавать из уст в уста воспоминания: «Ах, как это было!»

— Ни одной звукозаписи?

— Практически ни одной. Есть какие-то архивные отрывки — когда КАМАЗ открывали, он дирижировал, тогда еще практически в чистом поле. Есть несколько кусочков с репетиции. И все! Наверняка тогда и условий таких не было. И задач таких перед ним никто не ставил. Но для меня это очень обидно. Поэтому я и пишу.

Мы создаем летопись нашей музыкальной жизни. Гордимся огромным количеством музыки, которую уже записали. Причем это не отдельные симфонии отдельных композиторов — мы пишем циклами. Каждый музыкант должен понимать, что он не просто работал в оркестре, а тоже создавал картину этого мира. И для того, чтобы у них было масштабное творческое планирование и мотивация, я каждый раз придумываю какие-то новые проекты. Мне интересно восходить на Эверест. Для меня это не просто игра и задумка. Для меня это смысл жизни. Потому что, если ты развиваешься, ты должен покорять новые вершины.

Мы имеем в репертуаре все симфонии Малера. Мы сыграли их все!

— И в нашем разговоре почти два года назад вы вспоминали: если бы много лет назад, приехав в Казань, вы заявили, что будете играть всего Малера, вас сочли бы сумасшедшим.

— Да. Но я должен был создать оркестр, который умеет играть всё. И современную музыку, и XX век, и классику. Вершиной симфонизма считается сегодня мир симфоний Малера. Это отдельная субстанция, к которой и прикоснуться-то не каждый способен. А мы это имеем в репертуаре! И раз у нас это есть, я считаю, что мой долг — зафиксировать в звукозаписи то состояние, в котором сейчас оркестр находится. Это останется и в истории Татарстана как музыкальное наследие нашей республики. Ведь очень мало оркестров в России этот цикл целиком имеет в своем репертуаре.

— Особенно в регионах.

— А я не мерю себя по региональным масштабам — измеряю по мировым стандартам. Я горжусь, что руковожу главным оркестром Татарстана. При этом не ставлю себе задачу быть примером — просто работаю и делаю то, что считаю необходимым. Мы растем, и это очень важно. Поэтому звукозапись — это не просто цифровой след в истории, но еще и колоссальный тренинг мастерства артистов.

«Запись — это репетиция, помноженная во сто крат»

— Как происходит процесс записи?

— Запись — это репетиция, помноженная во сто крат. Во время звукозаписи ты находишься в режиме максимальной творческой концентрации. Эталонно должен сыграть каждый музыкант. Это очень мобилизует артистов.

Алгоритм мы уже отстроили: когда заканчивается сезон фестивалей, зал в нашем распоряжении, и мы можем спокойно заниматься студийной работой. То есть перед отпуском не расслабляемся, а сидим в жару и пашем во сто крат сильнее, чем мы это делали весь предыдущий сезон.

Вспоминаю, как мы записывались в 2016 году: стояла дичайшая жара. А у нас тут все герметично закрыто, чтобы посторонние звуки не проникали в зал. В полуторачасовом перерыве между сетами я ехал на озеро, нырял, остужался, садился в машину и приезжал назад. Но других вариантов у нас не было: есть тайминг, есть четкий план. Причем это все очень затратно: мы привозим сюда звукорежиссера с аппаратурой, с пультом. В июле он уезжает с готовым материалом. Потом его полгода монтирует, потом каждый концертмейстер должен все это прослушать, заметить недоделки, помарки — осуществляется своеобразная ретушь.

— Получается, это длительный процесс.

— Звукозапись — цикл, который не заканчивается в течение всего сезона. Это очень сложная работа, многоступенчатый технологический процесс. Но когда потом получаешь отклики — понимаешь, ради чего ты все это пережил. Этому я придаю огромное значение. Потому что пока мы на пике олимпийских достижений и в прекрасной форме — мы должны эту форму оставить слушателям.

«В Китай ездит очень много русских оркестров, этот рынок плотно освоен»

— Ваши фестивали собирают внушительный состав: к вам приезжают именитые солисты и маэстро. Причем мы до сих пор видим и музыкантов из Европы. Как удается поддерживать эти культурные связи?

— Это все строится только на человеческих контактах. Есть музыканты, которые приезжают к нам, несмотря ни на что. Эти культурные связи — ниточка, которая нас объединяет. И мы должны очень бережно к ним относиться, как зеницу ока их оберегать. Не могу сказать, что сейчас у нас какой-то огромный поток наших европейских друзей — раньше их приезжало гораздо больше. Да и сами мы раньше писались и на Mezzo, и на Medici, и писались на лейбле Sony, и нас постоянно показывали в Европе. В музыкальном мире Татарстан знают.

А если говорить о нашей концертной деятельности, я сейчас ориентируюсь на Восток. На Азию. Это неизбежная стезя сейчас. Ведь оркестру нужно ездить на гастроли! Это, как и звукозапись, один из факторов его развития. Для оркестра важен любой выезд, пусть и не в Венскую оперу. Кстати, если бы вы знали, как нас принимали прошлым летом в Туркменистане! И я делаю все возможное, чтобы сохранять и близкие отношения с моими друзьями и давними партнерами, которые к нам приезжают, и развивать новые возможности выезжать. Осенью, к примеру, собираемся во Вьетнам.

— Что повезете во Вьетнам?

— Точно повезем русскую музыку. С Денисом Мацуевым будем играть там Рахманинова.

Возможно, из Вьетнама полетим сразу в Китай — это сейчас прорабатывается. Там тоже не все так просто — в Китай ездит очень много русских оркестров, этот рынок плотно освоен. Но у нас уже есть прекрасный опыт, мы там были несколько раз.

Я с оптимизмом смотрю в будущее. Меня не пугает отсутствие зарубежных гастролей — мы и здесь, в Татарстане, имеем полный ресурс для того, чтобы работать с максимальной отдачей. Москва, Иркутск, Пермь, другие города — у нас огромный график. Но если поездки сложатся, это будет намного полезнее для развития оркестра.

«Если они приглашают — значит, точно продадут зал»

— Вы сами недавно работали в итальянском Бари. Можете подробнее рассказать об этом?

— Несмотря ни на какие сложности, в Европе, например в Италии, в Венгрии, у меня есть добрые друзья, отношения с которыми длятся уже много лет. Скажем, в Бари я снова получил приглашение выступить, уже на следующий сезон. Там чудесный старинный театр, прекрасный оркестр, теплая атмосфера. Я там играю в основном русскую музыку. Многое из нее, например Вторую симфонию Рахманинова, они никогда не играли. В позапрошлом году мы это с ними сделали. Это всегда челлендж — сделать с незнакомым оркестром музыку, которую они не знают. Словом, в гости всегда сложно ездить. Но там очень по-доброму принимают. Есть места, в которые всегда хочется вернуться.

— А публика в Италии по-прежнему тепло принимает российских музыкантов?

— Вы знаете, я никогда не испытывал с этим никаких проблем. Ни в Италии, ни, скажем, в Венгрии. Второй город в Венгрии после Будапешта — Дебрецен. И тоже невероятно тепло меня там принимают. Я был удивлен: они меня пригласили дирижировать Фантастической симфонией Берлиоза на юбилейном концерте, посвященном столетию филармонии Дебрецена! В прошлом сезоне мы там выступали с выдающимся тенором Хосе Курой. Буквально только что я продирижировал там Увертюру и Девятую симфонию Бетховена с хором и солистами. И они снова приглашают на следующий сезон.

Понимаете, все зависит от того, кто ты, какая у тебя музыкальная репутация, как тебя принимает публика. За красивые глаза тебя никто принимать не будет. И если они приглашают — значит, точно продадут зал. В этом мире всё только так. Конечно, огромное преимущество в том, что мы говорим на языке музыки, который понимают все без перевода. Владеть этим языком — большое достояние, и я этим очень дорожу.

«Следующая ступень в музыкальной вселенной — музыка Брукнера»

— Коллектив под вашей рукой доказал, что для него нет ничего неосуществимого. А какая высота впереди?

— По моему представлению, следующая ступень после Малера по глубине и масштабу в музыкальной вселенной — это музыка Брукнера. Мы к ней уже прикасались. В «Зарядье» мы уже играли его Девятую, последнюю симфонию, а сейчас будем играть Четвертую — в Казани, в Москве и в Петербургской филармонии.

Музыка Брукнера — совершенно неповторимый язык, другое оркестровое письмо. И мне кажется, что во многом он сложнее, чем даже Малер. Не с точки зрения технической, а с точки зрения внутреннего слышания и отношения. Это другая вселенная.

И если серьезно рассуждать о том, куда бы можно было дальше вести оркестр, со стратегической точки зрения, думаю, это должна быть музыка Брукнера. Совершенно божественная Восьмая, Седьмая симфонии, Пятая — все это нам предстоит. Пока я не ставлю задач освоить всего Брукнера, но вижу, что дальше нужно вести оркестр в этом направлении. Это очень содержательная, философская и совершенно неподражаемая музыка.

— А оркестр уже «дозрел» до Брукнера?

— Главное, что я до него созреваю. Если я созрею — значит, и оркестр пойдет за мной. Потому что оркестр — это отражение дирижера. То, как он звучит, — это то, что звучит в ушах у дирижера, до мельчайших деталей. Это касается и пауз, и фермат, и замедлений, и ускорений, и силы звука, и всего остального.

«Главное — отвечать за результат головой. Могу подтвердить это на своем примере»

— Классическое искусство в России много лет финансировалось по остаточному принципу — да и сейчас, например, у Госоркестра имени Светланова даже собственной репетиционной базы нет, а ведь это титульный оркестр страны. А сегодня вы видите какие-то подвижки в сторону поддержки классического искусства?

— Мы с вами с этого начали разговор. Что такое дирижер? Это не человек, который машет руками и гоняет воздух. Это в первую очередь политик. А что такое политика? Это умение убедить людей разных слоев, разного уровня в том, что то, что мы делаем, необходимо. Самое важное для меня в этом — то, что я работаю здесь 15 лет и эту работу в Татарстане очень высоко ценят. Потому что музыка дает людям силы. Они получают энергетический заряд и после концертов выходят эмоционально наполненными. Это само по себе уже бесценно.

Но любой дирижер должен начинать не с того, какой он великий и как чудесно он может сыграть всего Малера. Начинать надо с того, с кем ты будешь это делать! А чтобы тебе это удалось, нужно убедить [принимающих решения] в том, что этот аспект жизни необходим как воздух — для людей, их развития, просвещения и обеспечения их высоких гуманистических потребностей.

Это и ответ: чтобы что-то создать, надо конкретно сказать, для чего нам это надо и как это сделать. И главное — отвечать за результат своей головой. Я могу подтвердить это на своем примере. Вся моя жизнь в Казани тому доказательство. Мне очень повезло, что Рустам Нургалиевич доверил мне этот оркестр и сказал: «Сделай мне, пожалуйста, оркестр мирового уровня». Я ответил, что умру, но сделаю.

— То есть вы сюда пришли именно на такой запрос?

— Да. А знаете, откуда он возник? В те годы блистали футбольный «Рубин», хоккейный «Ак Барс», волейбольный «Зенит». Всё со спортом было шикарно. Эти команды олицетворяли Татарстан с точки зрения спорта. И была потребность создать структуру, которая олицетворяла бы Татарстан с точки зрения культуры и высокого искусства. Самодеятельность больше не нужна была. И поэтому поставили самую высокую планку. Но чтобы ее достичь, надо было обеспечить очень много условий: чтобы люди адекватно зарабатывали, чтобы они играли на очень хороших инструментах. Это была целая стратегическая задумка, которая была, мне кажется, виртуозно реализована.

Но каким бы я ни был способным, этого бы не случилось, если бы не Рустам Нургалиевич! Это очень важно, потому что я один без его поддержки никогда бы не поднял этого дела.

«Не может оркестр зарабатывать себе на жизнь, продавая билеты на концерты»

— Получается, что для развития искусства надо, чтобы в каждом отдельно взятом регионе и коллективе красной строкой проходила поддержка сверху?

— Вы понимаете, у нас других поддержек нет. У нас нет спонсоров. Всё решается административным ресурсом.

— А есть в России коммерчески успешные симфонические коллективы, которые работают без государственных вливаний?

— Такого нет. Единственным коммерческим классическим коллективом был Российский национальный оркестр, который в середине девяностых создал Михаил Васильевич Плетнев. Но извините, их ЛогоВАЗ тогда поддерживал! Они собрали всех лучших музыкантов и предложили им космические по тем временам деньги из спонсорских фондов. Притом что в остальных оркестрах музыканты получали сущие копейки и «бомбили» по ночам, чтобы выжить. Но потом коллектив реорганизовали, и вся эта коммерческая история закончилась. Сейчас это государственный оркестр.

— Получается, без внешних вливаний, на собственных ресурсах, симфонический оркестр существовать не может?

— Нет коммерческого успеха у академических коллективов. Его не может быть. Не может оркестр зарабатывать себе на жизнь, продавая билеты на концерты. В лучшем случае он выйдет «в ноль». Поверьте, и мы бы не смогли на наши внебюджетные средства покупать инструменты, концертные костюмы, приглашать на фестивали гостей. Поверьте мне, это нереально. Ни один академический оркестр не может быть коммерчески самодостаточным.

Всё завязано на государстве. Оно поддерживает тех артистов, которые действительно способные и доказывают это своим трудом: привлекают публику, интересны ей, известны не только у себя дома, но и в других городах и странах. Я не представляю себе наш оркестр без такой поддержки.

«Общество созрело до того, чтобы видеть что-то важное и настоящее»

— Чем вы объясняете всплеск интереса к классическому искусству в России? Ведь сегодня даже подростки с удовольствием идут на концерты классической музыки, а молодежь рвется в оперу. С чем это связано, как вы думаете?

— До всего общество должно созреть. Просто раньше для этого не было таких условий — было другое отношение к искусству. И, что очень важно, сегодня в силу свободного доступа к информации можно открыть любую запись любого концерта и фестиваля и мгновенно ее прослушать. Раньше это можно было услышать только в зале — люди туда ходили, но это не было так модно. Мне кажется, в том числе и благодаря этому сегодня общество и молодые люди созрели до того, чтобы, помимо попсы и развлекательных историй, видеть что-то важное, настоящее. То, что тебя облагораживает и влияет на твою душу.

— В соцсетях есть аккаунты музыкантов российских оркестров, которые рассказывают о своей работе — в коротких роликах, порой в юмористическом ключе. Как вы думаете, это тоже как-то влияет на популяризацию классики среди младшего поколения?

— Думаю, это помогает, но какой-то большой роли не играет. Роль играет всегда личность. Человек, который встает за пульт или берет в руки скрипку, или, как Мацуев, садится за рояль, — и зал ошеломленно замирает. Важна и кооперация личностей в этом деле. Посмотрите на мой «иконостас» (показывает на многочисленные фотографии вместе с деятелями культуры, — прим. ред.). Мы все друг на друга влияем, помогаем друг другу развиваться и творить. Мы не варимся в собственном соку — счастливы встречаться на этой сцене и в других залах.

Раньше к нам в Казань никто и не приезжал. А сейчас — букет дирижеров, музыкантов, певцов, композиторов! Как бы ни было тяжело, я считаю, что время для нас сейчас счастливое. Я это вижу по своему оркестру — они не просто работают, они самозабвенно работают. В этом большое таинство и секрет успеха.

«Публика как девушка — не прощает ничего»

— Как произведения классической музыки становятся «хитами», которые узнает каждый, даже не имея никакого музыкального образования? В чем секрет?

— Гениальный композитор написал гениальную музыку, и она входит в кровь безо всякой подготовки. Во-первых, это Божий промысел, а во-вторых — космические вещи, их невозможно описать словами. Я отношу это только к провидению.

— Должен ли оркестр, который играет классическую музыку, включать такие «хиты» в программу или же это необязательно?

— Думаю, нет. Это называется «заигрывание с публикой». У меня есть такие «крючки», секретики. Допустим, музыка из кино: «Индиана Джонс», «Звездные войны», «Берегись автомобиля». Но это знаете как? Можно мороженое поесть иногда. Но если ты будешь питаться только им — умрешь от диабета. Есть основное меню, есть десерт. Поэтому у меня никогда нет мыслей составить программу так, чтобы все сказали: «О, это мы знаем, мы тогда обязательно пойдем на концерт». Да и современная публика на это не покупается — вокруг же умные люди.

Можно такое на бис играть. Бис, кстати, по моему мнению, всегда надо играть — публика в зале всегда этого ждет. А на Западе — допустим, в Италии — когда я предлагаю сыграть на бис, мне отвечают: «Нет-нет, у нас есть регламент». Там к этому другое отношение. В Венгрии я хотел сыграть «Ракоци марш» Берлиоза — здесь у нас это яркая, красивая «бисовка». А у них этого в репертуаре нет, и когда я услышал, что у них получается, отказался от этой идеи. Потому что бис должен быть вишенкой на торте, в отточенном, блестящем исполнении.

Но чтобы сделать программу, в которой будут только хиты, — нет! Я строю программу максимально серьезно, потому что академическая музыка — это очень серьезное дело. И заигрывать с публикой ни в коем случае нельзя. Публика как девушка — она не прощает ничего.

«Без веры нет любви, а без любви нет музыки»

— Впереди юбилейный, шестидесятый сезон оркестра. Подходите вы к нему в ранге одного из лучших российских коллективов. То, что с ним произошло за последнее десятилетие, тот же Денис Мацуев как-то раз назвал прорывом планетарного масштаба. Что еще, с вашей точки зрения, обусловило такой уверенный рост, помимо вашего дирижерского мастерства и всемерной поддержки руководства республики? Может быть, есть еще что-то?

— Любовь. В первую очередь к музыке, во вторую — к каждому отдельно взятому музыканту. Не приукрашивая, скажу вам, что люблю их как своих родных детей. Без этого ничего не было бы. Дирижер — это рефлектор, который изучает тепло. Если рефлектор сломан — он не будет греть, даже если его включить. Но дирижер обязан греть, что бы ни происходило. Любовь к музыке и к каждому музыканту, отношение к ним как к своим родным людям, наверное, самое бесценное, что может быть между руководителем и артистами оркестра. Для меня это было самым сложным поначалу — доказать им, что они могут мне верить. Ведь без этой веры нет любви, а без любви нет музыки.

Но любовь — это огромная ответственность. Музыканты знают, что я верен им, что я их никогда не подведу, что за каждого лично отвечаю головой, включая их быт и их здоровье. Они должны быть в безопасности и душевном спокойствии, чтобы играть музыку. Я их мотивирую так: «Каждый из вас на вес золота, неважно, второй голос вы или солист».

И, конечно, музыканты прекрасно понимают, что без дисциплины невозможно заниматься этим искусством. Без дисциплины ты не научишь команду забивать голы. Кстати, в основе симфонической музыки лежит венская школа. А мы знаем, что Австрия и Германия в этом смысле очень щепетильны: всегда должно быть чувство меры, чувство такта, чувство ритма. И железная дисциплина.

— Ordnung muss sein*.

— Mindestens**! За 15 лет я ни разу не позволил себе опоздать на репетицию. Они знают: в 11 часов я буду на сцене. И никто из музыкантов не имеет права опаздывать. В нашем оркестре нет явочных листов и системы электронного отмечания на проходной — это просто не нужно.

«Гениальная музыка не надоедает, вот в чем секрет»

— А к своему собственному юбилею вы с какими ощущениями и мыслями подходите?

— Да нет никаких особых ощущений. Я думаю: «Скорее бы это прошло» (смеется). 60 лет для дирижера — это средний возраст. И я бы в этом ключе порассуждал про репертуар. Ты куешь его годами. Продирижировал, например, Первую Малера, а через несколько лет возвращаешься к этой партитуре с совершенно другими идеями, с другим пониманием музыки. Потому что ты растешь и становишься взрослее. А значит, неизбежно слышишь эту музыку по-другому!

В формировании репертуара важна частота повторений. По опыту могу сказать: когда ты музыку уже несколько раз продирижировал — вот тогда уже делаешь ее осмысленно. Первую симфонию Малера впервые с этим оркестром я сыграл в 2011 году, открывая свой второй сезон в Казани. Это был челлендж. С тех пор прошло 14 лет. И когда мы исполнили ее на «Белой сирени» неделю назад — вы услышали совершенно другую музыку. Потому что я за эти 14 лет стал совершенно другим человеком.

— Получается, вы постоянно стремитесь к чему-то новому, но и к своему бэкграунду регулярно возвращаетесь?

— Дирижер — это сосуд, который все время наполняется. И чем больше ты возвращаешься к уже пройденному, тем лучше тебе удается реализовывать то, что ты накопил в себе. Это бесконечный процесс. Когда меня спрашивают: «Чем вы нас удивите?» — я отвечаю: «Удивить можно только смыслами и содержанием». И даже если мы повторяемся — даем новые интерпретации, прочтения, темпы одних и тех же произведений.

Когда-то мне еще в Петербурге посчастливилось два сезона дирижировать балеты Чайковского. И вот ты два вечера подряд дирижируешь «Лебединое озеро» и думаешь: «Ну, может быть, на третий мне уже надоест?» Но нет. У тебя все мысли о том, как бы скорее снова пройти в оркестровую яму. Потому что это божественно. Гениальная музыка не надоедает, вот в чем секрет. Тебе хочется и хочется к ней возвращаться. И каждый раз находить что-то новое в ней: краски, подголоски, гармонию…

Так что, дай Бог, чтобы время нам помогало, чтобы мы двигались вперед, чтобы мы имели возможность творить!