Писатель Евгений Рудашевский: «В школе литература — это нерефлексируемый маркер принадлежности»

— Евгений, вы начали писать давно, еще будучи подростком — все верно?

— Мой первый рассказ вышел, когда я учился в пятом классе, в иркутской школьной газете. Это была небольшая публикация, маленький рассказ. С тех пор время от времени писал. Правда, о других публикациях после этого уже не думал. Только лет в 19 вышел фантастический рассказ в журнале. Тогда и начал более плотно работать в этом направлении.

— После школы вы уехали учиться в Соединенные Штаты?

— Все верно. Сначала учился на юриста, потом бросил и решил путешествовать автостопом.

— А почему бросили учебу?

— Понял, что юриспруденция — это не совсем то, что мне интересно. Гораздо интереснее общаться с людьми, видеть разные места. Фактически я собирал материал для будущих историй. Ведь чтобы написать историю, ее нужно найти, а чтобы ее найти, нужно к ней двигаться. Но через шесть или семь лет вернулся в университет, чтобы получить полноценное журналистское образование.

Изначально я бросил учебу и отправился на поиски амишей (очень консервативное протестантское движение, — прим. ред.). В какой-то момент увидел по телевизору в общежитии передачу про амишей и решил, что отправлюсь к ним жить. Идея была проста. Вечером я это увидел — утром вышел с рюкзаком и отправился на автовокзал. Так начались мои скитания. Этот опыт поиска амишей стал основой книжки «Бессонница», которую я написал 10 лет спустя. Затем я ездил по Европе, скитался по Азии и вернулся в родную Сибирь, ходил в походы, периодически останавливался, чтобы подзаработать. Работал четыре месяца продавцом картин, еще четыре месяца — администратором интернет-магазина, работал коммивояжером и в «1C», где продавал программу бухучета. Казалось бы, все это не самые интересные направления деятельности, но это был опыт общения с людьми, который я до сих пор вынимаю из своей памяти для того, чтобы создавать персонажей. Для автора не бывает бесполезного опыта, даже если ты в тоске и унынии пролежал две недели на диване и плевал в потолок. Это все равно материал, который в дальнейшем можно использовать. Тут только вопрос в том, чтобы не останавливаться, двигаться, не попадать в ловушку зацикленного повторения, хотя и это в свою очередь может стать материалом. Все зависит даже не столько от материала, сколько от того, как автор способен его переработать и подтянуть к истории.

— А как близкие отреагировали на ваше решение бросить обучение за границей, чтобы собирать материал для будущих историй?

— По-разному. Кто-то не очень понял мой выбор, кто-то меня поддержал, когда объяснил, почему это сделал. Я хотел найти себя, найти то, что мне действительно близко, и, собственно, у меня получилось. Когда повторно пошел учиться, делал это более осознанно. Изначально мне не хватало осознанности при выборе вуза. Но не скажу, что все родственники это поняли. Хотя наиболее близкие люди поддержали меня в период, когда я шатался из стороны в сторону. Не осуждали, а просто ждали, к чему это приведет.

В России семье достаточно тяжело жить, когда мужчина 20–25 лет не зарабатывает деньги, а занимается условным поиском себя.

— В России есть стереотипное мышление о том, что мужчина должен к тридцати годам состояться. При этом если посмотреть на европейцев, то у них становление себя как профессионала и человека начинается с сорока лет. До этого времени они могут находиться в бесконечных поисках себя, и никто их за это не осудит. Вы много общаетесь с подростками. К какой модели поведения склоняются они?

— Мне кажется, это прежде всего зависит от условий, в которых живут подростки. Экономическое развитие России трудно сравнивать с экономическим развитием европейских стран. В России семье достаточно тяжело жить, когда мужчина 20—25 лет не зарабатывает деньги, а занимается условным поиском себя. Европейские семьи могут себе это позволить. В Европе и Соединенных Штатах Америки вполне естественно после окончания школы брать год на путешествия, на попытки осознать, чем хочется заниматься в жизни. В целом, западная система образования, на мой взгляд, дает гораздо больше свободы выбора. К примеру, мне нравилось, что в американских университетах можно выбирать предметы, которые интересны. Главное — набрать общее количество баллов, необходимое для получения специализации, но никто не запрещает изучать и другие предметы. А в российском вузе студент должен строго выполнять программу. К примеру, в четверти у меня было пять или шесть предметов, а в России — по пятнадцать, иногда по двадцать. В западных вузах можно больше сфокусироваться на той теме, которая интересна, не разбрасываться, как в России, на десятки зачетов и посещение занятий, названия которых я уже не могу вспомнить.

Еще в западных вузах студент может сменить направление, перевестись на другую специализацию. Это очень удобно. Мне кажется, когда мы достигнем такого же экономического развития, у подростков будет возможность сконцентрироваться не на зарабатывании денег для помощи семье, а заниматься саморазвитием и поиском себя. Большой разницы между заграничными и нашими подростками нет. Они все дети, которые готовы подстраиваться под существующие правила. Здесь больше вопрос к самой системе.

— Часто слышу мнение, что дети сейчас очень мало читают. Вы согласны с этим утверждением?

— Я довольно много езжу по фестивалям, провожу встречи в библиотеках и школах по всей России и часто общаюсь с подростками, которые много читают. Это может немного искажать мое видение общей ситуации. Мне-то как раз кажется, что подростки действительно много читают. Но читают разное. Они выбирают и современных авторов, и авторов, которые создают небольшие произведения, опубликованные в интернете. Сам процесс потребления текста, назовем это так, стал гораздо шире. Но, с другой стороны, если сравнивать современную ситуацию с тем, что было еще 40—50 лет назад, то сейчас появилось гораздо больше источников информации.

У книг появилась конкуренция. Но я бы не стал недооценивать тот же кинематограф, интернет или компьютерные игры. Ведь, в конце концов, они тоже основаны на тексте. Любая хорошая компьютерная игра — это проработанный сюжет и персонажи, это самый настоящий подробный сценарий, который увлекательно изучать в визуальном формате. Поэтому для меня важно, что читает подросток, если он играет в компьютерные игры, и в какие игры он играет.

— А вы можете провести градацию? Какие компьютерные игры обогащают фантазию подростка? Dota, «Майнкрафт», GTA?

— Я не разделяю игры на хорошие и плохие. Но перечисленные вами я, скорее, воспринимаю как способ современной социализации. Люди стали гораздо меньше общаться в реальной жизни и гораздо больше виртуально. Играя в эти игры, подростки приобретают навыки, которые им действительно пригодятся в будущем, потому что, скорее всего, их работа будет связана именно с электронным общением. И это естественно. А если же говорить об играх, которые действительно представляют из себя интерес как текстовые единицы, то у них все-таки более сложные сюжеты, вроде What Remains of Edith Finch или SOMA. В них есть элементы шутинга и квестов, но и много сюжета. К примеру, завершение игры SOMA — достойно новеллизации, могла бы получиться интересная книга.

— Я практически слышу, как многие родители вам скажут: «Вы что? Компьютерные игры — это зло!»

— Увлечение ребенка компьютерными играми — это всегда частная история, каждый случай требует отдельного восприятия. Но если попытаться сказать в общем, то я бы отметил нежелание большинства родителей в принципе вникать в то, что такое компьютерная игра. Попробуйте поиграть вместе, попробуйте понять, что именно интересует подростка в этой игре. Второй важный момент в увлечении играми говорит о том, что родители не предоставляют ребенку интересной альтернативы. Как правило, такие вопросы возникают от родителей, у которых нет достаточно времени и сил заниматься детьми. Им хочется, чтобы он на автомате выполнял определенные пункты, которые родителям кажутся благоразумными. Я не знаю, чем с точки зрения развития коммуникативных навыков отличается «войнушка» во дворе или футбол, от аналогичных игр в сети.

Если вы будете с утра до ночи читать книги, то это как минимум свидетельствует о некоторых социальных отклонениях, потому что вы избегаете общения.

— Про коммуникативные навыки — нет вопросов. А что касается физического состояния: бегать во дворе и сидеть за компьютером — все-таки разные вещи?

— Физические нагрузки можно получить с помощью дополнительных занятий. Это опять вопрос предоставления альтернативы. Я знаю многих стримеров. И не все они большие и со слабым здоровьем. Есть те, кто следит за собой и получает удовольствие не только от работы. И, наконец, самое важное — все в больших количествах вредно. Даже самая полезная пища, если вы будете есть только ее, принесет вред здоровью. Если вы будете с утра до ночи читать книги, то это как минимум свидетельствует о некоторых социальных отклонениях, потому что вы избегаете общения. Я не хочу оценивать, но, с точки зрения социума, это тоже не норма. По мне, социально здоровый подросток вообще будет мало читать, его гораздо больше интересует реальная жизнь, реальное общение с реальными людьми.

Плохо ли играть сутки в компьютерную игру, даже самую хорошую, на протяжении нескольких месяцев? Безусловно, плохо. Точно так же, как и читать безостановочно какие-нибудь бесконечные фэнтези-истории. По-моему, это приводит к отрицательному воздействию. Всегда важен баланс. Вполне естественно, чтобы ребенок и читал, и играл в компьютерные игры, и занимался в спортивных секциях, и получал от этого удовольствие. Но все это требует вовлеченности родителей в жизнь ребенка. Они должны понимать, что он читает, во что он играет, что ему действительно интересно, вести его в спортивный кружок не для реализации собственной мечты («я в детстве мечтал быть вратарем, давай мы тебя запишем в футбольный клуб»), а прислушаться к ребенку, что ему интересно. Тогда дети почувствуют себя частью полноценной жизни семьи.

— А как вы оцениваете школьную программу по литературе?

— Когда я учился в школе, то половину программы просто пропустил мимо себя. Я не понимал те произведения, которые давали. Но, как писал Ирвинг Стоун, пустой протест против формальностей так же глуп, как и сами формальности. Если уж существует правило, что нужно написать сочинение по «Войне и миру» — напишите. Прочитайте краткое изложение, список сочинений, добейтесь образовательной галочки, а потом, если жизнь сложится, вернетесь к этому произведению уже осмысленно. Например, я счастлив, что не читал в школе Гончарова.

В школе литература — это не художественное произведение, а так называемый нерефлексируемый маркер принадлежности.

— Не было возможности его возненавидеть?

— В каком-то смысле, да. У меня не возникло отторжения. В школе я не понимал и не воспринимал ни «Обломова», ни «Обрыв», ни «Обыкновенную историю». Но в студенческие годы Гончаров стал для меня одним из главных авторов. Я смог его прочувствовать, его идею и язык. Я не буду рассуждать о школьной литературе прежде всего потому, что, как мне кажется, в школе литературу практически не преподают. В школе литература — это не художественное произведение, а так называемый нерефлексируемый маркер принадлежности. Учителя не требуют, чтобы школьник понял произведение. Они требуют, чтобы он почувствовал свою принадлежность к культуре нашей страны. В нас вбивают Гоголя, Пушкина, Достоевского, Толстого. И эти писатели остаются нерефлексируемыми маркерами. Мы, окончив школу, не всегда можем о них хоть что-то связанное сказать, но мы знаем — это наше все.

Это не хорошо и не плохо, это существует. Я всегда радуюсь, когда школьные учителя позволяют ученикам читать произведения вне программы. Когда я заканчивал школу, обратился к действительно хорошей учительнице по литературе с вопросом, могу ли я написать выпускное сочинение по братьям Стругацким. Я их тогда очень любил. А она запретила, сказала, что Стругацкие — это не литература и писать по ним сочинение нельзя. «Вот пиши по книге «А зори здесь тихие», все у тебя будет замечательно». Сейчас Стругацкие попали в школьную программу, ситуация меняется хотя бы для этих писателей.

— Если бы у вас была возможность добавить в школьную программу книги, то что бы вы добавили?

— Я не возьмусь назвать какие-то конкретные произведения, потому что бывает, что занудное произведение, которым пичкают школьников, производит яркое впечатление на отдельного человека. К примеру, роман Николая Чернышевского «Что делать?» — совершенно занудное, мало кому интересное произведение. Но оно было моим любимым на момент его изучения в школе. Поэтому исключать что-то и говорить, что этого не должно быть в литературной программе, я точно не возьмусь. Пусть это делают те, кто всю жизнь посвящает такой работе.

— Может быть, это вопрос того, как преподавать?

— Безусловно, многое зависит от преподавателя, но и от личных предпочтений школьника тоже.

Юный человек — это всегда начало, это предвкушение первого выбора. Взрослая жизнь часто похожа на сквозной туннель.

— А почему вы пишете именно для подростков?

— Я не писал и не пишу для подростков. Я пишу о подростках. Это очень важное отличие. Я не вырисовываю себе определенного читателя, не ограничиваю его условным восприятием, потому что оно ложно. К примеру, я написал книгу «Тайна пропавшей экспедиции», она вышла с маркировкой 12+, хотя мне казалось, что эта книга интересна четырнадцатилетним. А потом получаю письмо от читателя, он отправил его через маму. Мальчик задает интересные вопросы, описывает любопытные наблюдения о героях книги. Вдруг выясняется, что ему девять лет. Меня это удивило. Я думал, что в девять лет еще трудно воспринимать такой текст. Поэтому бессмысленно гоняться за каким-то конкретным читателем.

Я пишу историю, которая, так или иначе, связана с подростками, и отчасти это определяет мою аудиторию. Но моя аудитория гораздо шире любых 12+ или 16+. Часто на встречи приходят и взрослые читатели. А бывает, что в семье три поколения прочитали книгу: сначала ребенок принес, потом заинтересовались родители, а затем дошло и до бабушек. А иногда начинается с бабушек.

Юный человек — это всегда начало, это предвкушение первого выбора, нахождения в точке бифуркации, когда твое будущее совершенно не определено. Это самый чарующий момент, потому что он совершенно непредсказуем. Взрослая жизнь часто похожа на сквозной туннель. После 30–40, а иногда и после 20, человек уже видит все насквозь, понимает, как будет развиваться жизнь, некоторые даже видят собственную старость и смерть. А для юного человека смерти не существует. И вот эта точка формирования человека, формирования способности сделать первый выбор меня привлекает. Это такой кладезь самых разных и удивительных историй, на которых можно и нужно строить сюжеты.

Екатерина Петрова — автор telegram-канала «Булочки с маком» и основательница первого книжного онлайн-клуба по подписке «Макулатура». Благодарим книжный магазин «Смена» за помощь в проведении съемок.