Казачество во внешней политике Крымского ханства в XVII веке

8.8. Казачество во внешней политике Крымского ханства (XVII век)

На протяжении длительного времени казачество играло заметную роль во внешней и даже во внутренней политике мусульманских государств Северного Причерноморья — Крымского ханства и Османской империи. Они оказали существенное влияние на становление и развитие казачьих сообществ, на формирование их системы ценностей и воинской культуры, дипломатического искусства и политического кругозора, на освоение казаками пограничного пространства, на отношения одних казачьих войск с другими войсками, на формирование новых казачьих войсковых образований, а также на отношения казаков с другими государствами, причем не только с Россией. Многовековые взаимоотношения интересующих нас сторон привели к появлению и развитию особой культуры пограничных отношений, охватившей самые разные стороны жизни казаков и их мусульманских соседей.

Среди казачьих сообществ, многократно воевавших и мирившихся со Стамбулом и с Бахчисараем, выделяются казаки-запорожцы (Войско Запорожское Низовое) и донские казаки (Войско Донское). Речь идет о длительном историческом периоде — (второй половине XVI в. — XVIII в.), в течение которого стратегически и кардинально менялись содержание и характер указанных взаимоотношений. Основной материал параграфа посвящен именно XVII веку, хотя в отдельных случаях авторы выходят за его пределы. В течение столь продолжительного времени регулярно возникали исторические вызовы, заставлявшие участников исторического процесса — и Гераев, и казаков — заново расставлять политические приоритеты и по-новому приспосабливаться друг к другу.

Во второй половине XVII в. появилось немало внешних и, по сути, конфликтных факторов, прагматично подталкивавших их к подобным новациям (в жизни как донцов, так и запорожцев: образование Гетманской Украины и ее вхождение в состав Российского царства, Вечный мир с Речью Посполитой, Разинское выступление, церковный Раскол/движение донских старообрядцев и пр.). Это необходимо учитывать, избегая односторонних оценок в процессе выявления закономерностей и случайностей в истории взаимоотношений крымцев и казаков.

Сегодня у нас все больше оснований для отказа от наиболее категоричных оценок такого противоречивого взаимодействия казаков и мусульманских государств Причерноморья исключительно в категориях и в образах борьбы России с «крымско-татарской и турецкой агрессией». Оценивая роль Москвы во внутренней жизни и внешней активности казачьих сообществ Дона как ведущую, и Днепра — как важную, но не доминирующую по крайней мере до конца 1650-х — 1660-х гг. (регулярное царское жалованье казакам, формальное признание последними подданства русского царя, военная служба донцов, и в значительно меньшей степени запорожцев и т. д.), необходимо одновременно признать, что казачьи (войсковые) интересы временами не только не совпадали с планами/действиями Российского государства, но и противоречили им, вызывая сопротивление запорожцев и донцов возраставшему контролю Москвы над их жизнью.

Следует также отметить существенную разницу в восприятии Бахчисараем связей Москвы с донцами и запорожцами. Если первые однозначно признавались российскими подданными, а донской вопрос регулярно входил в повестку русско-крымских переговоров, то днепровские казаки до середины XVII в. считались подданными польского короля, а затем стали объектом самостоятельных внешнеполитических амбиций крымских ханов. Бахчисарай долгое время категорически отказывался признавать вхождение в состав России казацкой Украины и сюзеренитет Москвы над Запорожской Сечью. Лишь в 1681 г. в ходе переговоров о заключении Бахчисарайского перемирия хан Мурад Герай продемонстрировал готовность считать Запорожье российским владением, однако при подтверждении договора османской стороной в следующем году этот пункт был исключен из текста подтвердительной султанской грамоты. Порта, а следовательно, и Крым признали Сечь царским владением лишь по Константинопольскому миру 1700 г.

На протяжении веков казаки и крымцы активно вырабатывали различные формы культуры пограничных взаимоотношений, носивших как конфронтационный, так и внеконфронтационный характер. Без их анализа невозможно системно уяснить роль и место казачьей проблемы во внешней политике ханства. Внеконфронтационные отношения казаков с Крымским ханством и с Османской империей порождали торговые и дипломатические связи, военно-политические союзы, гибкие формы и способы решения пограничных конфликтов, а также, что более существенно, переход казаков в подданство к Гераям и к Османам — как индивидуальный, так и групповой. В последнем случае речь идет о бегстве казаков к крымцам и к туркам-османам, зачастую сопровождавшемся их переходом в ислам.

На одно из первых мест здесь выходит торгово-экономическая составляющая, хотя для донцов и запорожцев она имела неодинаковое значение. Донские казаки с этой точки зрения больше зависели от османского Азова и, нуждаясь, например, в рыбе, договаривались с тамошними властями об условиях рыбного лова в регионе, стремясь попадать в указанный город-крепость всеми правдами/неправдами с мирными, в общем-то, намерениями. А во время т. н. замирений активизировались торговые контакты сторон: казаки отправлялись в Азов, турки — в Черкасск; предметами торговли становились «всякие товары и харчи», скот, дрова.

Гораздо большее значение торгово-экономические отношения были развиты между крымцами и днепровскими казаками, которые, несмотря на постоянные стычки и конфликты, вели хозяйственно-экономическую деятельность на одних и тех же территориях. Это являлось мощным фактором не только формирования взаимной терпимости, но сотрудничества, без которого невозможно было обеспечение самых необходимых жизненных потребностей в условиях слабой хозяйственной освоенности территорий Северного Причерноморья. Так, в мирные годы запорожцы не протестовали против кочевок татарских стад в пределах «Запорожских Вольностей» (территория владений Запорожской Сечи), особенно когда в Крыму случался неурожай, в свою очередь крымские и османские власти разрешали казакам заниматься рыбной ловлей в Днепровских лиманах и устье реки, хотя иногда незадачливые рыбаки и могли стать добычей рыскавшего неподалеку татарского отряда либо же сами разбойничать под видом хождения на промыслы. Русско-турецкий договор 1682 г. закреплял за османскими и крымскими властями право взимать пошлины с казаков, ходивших на добычу соли и ловлю рыбы в султанские и ханские владения, что вызывало особое недовольство запорожцев, свидетельствуя о важности для них указанных видов промыслов в низовьях Днепра. Частично эти поборы были отменены ханом в 1686 г. (на добычу соли Селим Герай I обещал выхлопотать позволение султана). Добытую в крымских владениях соль казаки привозили на продажу в Переволочну, на южную границу Гетманщины.

Торговля между сечевыми казаками и турецко-татарским населением в мирные времена была, судя по всему, вполне обычным делом. Так, побывавший на Сечи летом 1677 г. царский посланник В. Перхуров сообщал, что «турецкие де люди с ними запорожцы меж себя съезжаютца и торги всякими торгуют поволною торговлею». Сохранилось также свидетельство о роли Запорожья как важного транзитного торгового пункта, в том числе и для Крыма: в 1686 г. в Казыкермен прибыли чумаки из Сечи, которые, по всей видимости, гнали к Перекопу скот на продажу.

Острая необходимость ведения хозяйственной деятельности, в том числе с целью пополнения запасов продовольствия, в свою очередь, прямо подталкивала запорожцев к заключению с ханством и представителями османской администрации в регионе временного перемирия даже в самые острые конфронтационные периоды.

Так, в июне 1676 г. сечевики писали русскому воеводе Г.Г. Ромодановскому, что заключили перемирие с гарнизонами османских крепостей на Днепре и Очакова до ноября (день св. архистратига Михаила), «дабы волной проход был в войску на низ по соль и по иные добычи, понеж зело великие налоги имеем от неприятелей», а продлив его в следующем 1677 г., заявляли царскому посланцу Е. Шестакову, что мир нужен им из-за того, что войску «голодно и добычи никакой и запасов не было», в связи с чем казакам необходимо «волно итти на промыслы к морю и по рекам для соли и для рыбные ловли». Более того, такой экономический фактор, как зависимость Сечи от поставок хлеба извне, мог служить дополнительным рычагом для крымских властей в их попытках установить свой политический протекторат над запорожцами. В марте 1674 г. запорожцы грозили русским посланникам — подьячему Семену Щеголеву и Василию Чадуеву, что если гетман по царскому указу запретит везти на Сечь хлеб, то «сыщут де они себе и иного государя, дадут им и крымские мещане хлеба и ради им будут, чтоб толко имали, тако ж, как во время Суховеева гетманства давали им всякой хлеб из Перекопа». Бахчисарай, таким образом, при определенных условиях был готов взять на себя роль поставщика так необходимого продовольственного ресурса, даже если данное свидетельство оценивает указанные интенции несколько преувеличенно.

Даже простейшие разновидности внеконфронтационных отношений между казачьими общинами Днепро-Донского региона и Крымским ханством не могли существовать без элементарных форм дипломатической коммуникации. Более значительно в их развитии продвинулись запорожцы, хотя их отношения с Бахчисараем с трудом поддаются систематическому исследованию ввиду крайней фрагментарности сохранившейся документации — как из-за гибели архива старой Сечи, так и корпуса дипломатических документов ханства (последнее в полной мере касается и реконструкции донско-крымских контактов). Исследователи могут делать определенные заключения лишь на основе тех текстов, которые отложились в российских либо польских архивах, как, например, грамота крымского хана запорожским казакам 1627 г. либо письмо И. Серко своим послам в ханство и его же послание везиру крымского хана Батыр-аге. В связи с подобной скудостью источников крайне затруднена и реконструкция посольского церемониала, связанная со встречей крымских посланников на Сечи либо запорожских в Крыму, а описание отдельных форм взаимоотношений в большинстве случаев осуществляется для узкого периода и лишь с определенной долей условности может быть экстраполировано на весь XVII век.

Официальным языком дипломатической переписки между Крымом и Сечью в течение всего столетия оставался польский язык. Это обусловлено тем, что при наличии на Сечи немалого количества тех, кто понимал и мог устно переводить крымскотатарский язык (т. е. толмачей; так, для 1620-х гг. известен толмач Семен, для второй половины 1670-х гг. известен толмач Данило), переводческие кадры, способные понимать арабографичное письмо, отсутствовали, тем более что таких людей часто не было в распоряжении гетмана Левобережной Украины. В канцелярии же хана польский язык не только переводили, но и могли составлять на нем документы. Сама переписка до середины XVII в. осуществлялась от имени крымского хана и запорожского гетмана, который проводил в Сечи длительное время, позднее — между кошевым атаманом и ханским везиром, либо в особенно важных случаях — самим ханом. От запорожско-крымского союза 1624 г. сохранился уникальный текст присяги калги Шагин Герая (копия «присяжного листа» на польском языке), в которой он, как «царь крымский», именем пророка Мухаммада гарантировал «гетману, есаулам, атаманам и всему войску» сохранение мира и выдачу тех татар «с женами и детьми», которые будут его нарушать. Того же Шагин Герай требовал и от казаков. Кроме того, он обещал оказывать запорожцам помощь против любого неприятеля взамен на подобные же обязательства с их стороны.

Примерно в 1627 г. крымский хан Джанибек Герай обращался ко «мне весьма ласковому пану гетману, другу моему и всем друзьям моим, как старшим, так и молодым», имея в виду запорожских казаков, а в 1680 г. И. Cерко писал везиру крымского хана Ахмед-аге, называя его «ясновельможным милостивым паном».

Во второй половине XVII в. устанавливаются самостоятельные дипломатические отношения запорожцев с крымским ханом, помимо украинского гетмана (о причинах этого см. далее). Так, весной 1682 г. хан Мурад Герай писал на кош атаману Трофиму Волошенину и сечевикам с упреком за мелкие пограничные разбои в мирное время, когда по его приказу крымцам «учинили заказ крепкой, чтоб им не воровать». Одновременно хан предлагал запорожцам быть в «дружбе» как раньше, когда обе стороны помогали друг другу военной силой, и просил в знак возобновления этого союза прислать ему 1 тыс. конных казаков для похода на черкес («есть у нас дело под Черкесскими городами»), обещая, что взамен, «коли Бог даст, вам понадобятся ратные люди, и у нас будут тотчас готовы». Запорожцы, однако, отказались от союза и отправки войска. А побывавший на Сечи русский стрелец Иван Григорьев описал переговоры и церемонию заключения договора между ханом и сечевиками, произошедшую в 1689 г. Ханский лист с предложениями о мире и территориальных уступках в пользу войска для свободных «рыбных» и «звериных» промыслов (с обязательством «очистить» для него и землю на р. Самаре, где был поставлен царский город Новобогородицк) был «чтен всем вслух». Некоторое время спустя казаки согласились заключить союз на условиях вольных промыслов в крымских владениях и нейтралитета в случае похода татар на Россию. Хан прислал на кош мурзу в сопровождении 20 янычар, после чего состоялась взаимная присяга: запорожцы «целовали крест, а мурза с янычены за хана шертовали на Куране».

Напротив, дипломатическая коммуникация такого уровня долгое время отсутствовала во взаимоотношениях донцов и крымцев. Период конца 1660-х — начала 1670-х гг. привнес в них новые импульсы: переговоры и переписку по развитию контактов. Поступательного развития предыдущего опыта противоречивой во всех смыслах коммуникации сторон мы не наблюдаем — взаимные связи резко активизировались под влиянием Разинского выступления. В 1668 г. С.Т. Разин предполагал завязать контакты с крымским ханом Адиль Гераем при посредничестве ногайца Исупа-мурзы: «И хан де тому мурзе в прошенье войска не поверил, а говорил, что они изменники и верить им не можно». Налицо — вынужденная инициатива С.Т. Разина по налаживанию связей с крымским двором, чего раньше не наблюдалось в истории взаимоотношений донцов и Крымского ханства, причем реакция хана предстает вполне естественной. Вскоре, однако, связи ханов Адиль Герая, а затем и Селима Герая I с мятежным атаманом и другими повстанцами вышли на новый уровень — включая в себя отправку на Дон ханских писем, изъятых Москвой из войскового архива только в 1673 г.

Украинская исследовательница М.В. Кравец опубликовала ранее неизвестное письмо крымского хана Адиль Герая атаману Степану Разину от 3 августа 1670 г. Находка имеет принципиальное значение для современной научной дискуссии о формах и способах коммуникации Войска Донского с крымскими ханами в XVII в. Впрочем, попытки сторон установить регулярные контакты — например, путем переписки друг с другом — не принесли особых результатов. Позиции несостоявшихся союзников существенно разнились, хотя ханы и мятежный атаман все же придавали определенное значение такому типу новой друг для друга коммуникации.

Незаключение возможного союза Крыма и повстанческой части Войска Донского определялось, в числе других причин, историческим грузом их взаимного недоверия и конфронтации. Вместе с тем неслучайно крымские послы в Москве Сефер-ага и Мустафа-ага 11 октября 1670 г. уведомили дьяка Посольского приказа Я. Поздышева о готовности хана Адиль Герая, ссылаясь на его шертную грамоту, помочь царю Алексею Михайловичу подавить восстание: «И буде те воры не усмирятца, а поволит царское величество ханову величеству их усмирить, и ханово де величество усмирит их вскоре». Между тем связи ханского двора с донскими казаками получили новый импульс уже после отрешения от власти Адиль Герая весной 1671 г. Показательным считаем намерение нового крымского хана Селима Герая I ударить в том же году «ему с Стенькою и с астраханскими и с нагайскими татары и со всем Крымом. на Московское государство войною».

Важной составляющей дипломатических контактов между казачеством и Крымом являлся обмен пленными, выступавший к тому же средством получения дополнительных доходов как для крымской элиты, так и для казачьей старшины. Так, например, представители запорожской старшины получали с каждого выкупленного у рядовых казаков пленника 4 ефимка вознаграждения (по ефимку — кошевому, писарю, судье, есаулу). С этой целью Войско Низовое заключало с Крымом и османской администрацией Казыкермена кратковременное перемирие, и стороны обменивались заложниками — аманатами. Запорожские аманаты могли ожидать окончания обмена в Казыкермене, крымские (турки или татары) — на Сечи. Совершая степные и морские походы, донские казаки, как и запорожцы, регулярно захватывали в Крыму и на Кубани полон, увозя его на Дон, превосходно ориентируясь в ценах на ясырь и активно участвуя в т. н. окупных операциях. Наиболее известным местом проведения подобных операций был Окупной Яр близ Азова, где, несмотря на отдельные конфликты, обмены пленными происходили без каких-либо эксцессов.

Правда, в ходе некоторых нападений на Крым донцы полон не брали, что вызвало там, к примеру, в 1655 г., своеобразную реакцию: «.как де наперед сего донские казаки хаживали на море, и они де только полон имали; а ныне везде людей побивают, и села и деревни жгут». Регулярно встречается информация о том, что донцам удавалось за время только одного похода захватывать по нескольку сот невольников и даже больше: «... И в том де походе взяли ясырю Турского и Крымского мужского и женского полу з 2000 человек...», — сообщал казачий атаман К. Петров в расспросных речах от 17 сентября 1659 г. по итогам похода на крымские улусы, под Кафу, Балыклею и Керчь. Мусульманский «ясырь» предназначался, как правило, для продажи, в т. ч. работорговцам из Московского царства — а значит, казаки являлись активными участниками обширного пространства трансграничного невольничьего рынка — от Северо-Западного Причерноморья до Приазовья.

Длительное сосуществование и тесное взаимодействие с иноверными и иноэтничными казачьими сообществами Дона и Днепра привели к выработке у крымских элит определенных моделей их восприятия и форм взаимодействия. Более терпимым и разнонаправленным было отношение Бахчисарая к запорожцам, предусматривавшее различные формы политического сотрудничества: протекцию над Сечью со стороны хана, с сохранением последней своей культурной и организационной автономии; длительную службу запорожцев в ханских войсках (1630-е гг.) и существование Ханской Украины, когда традиционный уклад днепровских казаков мог сохраняться не только под властью мусульманского правителя, но и на его территории.

Частным проявлением такого взаимодействия стало появление в Крыму выходцев из днепровского казачества, которые «обусурманились», т. е. приняли ислам. Характерно, что по этому пути шли не только пленные, желавшие облегчить свою участь и не быть проданными в рабство, но и те, кто бежал в османские города Причерноморья и Крым от уголовного преследования, в ходе конфликтов в среде запорожцев и т. д. Источники фиксируют значительное число таких выходцев уже в 1620-е гг., хотя сам феномен подобных конфессиональных трансформаций появился, несомненно, еще раньше. В конце 1668 г. на Украине ходили слухи, что избранный запорожцами и признавший верховную власть хана гетман П. Суховей «обусурманился и дали ему имя по татарски Шамай», по другой версии — Ашпат-мурза.

Казаки-ренегаты выходили и из донской среды, хотя подобные примеры чаще всего фиксировались применительно к бегству казаков в османский Азов. Там, как правило, беглецы принимали ислам и не испытывали притеснений. Причем уход казаков в Азов не означал немедленной казни «изменников» в случае их обратного возвращения на Дон. Хотя, по всей видимости, это относилось к «обычным» обратным «переметчикам». Вот свидетельство бывшего на Дону полуголовы московских стрельцов В. Волжинского в Посольском приказе от 18 ноября 1675 г.: «И в то время от казаков к азовцам перекинулись с ведомостью два человека. Да и в ыные де времена какое великого государя дело зайдет, или присланы бывают о каких промыслех великого государя грамоты, и от казаков бывают в Азов переметчики. И ж[и]в[я] в Азове года по два и по три, приезжают назад в Азов, а казни тем людем казаки [.] толко по своему казачью приговору чинят тех людей лысым[и], естли с кем учнет бранитца, и ево волно бить, а суда не давать». Согласно показаниям донского казака И. Глистина за 1689 год, в ханском войске имелось несколько казаков, незадолго до того бежавших с Дона в Крым и там «обусурманившихся». В ответ на предложение кн. В.В. Голицына выдать беглецов хан отказался на том основании, что казаки приняли магометанство, «и оттого им стало сытно». Описание встречи казака с указанными «изменниками» в Перекопе принесло науке их имена, уточнение их биографий — Обрашко (Абрам) Гусенко и Зотко (Зот) Тимофеев — «оба Черкаския станицы, которые бежали. в прошлом во 196 году (т. е. в период с 1 сентября 1687 г. по 1 сентября 1688 г. — К. К., Д. С.) в Азов, и в Азове бусурманились.».

Рассмотренные аспекты внеконфронтационных контактов между Крымом и казачьими сообществами Дона и Днепра не могут дезавуировать того факта, что конфликтное начало в данном случае преобладало, а некоторые формы мирных взаимоотношений, как обмен пленными, были его прямым следствием. И здесь авторы солидарны с мнением Н.А. Мининкова о том, что на пути сближения, например, донских казаков с «противной стороной», для формирования новых коммуникационных практик «стояли огромные трудности, в т. ч. психологического характера, которые определялись давлением исторической традиции». Согласимся также с В. А. Брехуненко в том, что все претенденты на Степь, жившие по обе стороны т. н. Степной Границы, не могли не генерировать противостояния друг с другом в качестве «главной линии сценария взаимоотношений». Укорененная в сознании казаков благодаря постоянной борьбе с мусульманскими соседями на «здобычницкой ниве» идея противостояния с татарами и с турками-османами приобрела функции всеохватывающего объяснения самого существования казачьего мира.

Продолжение следует...