«Старики указывали направление молитвы на Каабу по опоре моста через Волгу, вспоминая расположение михраба»

Сегодня Татарская слобода полностью слилась с городом, заарканенная новыми мостами и шумными трассами. Молодое поколение костромичей почти не знает этого словосочетания, да и для многочисленных туристов, среди которых немало татар, слобода остается незаметной или, скорее, незамеченной достопримечательностью.

Как отмечают старожилы, до строительства современного моста через Черную речку в начале 1970-х годов, заменившего старый деревянный мост, связи между Татарской слободой и центральными районами города были не столь интенсивными, как сейчас, да и соседний район Черноречье не примыкал тогда вплотную, а отделялся не только устьем реки, но и лугом. Несколько наших собеседников считают строительство моста рубежом в истории слободы, когда старый уклад стал стремительно уходить. К этому времени часть жителей слободы выехала в другие районы Костромы, хотя и сохраняла связь с родовыми домами, родственниками и соседями. Учитывая, что жители слободы уже несколько советских десятилетий работали на предприятиях города и (как, собственно, и их дореволюционные предки) интегрировались в социальную структуру города, гораздо более важным фактором стал уход старшего поколения из жизни — свидетелей и носителей уникальной слободской культуры. Судя по воспоминаниям их детей и внуков, это были люди, еще существовавшие внутри татаро-мусульманской традиции, даже если и переходили в быту уже скорее на русский язык. Именно эту реальность удалось зафиксировать в своих экспедициях Фариде Шарифуллиной. Спустя полвека можно скорее собирать элементы традиционной культуры, сохраненные в памяти жителей слободы, в различных артефактах, например, трепетно сбереженном женском национальном костюме, бытовавшем у костромских татар в начале XX века, платках (называемых в слободе камиля) и в отмеченных ранее обрядах.

И все же слобода сохранилась. Будто сама атмосфера уютной, соразмерной человеку Костромы сберегла и эту часть старого волжского города. Хотя костромские татары ныне составляют меньшую часть населения слободы, топография и зоны концентрации общинной памяти (действующее мусульманское кладбище, места расположения мечети на берегу Волги и двора бывшей Татпромартели, где работали родители многих наших собеседников, краснокирпичные ворота старого дома Сиушевых на улице Ворошилова) остаются актуальными, наполненными нарративами и включенными в общинную историю.

Екатерина Сиушева:

Мечети я не видела. Когда приехала жить в слободу, уже весь порядок у Волги снесли. Я из деревни пришла в Кострому осенью 1945 года, всю войну провела в Спас-Ямщиках, с родителями в поле лен теребили. Спас-Ямщики расположены за большим селом Гридино. Когда-то в старину и Татарская слобода была причислена к нашей Гридинской волости.

Имена в слободе при советской власти продолжали давать по-татарски. Вот и нашему сыну мы дали имя Аюб. Приходили мужчины и имя давали.

С татарами в слободе я прожила всю жизнь, сейчас мне 89 лет. И работали вместе. Когда я работала в магазине, то подружилась с Соней Булатовой. Эта была коренная слободская семья. Знала и ее маму, Ханю, Ханифу.

Олег Сафонов:

На улице Транспортной жило много казанских татар, хотя по соседству и слободские — Сиушевы, Бильгильдеевы. К слободе подступали луга, так и говорили о людях, живших там, — луговые. На ночное туда уходили, пасли лошадей. Моя мать Амина Валеева работала конюхом, а ее отец был извозчиком. Татары в слободе любили лошадей, знали, как с ними обращаться. А мой отец приехал в Кострому из Татарстана, из Тетюшей.

Марьям Хайрутдинова:

Татары в слободе общались между собой, знали о времени хадемов в разных домах. По слободе ходил читать Коран Латып-абый Заборов, родом из Татарстана, из Апастовского района. Он жил в слободе, в Татарском проезде, дом 6. Латып-абый умер в 1984 году. Он не оканчивал медресе, но очень хорошо умел читать. Знал, какие суры необходимы, когда человек умер. Когда наш папа погиб в 1972 году, то Латып-абый ходил на зират в течение 40 дней читать на его могилу и рано утром приходил к нам домой тоже читать. Но и до него были старики, и моя бабушка Бинат-апа читала, ее приглашали по всей Костроме, не только в слободе. Она и помогала готовить татарские блюда. Моя мама в детстве училась арабскому алфавиту у абыстай, жены костромского муллы, и у своей бабушки. А потом уже, в 1990-е годы, вновь начала учиться арабскому. Маму нашу знали и уважали все костромские татары, ее звали Биби-Хаджар Ахмедулловна Хайрутдинова (1932—2020).

Читающие старики объединяли слободу, через хадемы все общались, знали друг о друге.

Память места устойчиво локализует у слободских татар рощу на берегу Волги — расположение мечети, снесенной почти 70 лет назад. Новая мечеть в Костроме построена вне слободы, а старую действующей никто из нынешних жителей слободы не застал, бывая в клубе в ее помещении. Тем не менее образ старой мечети продолжает оставаться для старшего поколения актуальным и даже священным, также консолидируя костромских татар — ныне в большинстве не соблюдающих молитвенную практику и редко посещающих действующую мечеть. Более того, по словам Мархабы Латыповой, старики в 1960—70-е годы указывали направление молитвы на Каабу по опоре моста через Волгу, вспоминая расположение михраба. Давно разрушенная мечеть для пожилых костромских татар остается в границах их слободы. Это подпитывается регулярными приездами мусульман, знающих о расположении мечети и совершающих намаз на месте ее расположения.

Гафира Маметева:

Бабай наш — Аббяс Гусманович Маметев. Род наш владел судами. Мечеть находилась напротив нашего дома, но во времена моего детства в ней находился клуб, кинотеатр, и там висел портрет Сталина. А мама еще рассказывала, что перед мусульманскими праздниками всегда женщины из слободы собирались и проводили там уборку, вытряхивали ковры, заботились о нашей слободской мечети и любили ее. Вот уж сколько лет ее нет, а татары помнят, где находилась мечеть.

И когда мечеть существовала, и потом костромские татары строго следовали обычаям. Кур резали, став по направлению к Каабе. В основном покупали конину, делали конскую колбасу-казы. Свинину не ели никогда, называли ее в слободе дунгятина. Даже свой нож не давали, чтобы резать колбасу из магазина, так как там была свинина.

Каждый год проводили хадем в день смерти покойника — это назывался хадем на ульгень кюнь. На хадеме не сидели мужчины и женщины в одной комнате, это считалось гунях — грех по-татарски. Даже садаку собирал кто-то в женской комнате и относил мулле в мужскую.

Все это мы впитывали от старших, ведь религии не учили тогда почти. Все в слободе делали сообща, и тянагаси — это носилки, чтобы нести покойника, сразу находились, когда кто-то умирал. По всем четырем углам тянагасей завязывали полотенца и потом клали улека — покойника. Из дома было положено бегом бежать к хазрятю домой, относить живого петуха или курицу. Считалось, что пока улека не закопали, птица будет выклевывать червей в гёре — могиле, и гёря станет чистой. После зирата родные возвращались домой и выносили постель улека к Волге, макали, но не полоскали в волжской воде, а потом уже тщательно стирали дома. Вечером шли в баню, чтобы улеку было на том свете хорошо. По четвергам поминали каждую неделю, приходил бабай и читал. Это называлось кисе джума.

Такие были обычаи у костромских татар, старики всего этого придерживались и нам передавали. Все это соблюдали в слободе.

Жители слободы с гордостью рассказывали нам об упоминании своей малой родины в очерке земляка-костромича, известного советского драматурга Виктора Розова, опубликованном в журнале «Юность», где он отмечает чистоплотность татарских хозяек, продававших по домам из начищенных медных кувшинов молоко. Или фрагменте повести Анатолия Рыбакова «Екатерина Воронина», где среди волжских капитанов упоминается костромской татарин Маметев.

Расположение домов на берегу Волги включало реку в пространство слободы, а ловля рыбы, купание, стирка белья и долгое использование питьевой воды создавали особый волжский образ жизни костромских татар. Как сказала нам Асия Сабирова: «Волгу мы не называли рекой, только Волга, с большой буквы. Мы жили Волгой, она нас кормила, питала своей водой и рыбой». До строительства водохранилищ Волга была значительно уже, и многие наши пожилые информанты в юности переплывали реку, помнили о бакенщиках, регулировавших навигацию, например о бабае Бахтияре, зажигавшем и тушившем бакены у берегов слободы.

Общинность проявлялась и в проведении слободских праздников, например весеннего и широко распространенного у разных групп татар кызыл йоморка, когда крашенные в луковой шелухе яйца разносили по домам, или в покупке лошади на мясо (сугыма) вскладчину, в 80—90-е годы чаще всего вне слободы — у цыган из поселков Высоково и Ребровка.

Этнографические экспедиции нашего проекта затронули и небольшую общину города Галича, где проживают потомки выходцев из села Ломаты нынешнего Дубенского района Мордовии (группа нижегородских татар покинула Галич в 1960-е гг. и переселилась в город Карабаново Владимирской области). В топографии небольшого старинного города также сохраняется память о местной средневековой Татарской слободе.

Волга течет, то ли зализывая своими изумрудными волнами былые раны долгой памяти об исходе из Романова, годах коллективизации, потерях сынов и мужей, не вернувшихся с фронтовых полей, постепенном отъезде вчерашних соседей из слободы в новые районы Костромы, то ли слизывая целые пласты истории со всеми именами и событиями, оставляя нам лишь крупицы былых знаний. Словно старинные надгробные камни, которые, по преданию местных жителей, скрылись в речной пучине раздавшейся Волги, так и народная память сокрылась пылью времен и бытовой суетой, но она продолжает пусть и незримо, но пребывать рядом с нами.

Словарь Татарской слободы Костромы

Мектюп — школа.

Гунях — грех.

Ляхать — ниша для захоронения согласно мусульманской традиции.

Ляхатьчик — работник кладбища, изготавливающий доски для устройства могильной ниши.

Гёр — могила.

Хадем — поминальная трапеза.

Улек — покойник.

Тянагаси — похоронные носилки.

Зерата — кладбище.

Тюрюк — тюбетейка.

Алабаи — татары, переселившиеся в слободу из Среднего Поволжья.

Согыма — конина.

Кальжа — лапша.

Подагась — ухват.

Кисе джума — канун пятницы, вечер четверга, когда в домах слободских татар читали суры Корана, поминали усопших.

Камиля — платок.

Мерась — милостыня, подарки, распределяемые во время поминальной трапезы.