«Аника наша соблюдала все хадемы, а как же?»

Екатерина Сиушева:

— Было такое слово в слободе — алабаи. Говорили: «Вот алабаи приехали в калошах, бедные они». Свысока вроде слободские на них смотрели. Так называли татар, которые приехали жить в Кострому и поселились в слободе. Но это было давно, потом все подружились. Вот моя дочка с Хайрутдиновой Джамилей дружила, ее отец был фотограф. При мне уже никаких распрей не происходило.

Гафира Маметева:

— Откуда это слово, не знаю. Но говорили часто раньше — алабайка идет. Не очень мы их привечали. Но потом обжились, ведь они тоже татары, как и мы, верят в Аллаха. Алабаи хорошо знали татарский язык, а мы не знали. Алабаев и хоронят на нашем кладбище.

Этимология понятия «алабаи» неизвестна современным костромским татарам, однако благодаря консультации казанского историка Фирдаус Калимуллиной нам удалось выяснить генезис экзоэтнонима. Согласно толковому словарю татарского языка («Татар теленең аңлатмалы сүзлеге», Казан, 2005), обозначение людей в качестве алабаев носило уничижительный характер, обозначая настырных, пробивных и даже лицемеров (әрсез алабай; алдыңда ялагай булган артыңда алабай булыр). Вероятно, в этом проявлялось не только характерные для различных групп татар взаимные характеристики, но и отношение слободского социума, принадлежащего к городской культуре, к сельчанам-переселенцам, а возможно, и реликты более раннего ощущения своего сословного превосходства. При этом и язык переселенцев (прежде всего говоры мишарского диалекта) обозначался слободскими жителями в качестве «алабайского».

Помимо «алабаев» в слободе бытовало и еще одно локальное обозначение — чехайлар, перенесенное в город из Татарстана. Этимология слова не раскрыта, но можно предположить (в качестве рабочей версии) фактор чокающего говора у его носителей. Произношение слов на «Ч» могло выделить их в особую группу в восприятии цокающих чистопольских татар-мишарей.

Дамир Булатов:

— Говоря же о поволжских татарах, живущих в Костроме, они представлены чистопольскими мишарями, выходцами из села Шахмайкино (Шахмай) и села Простые Челны (Чаллы башы) Новошешминского района Татарстана (это бывший Чистопольский уезд). Причем говор в Шахмайкино цокающий, а в Простых Челнах — чокающий.

Примерно 60—70 процентов поволжских татар Костромы — потомки выходцев из этих мест. Остальные поволжские татары (25—30 процентов) связаны с Буинским районом, причем с деревнями не буинских мишарей, а носителей литературного языка — Наратбаш и деревень с названием «Чирки» — Чирки-Гришино, Чирки-Киндуразово. Чистопольские в Костроме называли буинских «чехай», «чехайлар». Кстати, когда я был в Ульяновске, то местные мишари называли буинских татар, носителей литературного языка, схожим понятием «чехынь».

Причудливую картину населения слободы дополняют также семьи, ведущие свою родословную от черкесов (Диже, Анкер), потомков пленных эпохи Кавказской войны. Они не воспринимаются в качестве переселенцев, а включены в состав костромских слободских татар.

Асия Сабирова:

— У нас корнями черкесский род, мы родом с Кавказа. Предок наш был черкесским князем. Бабушку звали в слободе княгиней. Это помню. Но и старики уже считали себя татарами. Потомков черкесов относили к коренным, слободским. В слободе в основном разговаривали по-русски, и мы почти не знаем татарского — только несколько слов. А татарский хорошо знали приезжие, кто приплывал к нам на пароходах из других краев Поволжья. Они все свободно владели родным языком.

Екатерина Сиушева:

— Раньше на Речной, 6 был дом семьи Дижеевых или Диже. Они считались уже татарами, но корнями с Кавказа. Раньше мы думали, что Дижеевы из Чечни происходят. Их дочка Маня, 1932 года, так тоже считала. Потом уже через их родственников выяснилось, что отец Хадичи Гумяровны Дижеевой происходил из кабардинцев. Дижеевы богатые были, владели пароходом, баржами, солью и рыбой торговали. Гумяра Дижеева называли королем Волги, он училище в Рыбинске кончал. В дому у них был магазин. В советское время дом у Дижеевых отобрали, там жила семья Румянцевых. Вот я пришла в слободу в 1956 году и еще застала Дижеевых.

Встреча с Екатериной Васильевной Сиушевой, уроженкой расположенной неподалеку от Костромы деревни Спас-Ямщики Красносельского района и вышедшей замуж в татарскую семью в середине 1950-х, позволила реконструировать топографию слободы, уточнить перечень коренных фамилий костромских татар, который она специально составила. В перечне зафиксирован и любопытный пример межнационального брака родителей известного в советской Костроме профсоюзного работника Станислава Феликсовича Милевского (1922—2005): его отец был поляком, а мать — костромской татаркой, принявшей католичество и прозванной в слободе «крещенкой».

Наследование русской невесткой семейных историй, бытовавших мусульманских обрядах мы фиксировали в разных ареалах — на востоке Рязанской области, у темниковских татар. Екатерина Васильевна, не заставшая свекра, работавшего снабженцем в Татпромартели и умершего в Чебоксарах в 1938 году во время покупки дуг для коней, прожила много лет с татарской свекровью:

«Аника наша соблюдала все хадемы, а как же? Ханифа Якубовна Сиушева, 1886 года, урожденная Маметева — из маметевского богатого рода. В семье их было четыре брата (бабай Рамазан, Алей, Сулейман, Сейфулла) и три сестры. Младшие сестры звали Ханифу аптей, ну это слово — апа.

Мечети в слободе не было, читать ходила одна старушка. Аника ее называла абустай. Каждую неделю по четвергам к нам ходила, читала. Ее приглашали в разные дома в слободе.

Как умирал человек, так проводили три хадема — сначала маленький, на седьмой день — уже больше людей; если мужчина умер, то всех мужчин знакомых приглашали со слободы. Потом — на сороковой. Конечно, все зависело от достатка семей, но в общем стол на хадем старались подготовить основательный. Начинали всегда с альвы из растопленного меда с добавлением манной крупы. Готовилась альва похоже на пастилу — на доске, нарезая на кусочки. Потом подавали лепешки жаймя, где первый слой пекли, в середину клали изюм и накрывали следующим слоем теста. Пекли жаймя на сковороде на масле.

Когда молились, я всегда сидела со всеми татарами и «аминь» клала со всеми.

На хадемах варили обычно три курицы, чтобы мяса было вдоволь, всем гостям чтобы хватило. На курином бульоне готовили лапшу. Кур татары в слободе резали особым способом, не просто тяпнуть топором. Мясо подавали с картошкой, обжаренной предварительно на топленом масле.

Хадем не обходился без каши, для которой гречу варили на молоке. В русской печке кашу томили. Да и лапшу готовили в печке. Начинку в пирогах делали из малины или черники, а перед подачей пирогов молились. В обычные дни готовили кайганак — яичницу на молоке, пекли перепечи с кониной, закрытые или открытые, бурсаки жарили в масле, в казане. Лошадь резали татары в слободе, говорили — «согыму режут». Тогда и покупали конину.

По-татарски в семье разговаривала только аника, муж уже знал несколько слов, да и я их знала. Бывало встретишь бабушек-татарок на улице в слободе, а они приветствуют: «Исэнмисиз», отвечаешь — «Саумысыз, Ходайга шукюр».

Марьям Хайрутдинова:

— Моя эби, бабушка, приехала в Кострому из района Булгара, когда ей было 18 лет. Она была сиротой, дети разбрелись, начался голод. Ее бабушка, спасая от голода, отправила с людьми, уплывавшими по Волге в Кострому. В Костроме нашей бабушке сказали, что есть Татарская слобода. Бабушка вышла замуж здесь за деда, который работал в Татпромартели. Дед родился в слободе, но их семья Ахметгиреевых тоже приехала в Кострому. Родились шесть детей, а дед и один из сыновей погибли на фронте. Пятерых абика вырастила, жили они в слободе за кладбищем, здесь его называют зират — в Железнодорожном проезде. Соседи давали лодку, и наша мама, аника, с братом бросали с лодки невод, ловили рыбу. Коза, рыба, огород давали пропитание большой семье. Излишки рыбы еще удавалось продавать в Козьем парке. По Волге везли бревна, и иногда деревяшки падали с барж и их прибивало ближе к берегу. Жители слободы вылавливали бревна, сушили, пилили, заготавливали дрова и тоже продавали в Козьем парке женам офицеров, которые топили свои печки. Вот так и жили Волгой.

В семьях казанских татар все свободно дома владели татарским языком, а в слободских — уже только старики.

Касательно времени утраты костромскими слободскими татарами владения родным языком большинство информантов 1930—40-х годов рождения выделяют послевоенные годы, подчеркивая, что их родители еще разговаривали по-татарски или что татарский сосуществовал в семьях наряду с русским.

Эти свидетельства опровергают распространенное представление о переходе костромских татар на русский язык уже в начале XX века. Ономастикон костромских татар также оставался традиционно мусульманским (Ханифа, Амина, Галия, Тухватулла и др.), однако имена в быту часто приобретали форму, близкую русской народной традиции (Гумка — от Гумяр, Алейка — от Алей, Сюльк — от Сулейман), или вовсе использовались русские созвучные имена (Фира — от Гафира; Капа, Капитолина от Мархаба).

Ныне языком костромских слободских татар является русский, произносимый с уже ощутимым акцентом исконных волгарей. Однако некоторые понятия религиозного культа продолжают бытовать в современном лексиконе костромских татар, что создает причудливую картину использования архаичных терминов, восходящих к восточным языкам, но подчиненным логике русского языка, например — сильничей (человек, совершавший обрезание), гёра, гёрюшка (могила— из фарси), хамиля (от арабского «носить», «вынашивать»), гунях (грех), тюрюк (тюбетейка). Можно предположить, что Костромская татарская слобода явилась одним из первых мест складывания русскоязычного ислама, однако данных о чтении на хадемах в советское время проповедей на русском языке нами не зафиксировано. В 1990-е гг. старшее поколение просило имамов, назначенных в город, читать вагазы на русском языке, поскольку не понимало татарского литературного языка.

Дамир Булатов:

— Вскоре после приезда в Кострому побывал на меджлисе или, как говорят костромские татары, хадеме. Там я увидел около 30 бабаев и стал говорить с ними на татарском языке. Однако выяснилось, что между собой и со мной они говорили только на русском языке и татарского языка практически не понимали. Причем говор их русского языка был типично костромской, волжский с заметным оканьем.